Ведьмин Сын

Меня это мало заботило – ещё до того, как запели отбойные молотки, освежевывающие плоть улиц, маме вновь стало хуже, и она вновь попала в больницу, где и встречала весну. Я стал нервным и окопался за барной стойкой в заведении, где работала моя длинноногая Тьма, благо оно находилось совсем недалеко от моего дома. Моя мизантропия помножилась на алкоголизм и достигла возможного максимума, я стал агрессивен и несколько раз дрался на улицах просто из-за косых взглядов и неверно выбранных слов, хотя подобное поведение мне несвойственно от слова совсем. Всё же, был момент сброса напряжения, когда мать вернулась домой отпраздновать день рожденья и пару месяцев провела дома, что не могло не радовать. В этот краткий период оставалось только поддерживать слабые огоньки на канделябре вранья, оберегающий мой и её внутренний покой, в те нечастые моменты, когда она не была меланхолично задумчива и могла вынырнуть на поверхность, ясность не приходила, но всё же иногда были разговоры полные тепла, где мы грезили тем, как сейчас она подлечится и снова улетит в степи, а там вдохнув запах полыни и чабреца, ей обязательно станет лучше. В подобные моменты её глаза светились, а мне становилось теплее. Хотя, говоря честно, на мою расшатанную психику это уже влияло не сильно, в определённый момент я достал себя и неравнодушную ко мне даму настолько, что мы снова разбежались, было видно, что общение, идущее сквозь годы, уже откровенно висит на белых нитках, дует на молоко и занимается прочей профанацией собственного существования. На события страны меня не хватало от слова совсем, так что замечал я только прикладные вещи, например, то, как ведутся разговоры об указах монарха по которым всем, от врачей до ученых, жить хорошо, а платёжки, что я встречал дома, говорили мне, что все эти прекрасные события матушка должна была проходить на тридцать семь тысяч с копейками, и это при учёте всех её научных регалий и плеяды учеников. Будто решив, что жить мне слишком приятно и надо бы отрезать у меня лишние полтора часа сна, моя фирма перебралась из центра в то чудное место, которое псевдолиберальный псевдопрезидент распиарил на всю страну почти десяток лет назад, если верить ему, то там должно был быть нано-рай. По факту там оказались несколько футуристичных корпусов, собранных в небольшие кварталы, разбросанных по нано-полю с нано-стройками, по которым ходили нано-таджики в рабочих спецовках, и всему этому великолепию не хватало только нано-коров пасущихся в этом киберраю по-русски. В результате, когда я возвращался со смены и падал на постель, часы пробивали десять утра и вместе с городом, по законам любимой игры правительства, просыпались отбойный молотки. Первое время я страдал и не мог заснуть, позже я не то чтобы привык – мне просто стало наплевать. Из всего, что касалось конца весны, я помню ясно лишь один ночер. Всё начиналось у дверей бара на улице, под которой каменной плотью, которой бежала река, заключённая в трубу. Заведение это находилось в нескольких десятках метров от места моей былинной берлоги, так что дружба с персоналом была заведена с момента открытия этого богоугодного притона. Мы стояли и курили с другом, ведя нашу стандартную беседу, тема которой свободно колеблется от жопных шуток через цены на нефть к мыслям Бодрияра, и в этот момент к нам присоединилась моя немезида. Она подъехала на самокате, розовый цвет ушёл из её волос, оставшись, впрочем, основным цветом её образа, осевшим в худи, чей капюшон был в форме башки единорога. Она подсела за нашу бочку, ими тут заменяли столики, мой друг довольно быстро отчалил, переплыв море тактичности и пришвартоваясь к барной стойке, возглавляемой капитаном-барменом, благо, из числа наших старых товарищей. Именно это обстоятельство позволило держать бар открытым не до двенадцати, когда Золушки превращаются в тыкву, а до четырёх утра – именно столько времени потребовалось моей собеседнице, чтобы пояснить, насколько я ей безынтересен. После чего она отчалила в наступающее утро на своём двухколёсном скакуне ножной тяги, а мы с другом обнялись на прощание и разошлись по домам. Всё остальное время этих месяцев слилось в один неразборчивый ком, из которого невозможно было вычленить отдельные дни, такой неприятный никому, но всё же баланс держался недолго… Маме снова стало совсем плохо.

