Великий тес

— Кто такие? — просипел в обмерзшую бороду Похабов.

— Тесновато для Васьки! — буркнул за спиной Агапка. — Наверное, промышленные.

Из-за частокола высунулась голова, оглядела идущих из-под руки. Вскоре замелькали шапки. Несколько человек поднялись в пояс и положили стволы пищалей на острожины.

— Вроде казаки! При саблях! — неуверенно хмыкнул Иван.

Скрипели лыжи и полозья нарт. Дыхание путников становилось громче и глубже. При виде жилья невольно убыстрялся шаг. Мартынка и Федька стали вырываться вперед. Агапка все больше отставал. Похабов оглядывал окрестности. По приметам, этим самым притоком тунгусы советовали идти в братскую степь, к Бояркану.

Зимовейщики не показывали враждебности, но и навстречу не выходили. С осторожностью глядели на путников, а люди Похабова молча приближались к ним.

— Да это краснояры! — кашляя и хлюпая носом, пробурчал Агапка Скурихин. — Те, что бунтовали в Енисейском, а после служили у нас.

— Им-то что надо на Курбаткином берегу? — замедлил шаг Похабов. Наконец и он стал узнавать красноярцев, разодетых в пышные лисьи шубы: Первуху Дричева и Савку Самсонова. В чистом воздухе, будто звенящем от стужи, перед лицами зимовейщиков клубился дымок. — Фитили жгут! Мать их. — ругнулся Иван. — Стрелять не посмеют!

— Агапка и Мартынка — со мной! — достал саблю с нарт, опоясался, сбил шапку на ухо.

У закрытых ворот он положил поклоны на крест, и они со скрипом приоткрылись. Выглянул Первуха.

— Вон кто к нам пожаловал! — процедил насмешливо и настороженно. — А я гляжу, гадаю, узнать не могу. Слабну глазами!

Он впустил енисейцев в тесный дворик и запер за ними ворота. В зимовье остро пахло печеным мясом. Из избы вышли двое. Одеты они были проще Первухи с Савкой. Одного Иван помнил по хрипуновским временам. Постарел казак, побелел, глаза стали ласковей и спокойней.

— А что вы здесь? — спросил Иван, приветствуя всех общим поклоном. — Мы да якутские служилые здешние места под государеву руку подвели.

— Что с того? — с невинной улыбкой ответил Первуха и опустил левую руку в меховой рукавице на рукоять сабли. — Милостивый наш государь, — перекрестился правой, не сняв ни рукавицы, ни шапки, — ясачным народам обещает защиту от врагов. А енисейцы разоряют их войнами. На нас приступом ходили с огненным боем.

— Васька Колесников? — удивленно поднял брови Похабов.

— Васька! — ухмыльнулся Савка, и все глядевшие на прибывших тихо заржали о чем-то своем.

— Заходите в избу, гости дорогие! — весело залопотал Первуха. — Погрейтесь!

В избе было жарко. Красными угольями пламенел чувал. Три братских мужика с косами по спинам, в шелковых кафтанах пекли мясо. Они обернулись к вошедшим широкими, раскрасневшимися лицами. У старшего на голове была лисья шапка с двумя пышными хвостами, спадавшими на плечи. Глядели мужики весело, на аманатов не походили.

Зыркая по сторонам, енисейцы стали истово креститься и кланяться на образа. С озадаченными лицами опустились на лавку.

— Князец Иланко с сыном да родич их Кокте, — кивнул в сторону братских мужиков Первуха Дричев. — Один объявил под собой сто тридцать ясачных мужиков, другой — шестьдесят. Просят нас, краснояров, поставить близ их улусов острог, чтобы защитить от мунгал, тунгусов, от немирных братов. И от вас, енисейских! — хохотнул, задрав бороду. Вошедшие за ним казаки снова приглушенно заржали, чему-то радуясь.

