Вековые тайны живописи. Ключи к великим шедеврам

Следующие несколько страниц я хочу посвятить чтению смыслов одной из самых известных и символичных картин Фридриха «Аббатство в дубовой роще», в которой нашли отражение главные темы его живописной философии.

Скорбная молчаливая процессия из двенадцати монахов (число Апостолов здесь, разумеется, не случайно!) входит, неся гроб своего почившего брата в портал некогда величественного, но сейчас превратившегося в руины собора. Внутри храма (вернее, того, что от него осталось) стоит алтарь, на нем горят свечи: все готово к отпеванию. К погребению тоже все готово: на переднем плане, между зрителем и монахами, темнеет свежевырытая могила, куда после отпевания опустят гроб. Как опускали уже много раз, из года в год, из века в век. Храм окружен могилами с покосившимися крестами, хаотично разбросанными справа и слева среди мощных безлистных дубов.

Дубы – молчаливые стражи того вечного покоя, что царит здесь уже не одно столетие, лишь изредка нарушаемого очередной процессией, провожающей в жизнь вечную одного из монахов монастыря.

Небо занимает две трети пространства картины и играет в повествовании важную роль, подчеркивая всеобъемлющее Божественное присутствие, разлитое в нашем мире. Отпевание будет происходить на рассвете. И рассвет этот чист и светел, небо предвещает безоблачный день. Круглая Луна словно растворяется в бледно-золотом сиянии, идущем с востока, и вот уже нам виден лишь тонкий ее ободок с ярко выраженным серпом.

О чем же говорит нам художник через эти образы?

Фридрих вводит в пространство картины сразу два мира – мир земной и мир небесный, тем самым помещая зрителя на грани жизни смертной и жизни вечной. Всех нас ждет кончина, говорит он, изображая траурную процессию, свежую могилу и даже самих монахов, представленных так, что мы рискуем спутать их с могильными крестами вокруг. Они – как немые свидетели того, что каждый человек в этом конечном мире превратится в надгробный крест. Руины храма также говорят о том, что ничто не избегнет тлена и разрушения, каким бы грандиозным ни казалось.

Но после смерти физической здесь, на земле, человек вступает в жизнь вечную. Безоблачный золотой рассвет – символ перехода в иной мир, и переход этот обещает быть легким и радостным, каким и должен быть для того, кто провел жизнь в молитве и смирении.

В «Аббатстве в дубовой роще» идея вечности, как некой неоспоримой константы, растворена в самой природе. Природа словно кричит нам, что это она и есть та истинная жизнь, к которой все мы стремимся. Она, природа, является храмом, где обитает Божественная благодать.

Этот природный храм создают искореженные ветром и временем дубы: недаром готические руины так гармонично вписались в их ряд. При взгляде на извивающиеся в причудливых узорах ветви дубов – не то сухих, не то потерявших листья осенне-зимней порой – невольно вспоминается Священная роща из языческой мифологии древних германских племен. Деревья во вселенной Фридриха наделены особой энергией жизни, имеют душу и являются полноправными героями его картин.

Таким образом, не монахи, затерявшиеся среди могильных крестов, не руины церкви, ставшие частью пейзажа, а большой Храм Природы воспевается художником. Сводом этого храма является небо, его колоннами – ветвистые деревья. Храм этот нерушим, вечен и гостеприимен: каждый, кто придет в него, не только обретет вечный покой, но и станет частью великого целого, сольется с божественной энергией и превратится в элемент мироздания, подобно тому, как кресты среди дубов превратились в элементы пейзажа.

И все же «Аббатство в дубовой роще» – не гимн природе как таковой. Это гимн, прославляющий мир как результат высшего творения. И грандиозный природный храм лишь подчеркивает всеобъемлющий и всепроникающий характер Божественного присутствия.

Предчувствие Последних Времен у Гойи

https://images.eksmo.ru/images/vekovye-tayny-zhivopisi/Goiya.jpg

Франсиско Гойя

Колосс

После 1808, Музей Прадо, Мадрид

Насколько важен художнику слух? Что изменится, если мир живописца вдруг погрузится в тишину?