***

Выйдя из такси, я отправил водилу в добрый путь, оставив ему электронных чаевых в профиле за профессионально закрытый рот. Моё былое увлечение разговаривать с водителями выветрилось со временем, и теперь я превыше прочих ценил молчаливых тружеников баранки. Холодный ветер рвал полы пальто, я решил пройтись по пустующим набережным прежде, чем отправиться домой, в конце концов, только моровое поветрие нового типа могло доставить столь радостное зрелище как пустующий город. Прогуливаясь по набережным и созерцая озадаченных уток, разбросанных по водяной глади, будто шары на бильярдном столе после разбивки, я ковырялся у себя в черепе – я ещё мог понять почему события прошлых лет размыты и перепутаны. У кого угодно бы перепутались, если бы он пил с моё, но когда речь идёт о такой мелочи как прошлая весна, а чётко я могу вспомнить лишь пару ночей в обществе Инь, пару моментов, наполненных грустью и обществом матушки… это просто странно. Я остановился, вцепившись руками в перила набережной так, что побелели костяшки. Некоторое время я смотрел на воду, после чего закрыл глаза, пытаясь углубиться в воспоминания. Как бы неприятно было признавать мне самому, у меня за душой только потрясающе ортодоксальные взгляды на честь и долг, женские задницы и огненная домна в которой плавиться и бурлит сплав слов, нот и прочего мусора чужих мыслеобразов, которой за свою жизнь успел засорить свою голову. Сосредоточился… ставка моя была на то, что хоть что-то да проклюнется.

Из тьмы проступили текст, тёмная тема, установленная у меня в большинстве мессенджеров и социальных сетях, диалог, точнее спор про культуру.

Внезапно в голове у меня зажёгся свет, и я вспомнил вечер.

Сначала у меня вышел спор с младшим братом, того моего друга, что был бы Ильёй Муромцем, если бы не был гладко выбритым медведем с профессией архитектора и крепкой любовью к виски с шотландских островов, а как по мне, редкостной дряни, обладающей вкусом покрышки. Так вот, его лайт-версия более позднего года издания ломала со мной словесные копья на просторах интернета на тему, которую я назвал «Культурой Заголовков».

Предметом спора стал клип одного молодого певца русского рэпа ртом, клип которого называли концептуально великолепным полотном, где вся страна была показана в рамках одной гостиницы. Меня же веселил тот факт, что их глобальное полотно укладывается в две минуты хронометража. Мой оппонент апеллировал к мысли, что иногда песню не хочется слушать более одной минуты, на что получил закономерный ответ о том, что в таком случае, это – хреновая песня. Ведь в песенном искусстве, соединяющем в себе в каком-то смысле и ритуалистику танца, песню внутренне пропеваешь, впадая в собственное камлание. А тут и попеть-то нечего. Согласившись с этими доводами, мой визави угорая, послушал мою прохладную историю на тему того, что в первых годах прошлого десятилетия почти все концерты, посещенные мной и его братом, в независимости от поджанра того терзания гитар и рычания, что мы пришли прослушать, начинался с одной и той же песни. Толпа сама пела «Джанк», и сутью являлась протяженность песни, все успевали вступить и все успевали напеться, надышаться соединительной тканью единой атмосферы – а уж после переключить своё внимание на звёзд вечера, скажем, на замогильных шведов, выходящих на сцену.

Уже позже вечером, когда я шёл по улицам центра в бар на встречу с его старшим братом, я размышлял над тем, что культура заголовка состоит в том, что творец снимает с себя ответственность за предлагаемый образ. Вот есть мысль, она – консервы, автор предлагает тебе их и после на твоих глазах вскрывает и препарирует содержимое, а нынешние творцы просто кидаются закрытыми банками с красочными названиями. Что читатель или слушатель найдет за заголовком – уже не их проблема, их дело составить претензию на тему, а её открытие – дело тех же рук, что спасают утопающих. Позже, уже подходя к бару, я сам нашёл себе контрдовод, точнее не так, я нашёл предпосылку к культуре заголовков у автора, к словоточивости которого никогда не имел претензий. Дикий серб, апологет изощрённой вязи из слов, в чьих сочинениях и белый бык является большим любовником для девушки, чем её мужчина, едущий на спине зверя, и города очерчены семенем архитектора пустоты, и прочий ряд постмодерновых радостей, в своё время написал «Бумажный Театр». Сборник выдуманных авторов и их рассказов. Перед каждым рассказом была биография его выдуманного творца, и было видно, что именно это больше всего занимало нашего дикого серба. Возможность придумать десяток книг, реакций на них и жизненных перипетий, подкрепив их трёхстраничным рассказом. Шикарный ход. Следующий шаг – это написать книгу без книги.

В голове полыхнуло болью такой силы, что сначала я дёрнулся в беззвучном крике, а потом меня стошнило прямо в канал. Отплевавшись, я сполз по перилам и в попытках отдышаться сел на плитку тротуара, в висках всё ещё саднило, но боль быстро сходила на нет.

– Какого чёрта?! – я редко говорю сам с собой вслух, разве что, когда я очень пьян или когда мне больно, и почему «чёрт», где весь мой запас куртуазного мата, когда кувалдой внутрь черепа засадили, – Ебать!

