Век перевода (2006)

Мздоимцы (1902)

Блаженны люди, что с высот На дольний мир глядят, Не зная низменных забот, Убийственных затрат! Их разум светел искони, Всегда возвышен дух — Так сами говорят они, Чтоб мы вострили слух. А мы — мы, пасынки судьбы, В грязи влачим деньки: Мы — сплошь нахалы, сплошь рабы И сплошь еретики. Вседневных нужд никто не чужд — Положена всегда Работнику за честный труд Условленная мзда. Нам нужны мельник и матрос, Кузнец и рудокоп, Столяр, солдат, каменотес — Мудрец и остолоп! Весь род людской вопит с тоской: «И где же я найду Способного на честный труд За праведную мзду?» Уменье рук иль блеск ума — Источник всяких благ. А расстараться задарма Согласен лишь дурак. Никто бы нас вовек не спас — И бросил в час беды! — Когда б ему за добрый труд Не посулили мзды! Среди забот, лишений, мук — Рождается Итог: Он — чадо разума и рук, Усилий и тревог! Сколь разных сил Итог смесил — И каковы плоды! Но всем работникам за труд Не пожалели мзды! Вовек работнику не пасть, В любые времена! Превыше королевской власть Работнику дана. Себе престол он приобрел С богами наряду! — И всё вершит извечный труд За праведную мзду. Ему средь городских сует Слоняться недосуг: Замены труженику нет — И равных нет вокруг! Он бережет и час, и год, Живя с собой в ладу… Хвала свершающему труд За праведную мзду! — Нелегкий, честный Божий труд За праведную мзду: Непрекращающийся труд За праведную мзду!

Наши отцы

Уходят земли и венцы — И власть! — из наших рук. А наши дряхлые отцы Живут, не ведая мук: Терзаний нет, дерзаний нет — Мир опостылел земной… Им скоротать бы остаток лет Меж очагом и стеной! Смолочен сноп, и выжат грозд, И нет огня в крови. Они внимают зову звезд, И чужд им зов любви. Да, зов любви, что встарь летел С давно истлевших уст, Забыт — и близится предел, И мир постылый пуст. Забытый зов забытых струн, Забытых слов и строк Любой внимал, пока был юн, — Да нынче вышел срок… Перед глазами пелена? Моргнем — и не беда! Не велено вкушать вина — Сгодится и вода. Пускай теряет наш народ И земли, и моря; Пускай над миром восстает Кровавая заря — Терзаний нет, дерзаний нет: Мир опостылел земной… Им скоротать бы остаток лет Меж очагом и стеной!

Прерия

Куда ни глянь — метелки трав полдневный зыблет зной; А вон извив, а там рукав реки в стране степной. Пустынный край, покой земли, и синие встают Холмы в сияющей дали… Чего страшиться тут? «— Но сердце учащает стук, предчувствуя отъезд: Оно в силках речных излук, в тенетах здешних мест. Остерегись! Не убежишь, не ускользнешь никак От ветра, что нарушил тишь, волнуя жухлый злак». Я слышу начат обмолот созревшего зерна. Я слышу: где-то оземь бьет копыто скакуна. Я слышу кличет птичий клин в осенней вышине… И внемлю тишине равнин. Чего бояться мне? «— Всесильны чары трав и троп, степной волшебен ков. Ты связан: ты — пшеничный сноп меж множества снопов. Закрой окно, захлопни дверь, — чтоб зов ночных светил Мечтать о городе теперь тебе не воспретил». Гадать не смею наперед — и все глядеть хочу, Как Осень облачает год в узорную парчу. Всему живому царь и друг, я, властелин земной, С восторгом вижу степь вокруг, владеющую мной.

ЛАРИСА ВИНАРОВА {8}

САН ХУАН ДЕ ЛА КРУС {9} (1542–1591)

Огонь живой любови

Огонь живой любови, как сладостно ты ранишь меня до глуби сердца сокровенной! Ты не угаснешь боле, сиять ты не устанешь, — сожги преграду к встрече вожделенной! О, счастие ожога! О, раны той отрада! О, ласковой руки прикосновенье — ты к вечности дорога, и всех долгов уплата, и смерть, и смерти в жизнь преображенье! О, светочи живые! Безмерное сиянье, что чувств глубины темные омыло, до той поры слепые, и радостною данью — своим теплом и светом одарило! Так нежно и смиренно зажегшийся в сознанье, лишь ты, огонь, в нем тайно обитаешь… В душе моей блаженной живет твое дыханье, и ты меня любовью наполняешь!

Младой пастух

Младой пастух скорбит в тоске безгласной. Он устремился, чуждый развлеченьям, к своей пастушке каждым помышленьем, и грудь его больна любовью страстной. Не потому он плачет, что напрасной своей любовью уязвлен глубоко, но оттого страдает он жестоко, что позабыт пастушкою прекрасной. И, позабыт пастушкою прекрасной, он терпит эти тяжкие мученья, чужой земли приемлет поношенья, и грудь его больна любовью страстной. И говорит пастух: «О я, несчастный! Ведь ей теперь любовь моя постыла! Она меня навеки позабыла и я томлюсь любовью этой страстной!» И вот, истерзан мукой ежечасной, однажды он на дерево поднялся и за руки повешенным остался и грудь его больна любовью страстной.

