Великий перелом

Михаил Васильевич не собирался играться с этими ребятами. Ведь попросили же их по-хорошему. Не услышали. Подумали, что вежливые люди — слабые люди. И вот теперь их вежливо выносили вперед ногами или выводили, также вежливо заломив руки за спину. Иной раз до вывиха суставов, опять-таки предельно вежливого. И то ли еще будет…

[1] После публичного осуждения Свердлова все топонимы и прочие производные культа его личности были приведены к изначальному состоянию.

[2] На самом деле не совсем сталь Гадфильда. Это была броневая высоколегированная сталь с высоким содержанием марганца, которую по инерции так называл (сталью Гадфильда). В данном случае важнейшим легирующим компонентом, кроме марганца, выступал никель.

Часть 3. Глава 6

1927 год, октябрь, 11. Москва

Зазвучал проигрыш электрогитары.

Потом еще.

И еще.

Нарком улыбнулся. По-доброму так. Тепло. За минувшие почти что два года он совсем уже отвык от этого звука. Да, звучала она не так чтобы шикарно. Да и к усилителю были вопросы. Но это была электрогитара и она извлекала достаточно громкий звук, слегка обработанный предусилителем.

Казалось бы — где электрогитара, и где 1927 год? Фрунзе даже и не думал об этом, пока совершено случайно не наткнулся на очередную сводку технических новинок и изобретений. Тут то его и «накрыло» с очередной идеей.

Оказалось, что в 1923 году уже имелись в продаже вполне серийные гитары Gibson L-5 — акустика со звукоснимателем. Очень, надо сказать, востребованные. Так как без звукоснимателя и усилителя струнные тонули в потоке духовых и ударных. В 1925 году Джордж Бошам изобрел магнитный звукосниматель — тот самый тип, который и требовался для нормальных электрогитар.

Усилители звука тоже вполне существовали. Ламповые. Все чин по чину. Да и проблем с предусилителем и эффектами особых не наблюдалось — вполне рабочие вопросы.

Так что все необходимое имелось в наличие.

Оставалось все это соединить воедино, что получилось лишь в 1950-е. В оригинальной истории. Просто потому что так звезды легли. Другие тренды в музыке требовали иных технических решений. Тут же — вот — Фрунзе смотрел на гитариста из коллектива музыкального театра Немировича Данченко и слушал, как он делает то, чего здесь не было и быть не могло.

Строго говоря — это был его второй музыкальный эксперимент. И, судя по тому, как рядом ворковал руководитель театра — вполне успешный.

Сам Михаил Васильевич ни петь, ни играть не умел.

Вообще.

Но Михаилу Васильевичу очень не нравилось, что в музыкально-развлекательной сфере практически весь советский бомонд заглядывал в рот условному Западу. Понятно — оттуда приходило все самое интересное. Однако вместе с тем и появлялся некий контроль. Этакий эффект метрополии, формирующий своего рода низкопоклонство. И бороться с ним в лоб было глупостью несусветной. Ведь альтернативы все равно никакого Союз предложить не мог. А значит тупое отрицание лишь усиливало эффект зависимости и только все усугубляло. Требовалось замещение. Формирование неких встречных трендов аналогичной силы и мощи.

По книгам Фрунзе сумел пропихнуть доминанту самой разнообразной фантастики. И к 1927 году вовлечь в это направление десятки писателей разного калибра.

В живописи и скульптуре он «топил» за гиперреализм, поддерживая самых толковых художников, работающих в этом направлении.

В кино уже ударно трудился Эйзенштейн, снимавший этакую жуткую химеру меру Звездных войн и Вархаммера. Да и иные проекты на подходе имелись. Опять-таки — фантастические. Например, готовилась к экранизации «Чужой» в по книге Беляева, что должно было стать феерией похлеще звездных войн.

Оставалось что-то сделать с музыкой.

Самым простым решением стал рэп.

Понятное дело — не афроамериканский. Его попросту еще не существовало.

Фрунзе как рассудил?

Что такое рэп?

Это стихи, произносимые речитативом под какую-нибудь простенькую музыку. В базе.

Оглянулся по сторонам.

И обнаружил широкий пласт народных традиций такого рода. В первую очередь, конечно, сельскую, частушечную. За что он ухватился. Подыскал исполнителей. И стал раскручивать.

С подачи супруги отправился к руководителю музыкального театра Немировича Данченко. И поначалу не смог его сильно заинтересовать. Тот с ним стал сотрудничать только из уважения к положению. Но все изменилось, когда он добавил в композицию вокальные вставки, где кто-то пел в оппозицию с читающему речитативом. Ну и танцы — опять-таки надергав из разных традиций массу очень подвижных, местами акробатических фрагментов. Тем более, что в 1930-е так и так существовала традиция показательных армейских танцев, которые легко бы дали фору брейк-дансу.

И вот в таком виде — зашло.

Прям вот вообще и добротно зашло.

Тем более, что никаких чужеродных элементов не имелось. И голоса исполнителей Немирович Данченко подбирал приличные. То есть их не хотелось пристрелить из-за омерзительности звучания. Здесь с этим все было очень хорошо. Да и тексты были легкими, озорными[1].

— Настоящая народная советская музыка! — прямо-таки вопили все плакаты.

А выступления в его театре стали собирать аншлаг за аншлагом.

К осени же 1927 года новый музыкальный жанр начал не только расползаться по стране, но и даже вызывать определенный интерес за ее пределами. Теперь же Фрунзе пытался прокачать металлическую музыку в формате «настоящей революционной».

Первой композицией должна была стать знаменитая Nothing ElseMatter, текст которой, в переводе Radio Tapokон достаточно неплохо помнил. Не без пробелов. Но его доработали. И музыку более-менее подобрали с его помощью похожую. Теперь трудились над «Советским маршем» из RedAlert. Опять-таки в некоторой адаптации.

Сейчас главное — запустить тренд.

Ну а дальше? Фрунзе полагал, что дело пойдет само по себе.

Тем более, что на дворе были ревущие 20-е и подходили 30-е в которых очень хорошо «заходила» энергичная, эмоционально заряжающая музыка вроде марша авиаторов или чего подобного. Поэтому Михаил Васильевич был уверен — металл зайдет, особенно если следить за тем, чтобы там всякой мутоты не пели. И Немирович Данченко полностью с ним соглашался.

Он уже предвкушал и концерты, и грамм-пластинки, грозящие не только огромной известностью, но невероятными гонорарами. Долю с которых, правда, он должен был платить Фрунзе. Но это совершенно не огорчало.

За кадром же оставались бурные работы над еще одним очень важным в идеологическом и коммерческом ключе проектом. А именно магнитофоном.

В 1925 году Курт Штилле изготовил первый магнитофон с записью звука на металлическую проволоку. А Фриц Пфлеймер вот буквально недавно запатентовал использование бумажной ленты с нанесенной на нее магнитным порошком вместо проволоки. Поливинилхлорид же уже микро-порциями выпускался в СССР, в том числе и мягкий.