Век перевода (2006)

«Выскользни…»

Выскользни у меня из-под руки, возьми с собой один удар пульса, спрячься в нем — как в мире.

«Вырежь молитвенную руку…»

Вырежь молитвенную руку из воздуха глазами-ножницами, накрой ее пальцы твоим поцелуем: от тайн в складках у тебя перехватит дыхание.

МИХАИЛ ЛУКАШЕВИЧ {133}

АНОНИМ {134} (XVI в.)

Старый добрый эль

В стынь брожу разут-раздет, Продрог, что твой кобель, Эх, кабы только Бог послал Мне для сугрева эль! Тогда бы вновь вскипела кровь, Расправилась спина; Долой нытье! Коль есть питье, Одежка не нужна. Мне не грозят ни дождь, ни град, Ни лютая метель, Пока меня верней огня Веселый греет эль. Пускай озяб я и ослаб, Но как хлебну пивка, Ни Джон-силач, ни Том-ловкач Не вздуют мне бока. Я вам клянусь, что становлюсь Могуч, хитер и смел, Едва взбодрит, вооружит Меня мой добрый эль! Неси на стол мой разносол: Селедку да сухарь; Хлебца чуток пойдет мне впрок, А курицу не жарь. Приберегу свою деньгу — Уж больно тощ кошель! — И так я сыт, пока бежит По жилам старый эль. Но что за черт?! У этих морд Не пиво, а вода. Да будет Бог к мерзавцам строг В день Страшного суда! Каков притон! За тыщу крон Ноги моей отсель Не будет здесь. Будь проклят весь Паршивый жидкий эль! Хоть не буян, напившись пьян, Скачу я как олень. Начнет светать, валюсь в кровать И дрыхну целый день. Проспавшись, я ищу питья: Повыветрился хмель, И в брюхе жар — тушу пожар, В себя вливая эль. Мне рыба в рот уже нейдет — Так плох желудок мой, Но мы вдвоем с святым отцом Прикончим жбан пивной. Я пью до дна, а коль жена Начнет жужжать, как шмель, Я вдрызг упьюсь — развеет грусть Благословенный эль. Кто пиво пьет, тот без забот Свершает путь земной: На сотню бед один ответ — И в ус не дует свой. И стар, и млад, и трус, и хват, Кончайте канитель! Под кружек звон скликайте жен И пейте добрый эль! В стынь брожу разут-раздет, Кусается метель, Эх, кабы только Бог послал Душе пропащей эль!

ФРЭНСИС БРЕТ ГАРТ {135} (1836–1902)

У гасиенды

Кто-то вырезал в долине Имя доньи на маслине — «Мануэлла де ла Торре». Кто она? Крутом молчанье; Дождь и солнце точат зданье; Ветра тщетно призыванье — «Мануэлла де ла Торре». Позабылась песня эта, Лишь припев не канул в Лету — «Мануэлла де ла Торре». Но порой наводит чары Отдаленный звон гитары, И слова легенды старой Льются ночью на просторы: Были стены эти юны И впервые пели струны — «Мануэлла де ла Торре».

Чикита

Чудо, сэр! — В округе равных ей нету; Верно, малышка моя, Чикита, красотка? Шея-то — бархат! Погладьте! — Ах ты чертовка! Тпру! — Джек, садись — покажи джентльмену аллюры. Морган! Не кляча какая — бумаги все в полном порядке. Дочь Вождя Чиппева! За тыщу — и то не расстанусь. Бриггс ее бывший хозяин — может, слыхали? Что прогорел и вышиб мозги себе пулей во Фриско? Крепко влип этот Бриггс… Джек! Хорош красоваться! Это всё чепуха — а вот дайте-ка ей работенку! Сами знаете, лошадь ведь всякой бывает, И не всякий, забравшись на лошадь, — наездник. Брод на Форке видали? — Гиблое место! — Фланиган чуть было там не угробил упряжку. С месяц назад мы с судьей да с племяшкой евойным В темень подались туда — в самый дождь, в половодье. Мчим по ущелью — ручей аж бурлит под ногами, В щепки разбита плотина, и нету другой переправы. Я на чалом, судья на гнедке, паренек на Чиките — А за нами грохочут каменья с вершины каньона. Вот подлетели мы к броду, и эта Чикита С ходу за дело — мы слова сказать не успели! — Плюхнулась в воду — я чуть не заплакал, Глядя, как конского мяса на тыщу уносится к черту! И что бы вы думали? Этой же ночью Чикита В стойло пришла и тихонько стоит, обтекает — Чистая, точно бобер, — а упряжи нет и в помине. Так вот, стало быть, реку она одолела, наша Чикита. Знатная лошадь! и — как вы спросили? — Племянник? Видно, утоп — потому как еще не вернулся; Он, дурандай, и в седле-то не шибко держался; С огольца что возьмешь? — Это вам не лошадка!

О чем пела пуля

Как радостен жизни Закон! — Любить и лететь На рожон! Отыщу, обет храня, В смерче дыма и огня Я того, кто для меня Был рожден. И его не спутать мне Ни с одним: Он — герой и в битве не — победим. У него лицо под стать И божественная стать, Скоро, скоро должен стать Он моим! Вот и он — моя любовь, Мой храбрец! Это я — твоя любовь, Наконец! Счастье мне скорей даруй — Отвечай на поцелуй! Что ж ты, милый? Не балуй! Холоден мертвец.

