Век перевода (2006)

ОЛАВО БИЛАК {173} (1865–1918)

Вчера

Вчера — глупец! — звезда мне говорила (Смех прозвенел, и в нем — лукавства дрожь): — Одна из нас всех краше. Озарила Мир чистотой. И лучше — не найдешь! К утру — промчат года. Идем! Открыла Я путь тебе — там розу обретешь. За рифмой мчись чудесной, златокрылой… — И прошептал себе я: — Это ложь! — Пошел за ней, хоть ослеплен был всеми. Что ж, исправлять грехи настало время. Звезды пока не выбрал ни одной. О, горе мне! Я пред тобой предстану. Я весь в слезах, и ход времен — обманы. И сестры все твои — тому виной!

Старость

Наш взор сильней, чем поросль, привлекают Столетние деревья, сень густая. Среди ветров сквозь времена взрастая — Как хороши! Как нежно нас ласкают! Любая тварь к их силе приникает, И кров, и стол под кроной обретая. Среди ветвей мелькает птичья стая, И никогда там песня не смолкает. Мой друг! И мы о юности не плачем, Закатный час улыбкою встречая. Нам годы, как деревьям, — украшенье. Мы счастливы. И нам удел назначен — Птенцов в своих владеньях привечая, Защиту им дарить и утешенье.

ЗАЛКИНД ПЯТИГОРСКИЙ {174} (1935–1979)

Пламя и пепел

Ни слова я не говорил. И ты — молчала. Но мы любовь узнали в миг ее рожденья. В нас солнечный вошел огонь, дав пробужденье. Взор — счастья дрожь. Считаешь, в том — любви начало? Я думаю не так. Любовь в свои владенья Влекла верней, пока сильней нас разлучала. О волшебство! Тем громче в нас она звучала, Чем больше скрыть ее хотел флёр отчужденья. Когда ж змеей свинцовой день однажды сдавит — Удивлены, заметим: нет огня былого. Лишь холодность живет в душе и нами правит. Что жизнь, что смерть — над всем закон, и всё — не ново. И мы поймем, когда любовь нас вдруг оставит, — Молчала ты. Я не сказал тебе ни слова.

АЛЕКСАНДР МАКЛАХНАН {175} (1818–1896)

Жена рыбака

Жизнь бедняка полна невзгод, И горю — края нет. Несет рыбак из бурных вод Нехитрый свой обед. Как саван, вьются облака, Луна ползет, бледна. И в вое ветра — лишь тоска Занудная слышна. Стон — над ручьями среди тьмы, Скрип — в птичьих голосах, И ищут Аррана [17] холмы Опоры в небесах. Боюсь взглянуть: в той стороне — И рев, и плеск, и шум. Приносит ветер думы мне — И нету горше дум. Там в море парни в эту ночь — И благоверный мой. О Боже! Чем же им помочь? Верни их всех домой! Вот ночка! Проблеска в ней нет! Как путь найдут сквозь тьму? Чтоб вел домой их яркий свет, Я лампу подниму. Порывы ветра так резки, И мрак не поредел. Там бьются с морем рыбаки, Молитва — мой удел. Про то проведает не всяк — Как нищета страшна, Как с ней сражается рыбак И как — его жена. Мой брат шел ночью штормовой, Второй и третий брат — Хлеб добывать нелегкий свой. И не пришли назад. Неужто, Боже, вновь беда, И не придут они? Как — не спрошу я никогда. Но я прошу — верни! Свой глас возвысь, всесильный Бог, И шторм угомони. Избавь же сердце от тревог — Скорее их верни!

17

Арран (гэльск. Eilean Arain («дальний остров»); англ. Arran) — остров и находящаяся на нем историческая область в заливе Ферт-оф-Клайд на западе Шотландии. Примечание сканериста.