МАРИЯ ВИНОГРАДОВА {10}

РОБЕРТ ФЕРГЮССОН {11} (1750–1774)

От Дж. С. мистеру Фергюссону

Чу! То не Аллан ли поэт, Явившись вновь на этот свет, Чертополоха славит цвет, Выводит трели? Нет, Фергюссон за ним вослед Припал к свирели. Поклонник я твоих стихов — Твой стиль и мил, и свеж, и нов, Ты свой узор плетешь из слов Без старых правил И англичашек-хвастунов Краснеть заставил. Когда король в краю у нас Устроил праздник напоказ, Ты описал всё без прикрас — Точь-в-точь как было: Не на Парнасе, знать, в тот раз Тебя носило. Так пусть тебя, мой друг-пиит, Сама Шотландия хранит: Обильно снедью наделит, Даст виски вволю — Чтоб ты всегда был бодр и сыт, В тепле и холе. А впрочем — без обид, ей-ей! Я знаю, что тебе важней: Не сытость безмятежных дней Твоя награда, А слава. Ну так и за ней Ходить не надо! Твои стихи теперь твердят По всей стране и стар, и млад: И холост кто, и кто женат, Мужи и девы, И восхваляют все подряд Твои напевы. А я надеюсь как-нибудь К тебе в Дымилу завернуть. О, как сумеем мы кутнуть На зависть людям! И свежих устриц мы отнюдь Не позабудем. А ты со мною, в свой черед: Верхом — до Бервикских болот, До Твида, где поток течет По перекатам. О, как на них лосось клюет! Нас ждет уха там. И парни позовут подруг Под ивы на зеленый луг. В веселой пляске вступят в круг Такие крали, Каких доселе ты, мой друг, Видал едва ли. Ох, сердцу нанесут урон: Из платья груди рвутся вон, Прически на манер корон По местной моде… Но шляпки — хоть пугай ворон На огороде. И если я свой скромный труд Отдам в печать, на общий суд — Пусть эти строки намекнут: Твой дар нам нужен! Твоих творений люди ждут, Ты с Музой дружен. А я вот, не любимец муз, Никак в поэты не гожусь, — Но что ж, живу и не стыжусь, Я не в уроне. Засим, мой Роберт, остаюсь Твой верный Джонни.

ДЖЕЙМС ГЕНРИ ЛИ ХАНТ {12} (1784–1859)

Утонувший Купидон

Я на днях, венок сплетая Из даров душистых мая, Эльфа средь цветущей чащи Обнаружил крепко спящим. Пригляделся — это ж он: Сам проказник Купидон! Взяв за крылышки, как мушку, Я его засунул в кружку, Утопил в вине, заразу, Взял вино да выпил разом. Думал — мертв. Не тут-то было! Озорует с новой силой! Крылышком своим, бандит, Струны сердца бередит.

Монашка

Уйдешь в монашки, милая, В монахи я уйду. Не жди поблажки, милая, Везде тебя найду. Все розы станут белыми, Все голубицы — смелыми, Слепой увидит свет. Идешь в монашки, милая? О, я не верю, нет! Уйдешь в монашки, милая, Глядь, а Любовь — прелат, Амуры-пташки, милая, Псалмы затянут в лад. Богатым нищий скажется, Вода вином окажется, День вспыхнет при луне. Даешь обеты, милая? Чур, одному лишь мне!

ХАРТ КРЕЙН {13} (1899–1932)

Цыганка Кармен

Дым сладких сигарет узоры вьет, Виолончели голос горд, но тих. Анданте рассыпает горсти нот — Надежд истертых и забот былых. Павлины пьют из ваз огонь живой, В бокалах женщин светится абсент Цирцеиного зелья синевой. Роняет небо темень синих лент. Мелодия — крещендо, трепет чар… Вдруг — замерла. В сердцах мужчин пожар. Качнется пестрый занавес слегка, Раздвинет прорезь тонкая рука… Вновь музыка. Раскаты, перезвон, Языческое буйство — звонче медь. Стучит в ушах, и сердце рвется вон, К глазам: увидеть или умереть. Кармен! Блеск глаз, излом надменных рук… Кармен! Надежда, страсть, заклятый круг… Кармен кружится, пляски вихрь так лих… «Кармен!» — единым вздохом губ хмельных. Финал. Расправив крылья в тишине, Кармен — рисуясь — к зыбкой пелене, За пеструю завесу, прочь от глаз. Уходят игроки и свет погас. Наутро: вновь из городских ворот Фургон цыганский медленно ползет. И чудится лицо Кармен — бледней, Чем желтый ветхий шелк минувших дней.