Вопрос этот мог бы показаться бессмысленным и пустым, не имей мы перед глазами творчество великого испанского мастера Франсиско Гойи [173] , глухого художника. В 47 лет в результате болезни [174] Гойя лишился слуха. И мир вокруг него изменился до неузнаваемости. А вместе с ним изменился и мир его живописи. Большую половину своего творческого пути, 35 лет, Гойя пройдет в абсолютной тишине. В абсолютной тишине создаст свои величайшие произведения. В абсолютной тишине будет конструировать тот темный романтизм, полный видений, снов и кошмаров, что уже третье столетие порождает неослабевающий интерес к его творчеству.

173

Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) – испанский живописец и график, один из первых и наиболее ярких художников эпохи романтизма.

174

Есть несколько версий того, что за болезнь поразила Гойю, самой устойчивой из которых является версия об аутоиммунном заболевании, известном в наше время как синдром Сусака. В результате его появляется триада симптомов: поражение артериолы улитки, сетчатки и головного мозга. Больной страдает головными болями, психическими расстройствами, испытывает трудности мышления, а также может потерять слух, что и случилось с Гойей.

Художник, подобно любому творческому человеку, нуждается во всех органах чувств, чтобы передать на своих картинах неисчерпаемое богатство видимого мира и даже переступить за тонкую грань мира невидимого.

«Образы Гойи принадлежат другому миру» [175] , – сказал о нем классик искусствоведения Эрнст Гомбрих. С этими словами согласится каждый, кто видел хотя бы одну работу художника в стиле темного романтизма. Связано ли рождение этих тревожных и тревожащих образов с глухотой их создателя? Или в их появлении повинно лишь время, такое же темное и неспокойное, как художественные фантазии Гойи? А может быть, у мастера, не могущего положиться на слух, обострились другие рецепторы для получения информации об окружающем мире? И рецепторы эти более чувствительны и менее снисходительны?

175

Гомбрих Э. Г. История искусства. М.: Искусство-XXI век, 2021. С. 485.

Гойя оглох в 1793 году. Его родная Испания в это время еще не попала под жернова Франции, дерзнувшей перевернуть миропорядок. Ее черед наступит лишь в 1808 году, когда французские войска под предводительством маршала Иоахима Мюрата, направляемого ловким коварством министра Талейрана и собственными амбициями сесть на испанский престол, вторглись в Испанию. Королевская семья Испании не только была свергнута с престола, но и оказалась во французском плену, откуда будет возвращена лишь 5 лет спустя, когда звезда Наполеона померкнет. Вакантный испанский престол занял старший брат Наполеона Жозеф, человек дипломатичный и миролюбивый. Гойя стал его придворным художником, как до этого был первым живописцем испанских Бурбонов.

Кому-то из моих читателей этот факт, возможно, покажется возмутительным. «Гойя служил врагу своей страны?!» – воскликнут они. И будут неправы в своем возмущении. Прежде всего потому, что художнику надо творить, а Жозеф был весьма обходительным и образованным человеком, высоко ценившим Гойю и его талант. Во-вторых, потому что Гойя, всю жизнь работавший на королевский двор, в душе оставался революционером [176] . Как, кстати, и король Жозеф. Как и сам Наполеон.

176

Эта гениальная фраза была произнесена Кеннетом Кларком в его книге «Взгляните на картины» (СПб: Азбука, 2023. С.156).

Испанцы, впрочем, отнеслись к смене власти с родной, пусть и худой, на чужую, французскую, не столь снисходительно. Восстание в Мадриде и последовавшая за его страшным разгромом партизанская война, жестокости французской армии и упорство в сопротивлении испанских повстанцев – все пять лет правления Жозефа Бонапарта в Испании были отмечены кровью и ненавистью с обеих сторон. Наполеон упрекал брата в слабости, Жозеф упрекал Наполеона в недипломатичности. Толку от этих взаимных упреков не было: Испания оставалась «головной болью» Наполеона на протяжении всего французского присутствия по ту сторону Пиренеев.