Язычник Ли Син

Рассказ Правдивого Джеймса Столовая гора, 1870

То бишь верьте, друзья — Заливать не привык! — Что по части вранья И дешевых интриг Никого нет ушлее китайца — Заявляю о том напрямик. Ли Син звался он, И не спорю я тут, Что подобных имен Просто так не дают, Но улыбка его была кроткой — Нипочем не дознаться, что плут. Просветлело тем днем, То бишь можно сказать, Что язычник лицом Был погоде под стать, Но в тот день он меня с Билли Наем Так обставил, что срам вспоминать. Точно желтый божок, Он возник у стола. «Ты играешь, дружок?» — Я спросил. «Мал-мала». Мы засели за юкер, но сразу Хуже некуда карта пошла. Я тут было взгрустнул: Дело, то бишь, — каюк, Но Билл Най провернул Свой излюбленный трюк И в рукав запихнул полколоды — Он мастак в смысле ловкости рук. Но в игре не везло По-кошмарному нам, Козыря, как назло, Так и липли к рукам Простодушного с виду китайца — Продували ко всем мы чертям! И вот тут-то прокол И случился такой: Мне на сдаче пришел Валет козырной, А язычник зайди со второго — Чем и выдал себя с головой! Хоть я тертый игрок, Но застыл, как стена, А Билл Най всё просек И вздохнул: «Вот те на! Облапошил нас вшивый прислужник», — И настала китайцу хана. Из его рукавов (Я не лез в мордобой) Сотни карт меж столов Разлетелись листвой, Да с ногтей его восково-желтых Мы и сняли налет восковой. Так что верьте, друзья, — Заливать не привык! — Что по части вранья И дешевых интриг Никого нет ушлее китайца — Если вру, пусть отсохнет язык!

ОГДЕН НЭШ {136} (1902–1971)

Это напоминает мне

Представьте себе: вы на темной террасе и к девушке рядом проникнуты чувством настолько странным, Что становится ясно — дело не только в приданом. В воздухе летняя нега, и вечер волнующе дивный, И луна вам шепчет лукаво, что «любить» — это глагол активный, И звезды мерцают над вами как-то особенно, И старинные венские вальсы играет вдали оркестр бесподобенно, И она ничуть не противится, когда вы нежно сжимаете ей локоток, И спустя мгновенье, исполненное романтики, вы спрашиваете: «Милая, куда унес тебя мыслей поток?» И она возвращается из омытых лунным сиянием далей в сумрак веранды, И говорит: «Я просто задумалась, сколько побегов бамбука съедает за день детеныш Гигантской панды». Или так: вы стоите с ней на холме и закатом любуетесь зимним мечтательно, И, как в книгах Унсет, красиво всё сногсшибательно, И вы обвиваете рукой ее талию и произносите искусно составленное признание, столь же проникновенное, как в книгах Уиды и Теккерея, И спустя мгновенье, исполненное романтики, она говорит: «Ой, я забыла купить для дайкири лаймы и в салат — сельдерея». Или в полутемной гостиной вы только что задали ей самый главный вопрос и с трепетом ждете ответа, И спустя мгновенье, исполненное романтики, она говорит: «По-моему, этот столик будет лучше смотреться на месте того столика, только ума не приложу, куда поставить второй столик, не дашь мне совета?» И вот так они бьют нас ниже пояса день за днем. И не то чтобы для них не было ничего священного — просто в Священный Момент они всегда размышляют о чем-то ином.

Похвальное слово другу

Одни писатели твердят, Что мама — лучший друг ребят. Другие спорят: это враки, Нет друга преданней собаки! Не избежать мне типунов За приниженье мам и псов, И всё же я признаюсь вам: Мой самый лучший друг — я Сам. Мы делим радости и горе, Мы в унисон поем, как в хоре, Мы ближе, чем мидиец с персом, Мы заодно умом и серсом. Я пошутил — и Сам смеялся. Я прогорел — и Сам нуждался. Мы на коктейли ходим оба, Хоть ненавидим светских снобов: Чуть я решаю делать ноги, Смотрю — а Сам уж на пороге. Мне по душе кино немое — И Сам согласен тут со мною. И каждый из моих грехов Добрейший Сам простить готов. А отойду я в мир иной — Кто будет, как не Сам, со мной? Мы неразлучны. Рядом с нами И Дамон с Финтием врагами Покажутся. Не стройте рожи! Ведь вы и Сами с нами схожи.

АЛЕКСАНДР ЛУКЬЯНОВ {137}

РОБЕРТ ГЕРРИК {138} (1591–1674)

Волосам Юлии, покрытым росой

Прядь Юлии в росе — Что блесток блеск, Как тронул листья все Росистый плеск, Иль блеск в очах моих, Когда лучи Свет, отраженный в них, Несут в ручьи.

К Электре (IV)

Улыбки не прошу я, Лобзания боюсь, Не то я возликую, И даже возгоржусь. Ведь самое большое, Что я исполнить мог, — Поцеловать с тобою Игравший ветерок.

К соскам Юлии

Ты созерцал с восторгом смелый Взгляд алой розы среди белой? Иль вишню с грацией двойной В тычинках лилии весной? Иль проблеск миленького лика, Что в сливках прячет земляника? Или роскошный красный лал Сквозь гладкий жемчуга овал? Лишь этим прелестям близки Ее точеные соски.

Купидон

Уж не цыган ли Купидон? Назойливо хватая Меня за локоть, клянчит он: — Дай руку, погадаю. В ладонь уткнулся, балагур: — Здесь ждет тебя удача, Ты будешь зваться Принц D'Amour С полгода, не иначе. Смеюсь я: — Душу не трави! В пересеченье линий Я никакой не Принц Любви, Хоть Принц Поэтов ныне.

Похвала женщинам

О Зевс, пусть смерть ко мне придет, Коль оскорблю весь женский род. Уверен я, у естества Нет лучше женщин существа.