Ведун

Бурый, отойдя в тень, глядел, как Дедко учит бабу. И сам учился.

— Я… — не выдержав, начала пришелица, но Дедко хлопнул ладонью по скамье, и она осеклась.

Дедко держал молчание, пока не счел, что властолюбство гостьи полностью схвачено страхом. Только тогда махнул на соседнюю лавку:

— Сядь!

Лавка просторна, но гостья, хоть задом широка, пристроилась на самый краешек.

— Там в сенях корзиночка маленька… — робко сказала она.

Дедко кивнул Бурому:

— Прибери.

Бурый принес корзинку, скинул припорошенный снежком холст. Дедко кивнул, но по виду его ученик догадался: недоволен. Не велико подношение.

Гостья между тем сняла с головы меховую круглую шапку, поправила красный убрус, сколотый под подбородком. Концы убруса, богато расшитые, лежали на высокой груди. Гостья приосанилась, кокетливо зыркнула на Дедку. Дура.

— Малешихой меня зовут,– сообщила она.

— А допрежь как звали? — хмурясь, спросил Дедко.

— Сластей! — и слегка порозовела.

— И за каким делом ты, Сластя, в ночну пору ко мне заявилась?

Баба встрепенулась. Слова посыпались из нее, как зерно из худого мешка. Половина проходила мимо уха, но и оставшегося оказалось довольно.

Дело у бабы простое. Есть у ней муж. У мужа — дочка-малявка. Вредна, глупа да лядаща. Вот ее, падчерицу, и надобно известь. Потому как нету у бабы из-за нее жисти никакой. Изводит, да объедает, да…

— Не ври! — оборвал Дедко.– Объедает! Таку телисту!

— Ну не объедает,– сразу согласилась баба.– А все одно жисти нет…

— А что ж сама? — спросил ведун.– С невеличкой не управишься?

— А как муж прознает? — Баба поглядела на Дедку, как на неразумного. И снова, скороговоркой: — Да я придумала все! Ты, колдун, хворь на нее наведи! Ты можешь, бабы сколь раз говорили. А уж хозяин-то мой сам ее к те приведет, полечить. Ну и ясно, как ты ее полечишь!

Дедко фыркнул, покосился на корзину.

— Ты не гляди, что мало! — с ходу угадала баба.– Сколько могла, тишком же. Я еще принесу, ты не думай! Я…

— Помолчи! — рыкнул колдун, зыркнул из-под бровей грозно, он умел.

Баба вмиг осеклась, заерзала на лавке, забегала пальцами по подолу.

Дедко подумал, подумал да и выдал:

— А что, Сластя, глянь на Младшего моего. Нравится?

Баба глянула мельком, подняла арки бровей:

— Красный молодец,– и улыбнулась, но не Бурому, а Дедке.

— Вот и добре.– Дедко подвинул на затылок волчью шапку.– Подсядь ко мне.

Баба проворно вскочила, подбежала, плюхнулась рядышком да еще прижалась потесней. Бурый про себя усмехнулся.

Дедко взял посох, поднял вровень с бабьим лицом:

— Глянь-ко сюда!

Морда на навершии полыхнула с красными глазами-каменьями. Баба глянула, и румянец с ее щек вмиг сошел.

— Ты гляди, гляди! — строго прикрикнул Дедко, придвинув Морду прям к ее носу, и — раз! — хлопнул бабу свободной рукой по лбу. Да не просто хлопнул, а так, что умишко ее бабий враз перевернулся, а глаза под лоб закатились. Ведун хлопнул бабу еще раз, по затылку, и глаза ее вернулись на место. Но смысла в них уже не было, одна пустынь.

— Любит муж дочку? — спросил ведун строго.

— Любит,– пустым мертвым голосом ответила баба.

— А тя любит?

— Любит.

— А дочка, чай, добра девка?

— Добра.

— Чо ж те от ней надо?

— Мониста.

— Каки-таки мониста?

— Ожерелки самоцветные. Мать, помирав, ей оставила.

— За них хочешь девку сгубить?

— Как помрет — муж мне отдаст. И меня шибче любить станет, потому как одна у него останусь.

— У самой, что ж, дитёв нет?

— Нету.

Дедко подмигнул ученику.

— Встань,– скомандовал бабе.

Та поднялась и застыла, ровно деревянный истукан.

Дедко ухватил гашник ее поневы, развязал, сдернул запашную юбку, завалил бабу грудью на стол, полез пальцами в сокровенное место. Баба дернулась.

— Ты чё?

— Больно,– скучным голосом сказала гостья.

Бурый глядел во все глаза, в портах у него зашевелилось.

Дедко щупал бабу, словно корову. Баба терпела, только вздрагивала и негромко вздыхала.

Наконец Дедко распрямился.

— Сочна и утробна,– изрек он с удовлетворением. И ученику: — Подь сюды и гляди.

Бурый охотно приблизился. А Дедко взял бабу за срамное место и принялся мять, да уже не так, как ране, а полегоньку. Баба тихонько засопела, потом пискнула и дернула задом.

— Вишь как,– произнес Дедко, отнял руку и обтер о бабью исподницу.– Навострил хотелку-то? Ну дак скидай портки да заправляй.

— Ага,– пробормотал Бурый, поспешно разоблачаясь.

— От так,– похвалил Дедко.– Да не шустри, не шустри, бабы, они крепких любят, а не шустрых. Ты сперва так посунься, потом эдак. Вот не пойму, чем ты навье с Мертвого Дома полюбился. Волчок-двухлетка и то ловчее тебя.

— Так у волков оно иначе… — возразил Бурый, пытаясь делать, как Дедко учит.

Но видно как надо не выходило, потому что Дедко запыхтел сердито и принялся показывать руками, как и чего.

Бурый плюнуть на Дедковы поучения, не решался, покорно двигался и раскачивался.

Баба вдруг охнула, закряхтела, застонала тонко.

Бурый остановился.

— Давай, дурень, давай! — гаркнул Дедко.– Теперя бей, не жалей!

Бабье нутро стиснуло Бурого, он аж охнул. Жар вскипел в копчике, воздух потемнел, тело налилось яростью, бурав его обратился в тяжкое свирепое долото.

Баба завизжала. Бурый почувствовал, как руки ведуна тянут его назад, махнул рукой в гневе — и руки пропали. Бабий визг еще боле взъярил его. Он зарычал яростно и страшно, навалился на мягкие ягодицы…

Что-то твердое воткнулось Бурому в промежность, он содрогнулся в последнем усилии… и все кончилось.

Свирепый и могучий зверь ушел, остался безусый отрок с дрожащими коленями.

— Ну, малый, ты учудил,– прохрипел Дедко даже с каким-то восхищением.

— Да я… — пробормотал ученик.