Тигр ежедневный путь свой отмеряетза шагом шаг.Порой под вечер голод утоляет;он здесь чужак.Решетки сталь: за нею мир бесплотныйсо всех сторон;удар и крик, и мрак зимы холодной —всего лишь сон.Идет домой: забыв язык свободы,скользит на свет.И клетка мстит ему в момент ухода,кидаясь вслед.В немой тоске он вспыхивает ярко:то боль была.В полосках сажи золото огаркасвечи, сгорающей дотла.
Агота — две косички с сединой.Агота наша всё на свете знала.По пятницам нас бережно купала.Агота — имя нянюшки родной.Она носила платье изо льнас баварским лифом с выцветшей канвою.Так нежно песни старые пороюнам
пела ломким голосом она.Вела беседы с Богом напрямик.Когда Он нас не жаловал вниманьем,она спешила в храм на покаянье,и — помогало вмиг.Агота прожила свой век одна.Любила нас. Еще кота любила,которого в наследство получилаот батюшки покойного. Онаоставила и двор, и дом родне,с ней Библия была и чувство долга.Порой для нас букварь читала долго,перебирая четки, как во сне.Агота свойства трав целебных зналаи пользоваться знанием умела.При виде городских врачей краснела —больной потерян, так она считала.Однажды ей открылось: все делаокончены. Нет пятен на одежде,в карманах — дыр, и выросли, кто прежденуждался в ней, кого она пасла…— И Бог ее призвал. Она ушла.
Осенняя меланхолия
Мой сад не вянет.У меня нет сада.Нет дома, где бы ветер плакал от досады.Не причиняет боли туч свинцовых клетка,поскольку небо вижу я и так довольно редко.Я к звездам не стремлюсь уже, как прежде.Мне газовый фонарь укажет путь к надежде.Не огорчит беда, не впечатлит отрада.Мне осень не страшна,ведь у меня нет сада…
«Вместо посвящения»
Эрнсту Ровольту
Тут я близка, темня и стих строгая,к тому, что можно строки рифмовать,бездумно посвящение слагая;но «Ровольта» ни с чем не срифмовать!Однако, мастер, я надеюсь, Вампонятна ткань стиха без рифмы оной.Дареным виршам, так же как коням,не смотрят… в общем, в след строфы дареной.
Гороскоп оказывает услугу…?
По звездам может местный старожилчитать, как говорит он, предсказанья.Пока не осознал свое призванье,двенадцать лет он поваром служил.Иной гешефт; но может он затос двух до шести предвидеть и пророчить.«Созвездия не лгут. Вас не морочат!» —гласит табличка на его авто.Сатурн с Венерой видящему, к слову,шестое чувство в дар преподнесли.Но в звезды изменений не внесли;вмешался Марс, как грозный участковый.Тот гороскоп, что подготовил он,сулит мне счастье вкупе с красным камнем.Уже купила; ведь наверняка мнепридется счастья ждать со всех сторон…Указано в бумаге с сургучом:в зависимость частенько попадаю.А если легкомыслием страдаю,всё это — Космос. Я тут ни при чем…
Под бурей гелиопсис гнется ветром,Трепещет жимолость, скрывая венчик цвета,Шиповник, несмотря на вид свой боевой,Руке подвластен, хотя иглы под листвой,Чертополох же — высоко несет узлы цветов,Подобные плюмажу лошади, что в бой нестись готова,Бросая вызов козням всем обок пути,В лугах стоит, где скот пасется, не спеша уйти.Помпезно, кучно заросли стоят,В лесу опасность неизвестную таят,На сельской улице, где низкий сплошь сорнякНе может удержать свои сухие семена, бедняк,Репейник высится, надменный и крутой,И держит на себе цветков осиный рой.