— Удинцы несколько лет давали нам ясак добром! — оправдываясь, пробормотал Похабов. Понимал, к чему ведет разговор Первуха. Браты пришли к ним доброй волей. — Видать, Васька Колесник перестарался! — смиренно, с горечью, качнул головой. — Ну и зачем они вам? — вскинул глаза. — Меньше недели ходу по реке — наш острог. Илгой верхоленцы на Ангару ходят волоком. Хлеб, опять же, из Енисейского возите в Краснояры, оттуда тащите сюда?

— Нам малыми судами до здешних мест добраться куда как ближе, — миролюбиво отвечал Первуха, умолчав про хлеб. — Это вы из Енисейского волочитесь все лето. Спроси сам! — кивнул на братских мужиков. — Доброй волей пришли. Просятся на поклон к нашему воеводе. — И добавил, обернувшись к своим казакам: — Угостите дорогих гостей чем Бог послал! С вами хоть поговорить можно! — желчно усмехнулся. — А то заявились три десятка колесниковских дураков. Два раза на приступ ходили. Слушать нас не хотели. Орали: «Здесь все наше!»

— Не ваше, говорили мы им, государево! — наставительно добавил Савка с самодовольной ухмылкой. — Ваши только вши в карманах да ятра в штанах. Ужо государю отпишем, он вашему атаманишке на дыбе их оторвет!

В сказанном была скрытая угроза всем енисейцам. Похабов не стал спорить. Его острог был рядом. Сила была на его стороне. Правду же знал один Господь.

— Воеводы разберутся! — согласился, поглядывая на братских князцов.

— Ты спроси, что они претерпели от ваших! — настойчивей предложил пятидесятник. — Женок и детей по два раза отбирали и требовали за них выкуп. Нам-то им и дать было нечего! — смущенно потупил глаза. — Только обещают ясак за другой год.

На стол были выставлены хлеб, квас, брусника, постное молоко из кедровых орешков.

— Спроси-ка, Мартынка, — вытирая ладонью усы, приказал Иван, — где Бояркан кочует?

Толмач залопотал, обращаясь к князцам. Те охотно отвечали, что Бояркан пасет свой скот среди мунгальских кыштымов на самом краю братской степи. Бывает, воюет с соседями, а казаков к себе не пускает.

В разговоре было случайно упомянуто имя Чавдока, сына зарезанного казаками князца. И открылось вдруг, что тот откупился от людей десятника Кириллова соболями, потому и не дал аманатов. Несмотря на огромные расстояния, буряты много знали о соседствовавших родах и племенах. Знали и то, сколько соболей Чавдок дал казакам. Знали, сколько платили окинцы. Хвалили их, что зазвали казаков жить вблизи от своего улуса.

Потупился Иван Похабов, хоть и старался не показывать унылого вида. Новости и слухи о других родах слушал вполуха. Те, кому больше всех верил, скрыли от него не меньше сорока соболей. И скорей всего, лучших.

— Всех в зимовье не пустим! — подобрев, объявил пятидесятник. — А баню истопим, хоть нынче и воскресенье. Бог простит, пути ради.

— Баню можно! — рассеянно кивнул Похабов. Гости поднялись из-за стола, с благодарностью откланялись на образа. Иван так взглянул на Мар-тынку, что тот посерел обветренным лицом, испуганно затоптался на месте. А бес нашептывал приказчику: «Един Господь знает, сколько рухляди присвоил Федька со ссыльными».

Пристально, испытующе он взглянул на Агапку, и показалось вдруг, весь отряд опять в сговоре против него, как когда-то на Оке. Старый казак с рыжеватой бородой, будто выцветшей от проседи, ответил невинным взглядом молодых насмешливых глаз. Он радовался теплому крову, свежему хлебу.

— Спаси, Господи, за добро! — поклонился Иван красноярцам. — Пойдем мы! Негоже засиживаться в тепле, когда товарищи у костра! — опять взглянул на Мартынку так, что тот поежился, передернув плечами. — А от бани не откажемся!