– Не куртуазно, но уже больше похоже на правду, – оценил мой внутренний цензор.

Тело свело судорогами, которые быстротечно выродились в кашель. «Да уж, нашёл место покашлять, сейчас мне какие-нибудь доброхоты, озверевшие от скуки и не отлипающие от окон, скорую вызовут», – пронеслась мысль в моей голове. Надо закурить, прийти себя и валить домой, покуда мне это ничем не аукнулось. Судорожно зашарив по карманам пальто, я не смог отыскать пачку сигарет, пришлось проверять карманы штанов. Там я встретил сигареты и ещё что-то – блокнот, который я взял с собой из спальни Аврелии. Закурив, я повертел блокнот в руках. Интересненько. Я перебрал в голове то, что она говорила, что мы уже были знакомы, она бывала у меня дома, а позже ночью, во время игрищ она отпускала комментарии, что я лучше, чем в прошлый раз… Я, конечно, пропил память, но не запомнить такую женщину – это вряд ли. Всё это было странно. Примерно в этой точке рассуждения мне пришлось признать тот факт, что договорился о встрече с неизвестной мне женщиной только по причине её внешности. «Скажи честно, потому что она была схожа с Морриган», – вонзилась критичная мысль с тактичностью лесоруба. «Да, именно поэтому у неё та же бледная кожа с голубыми прожилками, те же острые, слегка похожие на крюк, локти и острые скулы, и что это меняет?». Я был точно уверен в том, что не знал эту девушку, вот только блокнот в моих руках говорил обратное. Эта кривая надпись на обложке, это моя рука оставила её, и моя рука рисовала символ, занявший пол-обложки.

Встав, я обнаружил, что сигарета почти выдохлась, выкинув её на откуп трупожорным уткам, которые в столице могут сточить, как бегемота, так и жигуль, если они попадут в воду, я закурил следующую палочку здоровья и, двинувшись в сторону дома, открыл блокнот.

То, что ты сейчас читаешь – это дневник из тонущей подводной лодки. Написанный твоей же рукой. Ты это забыл, но я тебе напомню.

Я нахмурился, буквы были наклонены влево – этим почерком я пользуюсь, только если сосредоточен и предельно серьёзен. Оглядевшись, я перешёл пустую дорогу, подошёл к дому, открыл дверь и углубился в чтение. Всё, что начиналось со второй страницы, было написано кое-как: фразы рваные, буквы гуляют по странице, наклон и форма меняются. Верить этому можно было на сто процентов – это точно писал я, и мне точно было херово.

Этот день запомнился мне запахом дерьма, лекарств, смешанных с усталостью, и цветов собранных в букет чахлых благодарностей. В коридоре было солнечно, а за окном каштаны грезили свечками трёхнедельной будущности… невдалеке кто-то страдал, страдал вдохновенно с ипохондрическими трелями: " Какой психолог?! Вы видите, как мне больно? Ах!". Облачённые в розовые деловые пижамы, мороки скользили мимо, не проявляя интереса к этим звукам.

Я сижу и жду Белый Халат, должен был бы ждать того, кто его носит, но она меня не волнует. Я жду абстрактный Белый Халат, матерчатый наследник Авиценны выдаст мне высочайшие разрешение. На куске бумажки будут простые слова. Забавно, только после прочтения тем, кого кусали змеи кадуцея, они превратятся в разрешение – забрать тень. Сегодня я забираю тень матери.

Я был тут пять дней назад, в маленьком сквере, чей простор – это четыре скамейки, разбросанные на изломанном хребте асфальтированной дорожки, под сенью трёх каштанов и пяти шатких ольх. На скамейке возле меня сидела пергаментная мумия царицы с дрожащими руками, кожа ее была испещрённая морщинами и синяками от капельниц. На уставшем лице светилось маленькое детское счастье в форме созерцания одуванчиков и только распустившейся листвы. Я молча приобнимаю её за плечи, смотря в светлое небо – пытаясь привыкнуть к данности её скорой смерти.

Ещё долго тем вечером я буду выгуливать своё болезненное удивление. Переставляя ноги по набережным и переулкам родного города, больше походящего на псовую яму, чем на столицу – буду перекатывать мысли внутри звенящей от пустоты голове. 

Шалтай-Болтай сидел на стене…

Она была великой, потом пришёл вечер, когда дом встретил её двумя гробами, выбил из неё женственность. Тогда я увидел моментальное старение. Моя мать оказалась заключенной в теле старухи, но в голосе и глазах всё ещё была она настоящая. Потом гепатит, цирроз, проблемы с сердцем, больницы, лекарства .