Ужель любовь изменчива настоль,Чтоб незабудок создавать юдольВ садочке, клумбы где и травостой? —Люблю свободный их обильный ростУ диких троп и необрезанных берез,Киванье у поскотин и тыновИль у опасных, влагой полных берегов,Где шпажник с медуницей нарушают стройПодвижных кочек, где тростник растет густой.Любви не учат в школе, и ееНе раздают, как перед дракой дреколье;К барьеру — или получить ответ? —Настоль свободен незабудки цвет.Дай мне огонь, не сырость и не гниль,Страсть инстинктивного броска охолони,Стань твердым, как застывшая звезда,И нежным, словно голубь у гнезда,Стань больше времени, сильнее смерти стань:Сквозь муки творчества, сквозь пыточную сталь —Тот стон ее — не от потребности дышать —
Старичок, Любовь Юноши — ничто в этих названьяхНе звучит для того, кто не знал Старичка,Седовато-зеленую в перьях траву, чуть не деревце,Что растет с розмарином, лавандою рядом.И упертого знатока имена,Чуть украсив траву, с толку могут сбивать:Я сказал бы, влечет она не именами,Сколько б это ни длилось. Но эти люблю имена.Куст не нравится мне, но навернякаНе чужой он мне, и его
замечает малышка,Обрывая листок возле самой двери,В дом входя, из него выбегая в стотысячный раз.Часто там ожидает она, у полыни сбивая вершки,Что ложатся, скукожившись, на тропу, может — думает о своем,Но, возможно, — бездумна девчонка, резко дунувНа пальцы и вновь убегая. А куст этот ростомЛишь в полроста ее, хотя возрастом равен,Хорошо обстригает девчонка его. Бессловесна она;Мне приходит на ум, сколько лет еще помнитьОна будет былое с тем запахом горьким,Те аллеи в саду и дамасскую сливу,Что на изгородь оперлась, путь скрывая к двери,Толстый куст той полыни у двери, и помнить меня,Запрещавшего куст обрывать.Для меня жеГлухо скрыто забвением место, где горький я запах впервые вкусил.Так же часто срывал те седые листочки,Запах слышал и думал, и фыркал опять и опять,Силясь мыслить о том, что тогда вспоминалось,Ничто не имело значенья, лишь памятна горечь была.Ключ я к прошлому потерял. Тупо спрей обоняя,Размышлял ни о чем; ничего я не вижу, не слышу;Но мне кажется, будто смогу я услышать, лежа в ожиданииТех вещей, что я должен вернуть из забвенья себе:Не является сад, нет тропы, нет куста седовато-зеленой травы,Что названия носит Влюбленность Мальчишки и Старичок,Нет ни матери, нет и отца, нет товарища в играх:Лишь аллея, темна, безымянна, и нет ей конца.
Она взяла звенящий телефон и сообщенье приняла,Забыла сообщенье, тут же и забыла, кто звонил.Одна из дочерей, как догадался муж: та, у кого собака,А также дети и сынишка Джед,Возможно, верно, но не скажешь, кто и что, когда все напрочьС названиями бирки перепутаны, исчезли,Когда все одинокие цветы ума и памяти цветут и умираютВ отдельных комнатах безжалостного времени бесследно?Но иногда ее лицо ей вдруг является самой, с ужаснойГримасой неуместности, зеркально отразившись.Она уж знает правило терпенья: взгляд ее опустится смущенно,Прилично, словно взор благовоспитанного детства,И отвернется от нее, как бы смущенный тем секретомУжасным этой в прятки с зеркалом игры.Когда ж опять забудет, бросит взгляд назад,То будет снова там, украдкой наблюдая, плача.
Туфли, моей скрытой жизни лица:Два зияющих беззубых рта,Надвое поделенная шкура зверяС запахом мышиных гнезд.Мои брат с сестрой, умерших при рожденьи,Воплотились в васИ направляют мою жизньВсей невинностью своей непостижимой.Что мне книги,Когда в вас могу я прочитатьБиблию моей стези на этом светеИ еще о многом, что придет?Я хочу провозгласить религию,Сочиненную для вашего смиреньяСовершенного, и храм я воздвигаю,Где бы вы лишь двое были алтарем.Аскетично и по-матерински, вы терпели:Из наследия рабов, святых и каторжниковВсем своим немым терпением рождаяИстинное и единственное существо меня.
Всё новое мышление вещает об утратеИ в этом так похоже на привычное сознанье.Идея, например, что каждая подробностьСтирает яркий четкий смысл идеи общей. ДятелС лицом шута, что долбит голый мертвый стволБерезы черной, есть своим явленьемПадение трагическое из иного мираС неразделенным светом. Иль сужденье, скажем,Что нет в подлунном мире вещи ни одной,Которой соответствует терновник ежевики,Звучит элегией название явленью.Мы обсуждали это поздно ночью. Голос другаЗвучал струною горя, тон почти ворчливый.Позднее понял я,Что, рассуждая так, разрушить можно всё: и справедливость,И дерево, и волосы, и женщину, и Ты и Я.Существовала женщина, да, я ее любил,В руках сжимая маленькие плечи,Мятежно изумляясь близости чудесной,Как в жажде соли.Детства моего речушка,И острова на ней в сплетеньях красной ивы,Святая простота лодчонки наслажденья,Коса, где мы поймали крошечную рыбкуС названьем «тыквенное семечко». Одно мученье с ней.«Стремление» — мы говорим.Желание полно бескрайних далей.И то же для нее был я.И я запомнил много. Руки, режущие хлебОпасным образом. Она пораниться мечтала.Минуты были, — тело становилосьБожественным,Как слово,Дни как продолженье плоти. Нежность,Все эти пополудни, вечера,
Живешь с остудою на сердце ты.Как я; в тени, торя тропу сквозь хладный сад камней,В сени гигантских кленов.Совсем немного солнце трогает меня.Я вижу его изредка весною ранней, поднимающимся издалека.Потом вымахивают листья, полностью его закрыв. Я чувствую егоМерцающим сквозь листья, переменчивым,Как будто кто-то в бок стакана стукает железной ложкой.Не всем живущим существам свет нуженВ равной мере. Кое-кто из насСвой собственный свет излучает: лист серебряныйПути подобен, по которому никто не ходит, мелкой лужеСеребряной под кленами большими в темноте.Но это знаешь ты уже.И ты, и прочие, кто полагают,Живете вы по правде, значит, по любви.Но холодно всё это.