Ведун

Нет, папка запродать ее не мог. Он ее в хороший род уже сговорил. Первой женой. жених у нее отроч, даже помладше Нажданы. Сваты сказали: на рожке играет.

Эти — мужи. Один старый, страшный, другой на мертвого похож. Лицо скучное такое, недвижное. Еще один — противный. Когда рот ей закрывал, чтоб не кричала, палец туда засунул. Наждана не укусила, потому что ее словно бы пеленой накрыло. Как во сне.

Лодка к берегу повернула. Чужие парус опустили, на веслах в затон вошли.

— Вылезай, — по-словенски велели Наждане.

Двое, страшный и противный, костром занялись, а серый к Наждане подошел, толкнул в грудь. Наждана упала, задохнулась. Скучный ее снизу, под коленки подхватил и разом обе рубахи задрал. И в укромное полез. Наждана закричала, затрепыхалась. Скучный ее в живот кулаком сунул. Тут у Нежданы весь воздух из груди вышел и в глазах почернело…

Глава 28

Звали смерда Удовол. Жил своим двором и богато: лошадь, корова, три козы, овечек десяток. Дом ладный, за крепким тыном, на взгорке над озером.

А вот чати у Удовола оказалось немного: мать, брат да жена. Одна. Еще сынишка-двухлетка да девка небаская на пару лет помладше Бурого.

Вошли, огляделись, извара ягодного испили по обычаю. Удовол сразу к мосткам потянул, где девка пропала, но Дедко не пошел.

Сначала родовичей Удовила изучал-разглядывал. Долго. Молча. Особо жену охотника. Баба Бурому понравилась. Издали чуялось, как горяча. И собой пригожа.

Дедко, однако, в ней что-то другое углядел. Нехорошее. И показал сие. Бабе. Только ей одной.

Испугалась. Попятилась. Но не к мужу, а к свекрови почему-то… Нет, не к ней. К братане мужнину.

Дедко на корточки присел, поманил к себе одного из псов хозяйских, вожака. Пес подошел неохотно, еле лапы переставляя. Хорошего не ждал. Зубы показывал, но так, не всерьез.

Дедко пса за уши ухватил, в глаза уставился.

Пес попискивал тихонько, но терпел, покуда Дедко его не отпустил и на встал. А затем поманил братаню, пальцем ему в грудь ткнул и изрек:

— Я все знаю.

Братаня побледнел, губами задрожал…

Жена Удовилова перепугалась нешутейно. На колени упала, заскулила

— Говори! — велел Дедко и наказ силой приправил.

— Я… Меня… Она… — замямлил братаня.

— Ему винись! — Дедко сунул посохом братаню в живот.

Братаня тож на колени рухнул, к Удовилу пополз, ткнулся в ноги, лбом в пыльные онучи, заскулил тихохонько, как пес давеча.

Удовил смекнул: нехорошее случилось. Осерчал. Ударил братаню ногой сильно, наземь опрокинув. Потом за власы ухватил, приподнял:

— Ну!!!

И братаня забормотал. Быстро, быстро, не разобрать половину слов, но и так понятно.

Сговор у братани с женой Удовиловой и сговор тот худой. Подлый.

Кошель появился. Тощий. И четверти гривны серебром не наберется.

Тут мать Удовилова разобрала, о чем толкуют, закричала, ухватила лопату деревянную и начала невестку лупцевать. Та не противилась, только голову руками прикрывала и визжала свиньей. Двухлетка хозяйский тоже ревел. Но его за шумом почти не слышали.

А Дедко удивил. Бурый знал, что Дедко у волков и иных зверей многое вызнать может. Иной раз и чужими глазами зрит. Но чтобы пес глуповатый охотничий целую историю ему рассказал… Такого Бурый допрежь не видал.

Невестка притомилась орать. Свекровка — ее колотить. Под обоими глазами братани мешки кровавые налились, а нос в сторону ушел: в охотку потоптал его брат старший.

Дочка женкина ревела в три ручья, хотя ее никто не трогал. Псы вокруг Удовила прыгали, лаяли. Не понимали, чего старший хозяин младшего казнит.

Дедко поманил Бурого, велел:

— Уйми гвалт.

Бурому и самому надоело. И проголодался тоже. Набрал воздуху побольше, силы добавил и рыкнул мишкой:

— Умолкли все!!!

Умолкли. И псы тоже. Даже сынок хозяйский. Тихо стало. Хорошо.

— Скажи мне, Удовил, ты ведь не дочку, а эту девку мерянам продать хотел?

— Ее, — подтвердил Удовил и сунул братаню пяткой в живот.

— А она тебе не дочь?

Удовил помотал головой:

— Не. Не принял я ее. На что она мне? Чернява, нетелиста. Была б моя, я б ее в лес вынес, но эта упросила, — показал на жену, на земле свернувшуюся. — Выкормил. Да не впору корм. А меряне ее брали.

— Холопкой? — уточнил Дедко.

— Не. Богу своему дарить. У них бог озерный, полезный. Рыбу в сети наводит. За то ему летось девку непорченую дают. Вот ее должны бы…

Тут закричали обе бабы. Женка побитая подскочила, свекровку ударила (та лопатой прикрыться хотела, да не успела) и на Удовила кинулась.

Дура же. Удовил только и ждал. Двинул раз-другой и повалилась женка рядом с братаней.

И опять тишина. Только псы поскуливают, да девка безродная плачет и мальца хозяйского, на руки взявши, баюкает. А тому хорошо. Затих.

Дедко откашлялся, поглядел на раскрасневшегося Удовила и спросил спокойно:

— Дочку твою искать будем или передумал?

* * *

Наждану не ссильничали. Помучил ее чужак. Пальцем промеж ног потыкал и отпустил.

А Наждане все одно худо. Трясло, как в лихоманке. Зубы о зубы колотились. Даже слез в глазах не стало.

А чужим — хоть что. Костер развели, стали рыбу жарить.

А Наждану будто позвал кто-то. Из воды. И она пошла. По травке, потом по песочку, потом в воду. Подол намочила: ноги сразу по колено в иле утонули. Зеленая вода. Теплая. У камышей будто щука хвостом ударила. Уточка проплыла с утятами. Махонькими такими. Наждана умилилась. Забыла даже, зачем в воду вошла.

А вспомнить ей не дали.

Ухватили за плечи, выволокли из воды, на траву бросили.

Чужие ругались громко. Но не на нее.

Друг на друга.

Потом скучный к воде подошел. Хлеба в воду накрошил, поговорил по-своему, будто виноватясь.

После ели. Наждане тоже давали, но кусок в рот не лез. Взвару попила только. От взвара ли, от чего другого, но развезло Наждану. Всю, почитай, ночь проспала. Проснулась в предрассветье от того, что над ней кто-то стоял.

Наждана сначала подумала: из чужих это. Скучный. А потом… А потом… Вчера она думала: чужие — страшные. А теперь поняла: вот этот. Он и есть самый страшный.