СТИВЕН ВИНСЕНТ БЕНЕ {14} (1898–1943)

Папа Александр VI Борджиа угощает кардинала капуанского

А вот — прошу! — павлин. Ну как живой! Вы полюбуйтесь, он Раззолочен. По спинке синева морских глубин! Грудь колесом, хвост веером! Хорош! Роскошней, чем гербы иных вельмож… Диковинка как раз Ко случаю: когда еще, Бог весть, Такая честь! Вы редкий гость — ведь кто еще у нас Душой как солнца жар, и чист, и смел? Налить вина? Бокал ваш опустел. Да, не простой стакан! Венецианский! Тонких линий гладь Точь-в-точь как прядь Кудрей девичьих. Ножка — женский стан. Что — странно слышать? Я в душе пиит. Ave Maria! Ваш бокал разбит! Твердят, мой дорогой, Мол, это знак: отравлено вино. Все врут давно! Вы так бледны! (Караффа! Дай другой! Серебряный!) А верен глас молвы, Праксителя, мол, прикупили вы — «Венера» и «Сатир»? Еще твердят, что жемчугом казна У нас полна… А шелк восточный — тонок, как эфир… Ах, вы счастливчик! Мне бы хоть чуток Сокровищ ваших! Что? Схватило бок? Подушку подложить? А вот и фрукты. Персик и гранат Жар утолят. За их красу не жаль переплатить Вдвойне, втройне, уж больно хороши! А гость такой — отрада для души. Разрежу пополам Я сливу вам и мне. А говорят, Что можно яд На нож намазать так, чтоб к праотцам Отправить гостя. Подло, да? Но что ж, Коль беден ты, а тянет невтерпеж К искусству? Ну, скорей Доешьте! В пот бросает? Да, жара Стоит с утра. Понюхайте-ка — лучше лекарей Снимает бергамот любой недуг. Возьмите и домой, милейший друг. Пора вам, кардинал? Что ж, поцелуйте мне кольцо — и в путь. Уж как-нибудь Со мной еще поднимете бокал, Посмотрим фрески, с вашими сравним, Хоть далеко до ваших греков им! Скажу от всей души: Храни вас Бог! (Эй, проводите там Его к вратам!) Лукреция? Бал скоро — поспеши! (Помрет, голубчик, по пути домой.) Ну, папу поцелуй, розанчик мой!

МИХАИЛ ВИРОЗУБ {15}

АЛЛАН РЭМСИ {16} (1686–1758)

Последний совет счастливицы Спенс

Лежала при смерти старуха, Вздыхала, материлась глухо, Но начала вдруг потаскуха Такую речь (Да так, что лучше б оба уха Нам поберечь): — Не плачьте, девки, Христа ради, На вас не буду я в накладе, Налейте-ка, сестрицы-бляди, Себе винца, Махните за меня, не глядя, Всё до конца. Приходит старость к нам покорным, Но вы о дне заботьтесь черном, Копите грош трудом упорным, Юны пока И гузном не висят позорным Окорока. Придурка пьяного найдите И перед ним хвостом вертите: — Всё в первый раз! — ему твердите Вот лучший клей. Вообще всегда вином поите Их, кобелей. Заснет — кошель в лихом набеге Обчисть на память о ночлеге, А ежли ось к твоей телеге Наладит он — Ни-ни! Ведь ты не хочешь, Мэгги, Схватить сифон? Работай-ка над этим малым: Смотри в любом кармашке малом — Деньжат у мужиков навалом, Лишь потряси. Толстенным зарастают салом Здесь караси! А коль шотландский сын греховный Вам не оплатит пыл любовный, Ступайте в храм за платой кровной, На поиск прав. Скупцу пусть казначей церковный Назначит штраф. Лишь с англичан не требуй платы: Когда напьются супостаты, Дай просто так им, и солдаты Авось уйдут, Не то по всем местам ребяты Наподдадут. Законы наши лишь корявы: Мы правы или мы не правы, Не забывайте бич кровавый, Тот страшный дом, Где исправляет наши нравы Рука с кнутом. Вот, Бесси, сядешь в том подвале, Терпи, там слез попроливали! За удовольствием печали Толпой идут. Мы все другой судьбы едва ли Дождемся тут! Жизнь не спешит нам на уступки: Где нос? Где щечки, зубки, губки? Чтоб не жалеть, что так вы хрупки, Без слов, гуртом Ступайте-ка, мои голубки, В публичный дом. А там с богатым будь любезней, Хотя козла он пооблезлей, И, коли нет дурных болезней, Пойдут дела! Я с тем ложилась, с кем полезней, Не зря жила. Придут жеребчики — мгновенно Совета спросят откровенно. Я им: вон девка здоровенна, Вся ничего, Робка лишь, надо постепенно Ее того. Чего я только не видала И сколько мужиков кидала, Когда уже сочилось сало С их ражих морд. И совести им недостало, И жизнь — не торт! Сейчас клиент — не кто придется: На шлюх дают они с охотцей. Пусть их носам легко живется И без лекарств, А лекарь пусть не доберется До Божьих царств. Кляну я лживые науки, Тех, кто пожрал — и ноги в руки, Пусть эта шваль узнает муки, Свой трипперок, От шанкра пусть сигают, суки, Под потолок! Теперь вас, девки, умоляю: Налейте кружку мне до краю, Ведь я в порядке оставляю Свои дела, Счастливой, девки, помираю! — И померла.