ЯРОСЛАВ ВРХЛИЦКИЙ {176} (1853–1912)

Тропинка у леса

Бежит тропинка, меж теней скрываясь. И счастлив я, застывший при луне, Когда листок, с высоких крон срываясь, Летит — и на лицо ложится мне. Зайдется сердце радостью и смехом — Деревья ликованием взбодрят. Я знаю, как скала болтает с эхом И что друг другу кроны говорят. А предо мной тропинкою лесною Шли двое — счастьем скованы уста, Шли так, как ходят летом под луною, Лишь розы в их сердцах и чистота. Вниз устремлен был взгляд ее прекрасный, Коса струилась — ручейка живей, Деревья вслед кивали им согласно, Благословляя шелестом ветвей. Рука в руке. Из темных крон взирая, К ним прикасалась тишина тайком — Как будто мотылек, цветком играя, Иль ветер — серебристым колоском. Шли — а вокруг всё клевером белело, И ароматы леса ветер нес, Над соснами заря полоской тлела, И земляники взгляд блестел от слез… За поворотом скрылись. И настали Вдруг сумерки, и из лесной глуши: — Ступайте с Богом! — кроны им шептали, И в кущах дрозд распелся от души. Листок, лица коснувшись, обернулся Предчувствием и песней, как во сне. И ветер еле слышно всколыхнулся, Их счастьем наполняя душу мне.

АЛЕКСЕЙ ПРОКОПЬЕВ {177}

АНДРЕАС ГРИФИУС {178} (1616–1664)

Из первой книги сонетов

V. О теле Господа

Bidermanni. Eheu! flebile funus[18]

Увы! Что вижу я? труп распростертый, тело, В котором места ты живого не найдешь, — Из раны кровь бежит, и в смертном страхе дрожь Проходит по щекам, лицо белее мела. Кто мучил так Тебя? Кто дико и умело Бичом рвал плоть Твою? Какой тигренок, кто ж, Свиреп, Тебя когтил, когда гвоздями сплошь Ты был пробит насквозь, с кем мне сравнить бы смело Того, кто нежный лоб шипами изгвоздил? О мой Жених, Тебя кто желчью напоил? Твою любовь свершив — мою вину-измену, Кто не готов к любви, с Его любовью врозь? Чью душу образ сей не поразил насквозь? Навеки плачет пусть рассудку помраченну.

VII. Помните жену лотову! (Лук. 17:32)

Bauhusii. Obscoenam Gomorrhae hyemem[19]

Допрежь, чем грозный Бог дождем огня и серы, Смолой залив Содом, грехи его прервал, И гнев Его, взгремев, страшней меча бряцал, И жалкий Севоим разрушен был без меры; И зной был потрясен громами мощной веры, И весь на Адму Бог извел свой арсенал, И в пламени сплошном измял Гоморру шквал, — С женою и детьми Лот прочь бежал химеры. Там бушевал пожар; супруга ж, с горных круч Назад оборотясь, увидела, как луч Венчает град венцом из пламени и тленья; И поняла: течет соленых слез ручьем, И застывает в соль, уже не видя — в чем За дерзость кара ей веками искупленья.

IX. Слезы, пролитые во время тяжелой болезни

Я уж не тот, что был, сил нету и в помине, Сгоревшею трухой всё высохло во мне — Смерть мне в глаза глядит, мы с ней наедине, Себя узнать в себе нельзя ни впредь, ни ныне. Вдох из меня нейдет, язык твердеет в стыни, А мускул всяк обмяк. Чертог на простыне — Вместилище души — ветшает в тишине, И вскоре рухнет он в заведомой пустыне. Вот так цветок встает, когда встает рассвет, И вянет, прежде чем свет дня сойдет на нет. И я так жил, росой, слезами окропленный, — Чтоб скоротечно пасть. О ты, земная ночь! Бежит к концу мой час, отбодрствовал — и прочь, Сном смерти буду взят, я, смертный сон, твой пленный.

Из второй книги сонетов

I. Утренний сонет

Бессмертный звездный полк ушел во мрак, блистая. Диана всё бледней. Заря на серый свод С улыбкою глядит. Уж перистый народ Приветствует ее, поэтов птичья стая. Что в мире ни живет, целует мир, встречая С подъятой головой лучей могучих флот На блещущей воде. О Трижды Высший Плот, Тех озари, у ног Твоих чья жизнь святая! Ночь плотную гони, что вкруг души моей, Мой дух и сердце вдруг обставший мрак скорбей, И веру дай: себя куда ж ей от любви деть! Чтоб одному Тебе служил я целый день, Всегда; и, наконец, как жизнь покатит в тень, Чтоб вечно мог Тебя, мой Свет и Солнце, видеть.

III. Вечер

День мимолетный прочь. Ночь, поднимая флаг, Выводит звездный полк. Усталый люд, потери Неся, идет с полей. Где были птицы-звери, Печаль и пустота. Растратить время так! Все ближе тот причал, где шлюп мой встанет наг. Как этот свет угас, так я и ты теперь и Уйдем. Как всё, что есть. Что зрим. По крайней мере, В недолгий срок. Что жизнь? Забег, где ты рысак. Дай, Боже, на бегу мне не споткнуться в мыле, Чтоб Ах, и Грех, и Прах, и Страх не соблазнили. Сияй передо мной, будь рядом, Сноп Огня. Почию телом я, но дух горит победней. А вечерять со мной придет мой день последний, Так вырви же к Себе из сумерек меня.

ФРИДРИХ ГОТЛОБ КЛОПШТОК {179} (1744–1803)

Бег на коньках

Сокрыты мраком чуть ли не все Имена дедалов древних от нас! Без помех / пользуем мы гений их, Вот только честь как им воздать? Кто скажет, как зовут смельчака, Что впервые парус в море поднял? Ах, забыт / нами теперь тот герой, Кто изобрел крылья для ног. А разве он бессмертья не друг, Даровав здоровых столько забав? Даже конь, / бодрый скакун, даже Рейн Радости той нам не дает! Бессмертным станет имя мое! Легкой стали танец я подарю. Чудный ритм! / Мах — и летишь; прыгать, мчать Как же он стал, танец, хорош! Ты знаешь чары музыки, пой, Исполнь, танцуя, песню свою! Звучный рог / слушают пусть лес и луна, Танцу, мотив, скорость задай. О юный друг, умеющий встать На котурны водны, летать на них, Позабудь / милый камин, в путь со мной, Лед нас зовет — ровный хрусталь! Окутан нежной дымкою диск; Осиян рассветом бархатным лед, Зимний пруд! / Иней блестит, словно здесь Ночь отрясла звезды свои. Белым-бело, и тишь вокруг нас! От мороза стал певучим каток! Режешь лед, / слышу, мой друг, вдалеке, Даже когда скрылся ты с глаз. А дома нас богатый ждет стол, Вдоволь фруктов, вдоволь будет вина. Пусть мороз / наш аппетит разожжет, Крылья сильней пусть распалят! Левей возьми, мой друг, я хочу Полукруг правей тебя заложить… Мах ногой, / делай как я, да смотри, Друга не сбей! Так, хорошо! Теперь, петляя вдоль берегов, Побежим спокойно вниз по реке. Пируэт / этот хвалить я б не стал, Прейслер [20] , и ты спрячь свою медь. Что слышно там, на острове том? Всё одни неопытны бегуны! Ни копыт / — звоном по льду, — ни подвод, Как и сетей нет подо льдом. Но слух твой тонок; слышишь и ты, Вот он, смерти стон, ходит рекой! О, тосклив / сей глас, мороз колет лед — Страшно трещит лед на реке! Но стой! Не дай блистанью катка Совратить тебя, легко обмануть! Ибо там, / глуби где, — лед не встает, — Из-под земли бьют там ключи. Из волн неслышных вытечет смерть, Сокровен источник тайный ее! Понесет, / юноша, с древа листом, И в полынье сгинешь невпрок!

20

Иоганн Мартин Прейслер (1715–1794) — гравировальщик по меди, профессор Академии художеств в Копенгагене, друг Клопштока.