Вензель твой в сердце моем...
Шрифт:
Череп фыркнул и сполз по стулу, распластавшись на нем, как медуза по камням. С каждой секундой сохранять бодрость в голосе становилось всё сложнее, с каждым вечером, что он проводил в этом царстве белого цвета, каскадеру всё сложнее было подавить желание взять девушку за руку. Он хотел вырваться из этого порочного круга и вырвать из него ее, но не мог. Просто потому, что себя из-за грани смерти бессмертный аркобалено вытащить мог, а других — нет. И это был его главный проигрыш. Проигрыш самому себе.
— Я, кстати, уже столько времени тебя навещаю! Ты ничего не хочешь сделать? — голос парня вдруг стал на удивление серьезным, а фиалковые глаза скользнули взглядом по безжизненным векам брюнетки. — Слушай, когда тебя на «скорой» увозили, я сюда приехал, помнишь? Не помнишь, ну и ладно, зато я помню. Когда операция
«Выполню, — улыбнулась ее душа и с надеждой посмотрела во мглу. — У меня еще один день. Тридцать один день ты дал мне, сэмпай, и я выполню наш договор. Ты каждый день в течение месяца приходишь ко мне, а я в последний твой визит открываю глаза. Ты сам так сформулировал задание. И обещал, что так и будет. Потому я не могу его не выполнить. Когда ты поставил условие, я договорилась с этой пустотой — она отдаст меня тебе ровно через тридцать один день. Именно тебе, слышишь? Не тому не менее пустому миру, который без тебя мне не нужен. Поэтому завтра я уничтожу эту темноту. Она исчезнет. Обещаю».
— Знаешь, я тебя и правда не могу понять… — Череп вдруг закрыл лицо ладонями, а плечи его безвольно поникли. Звон цепочки, заглушаемый надрывным писком реанимационного монитора, говорил, что губы парня дрожат. — Почему ты решила меня спасти, хотя знала, что я не умру? Я бы выжил. Зачем ты рисковала собой? Почему ты такая глупая? Почему поставила на кон свою жизнь? Почему не позволила мне самому со всем разобраться? Я бы выжил. А ты…
«Я скажу тебе, сэмпай. Завтра я выполню твое задание и скажу, глядя тебе в глаза, почему пришла в эту профессию, почему выполняла самые безумные твои задания, почему каждый вечер предлагала подвезти тебя и почему вытолкнула из-под машины. Ты гениальный каскадер, сэмпай. Но ты не вечен. Ты не сверхчеловек, и пусть даже ты говоришь, что не умрешь от столкновения с автомобилем, я не хочу рисковать. Я не хочу, чтобы когда-нибудь твоя удача или феноменальные способности дали сбой, но кто даст гарантию, что именно в тот момент, когда на тебя ехало авто, эти способности не исчезли бы? Я эгоистка, сэмпай. И предпочла сама оказаться в этой темноте, чем смотреть на то, как наши знакомые будут класть цветы на крышку твоего гроба. Сэмпай, я хочу, чтобы ты жил. Вот и всё. Потому что я эгоистка, и потому что я тебя люблю. Потому прости, потерпи еще один день, а завтра я открою глаза и скажу, что мне плевать на то, что мы из разных миров. Ведь это — наше общее обещание. И если мой отец скажет, что я не могу общаться с каскадером по кличке „Череп” из-за его имиджа, я откажусь от наследства. Потому что я эгоистка, и потому что ты для меня важнее всего. Вот такая я идиотка, готовая разругаться с родителями ради твоей дружбы, хоть и знаю, что никогда не стану для тебя кем-то большим, чем просто „неуклюжая ученица”. Я ведь на самом деле не многого хочу, знаешь? Только чтобы ты улыбался искренне — от всей души… Потому живи, ладно? Ты ведь выживешь, что бы с тобой ни случилось, сэмпай?»
— Ты выживешь? — эхом отозвался на мысли Анджелы бывший аркобалено и поднял глаза, полные боли. Его голос впервые за этот месяц дрогнул. И впервые бессмертный каскадер понял, что больше не может. Не может смотреть на ее безжизненное лицо, не желавшее улыбаться, как прежде, не может надеяться услышать ее голос, ведь она отказывалась отвечать. Просто не может больше ждать чуда. Потому что впервые в жизни его сломали.
«Ты дал мне задание, и я его выполню, — улыбнулась душа Анджелы, кружась в пустоте. — Просто поверь в меня. Хоть раз поверь, сэмпай…»
Тишина давила на виски, а пронзавший ее писк до ужаса напоминал древнюю китайскую пытку.
Капли воды падали на макушку осужденного через равный промежуток времени, сводя его с ума. И точно так же сходил с ума аркобалено Череп, вслушиваясь в монотонные, но абсурдно-редкие сигналы реанимационного монитора. Анджела кричала, но он не слышал. Она отвечала, но он не понимал. Она обещала, но он просто не мог поверить в то, что на заднем сидении шикарного Мерседеса есть место парню с фиолетовыми волосами и безудержным стремлением выделиться из толпы. Он просто не верил, что нужен ей. А она не понимала, что нужна ему. Не выполнение задания ученицей, а ее улыбка — вот что было жизненно необходимо каскадеру. Вот только они с самого начала были слишком разными. И их миры не могли слиться воедино…Череп вдруг подумал, что надеяться глупо. Что Анджела не ответит. А еще — что ему никогда не приблизиться ни к ее миру, ни к ней самой. И «шестерке Реборна» рядом с наследницей богатейшей корпорации места нет. Именно поэтому она всегда делает только то, что хочет, не слушая своего сэмпая. Он ошибался. Аркобалено просто не осознавал, что верить в чудо надо до самого конца. Ведь всю жизнь эту веру у него отнимали те, кого каскадер не ценил, а теперь его самого сломала та, кто был для него слишком важен. Не выполнила обещание, которое он дал за них обоих, не дала ответов на его вопросы, не открыла глаза на тридцатый вечер после аварии. Для аркобалено месяц был равен тридцати дням, для его ученицы — тридцати одному. И в который раз различия в их мироощущении сыграли с каскадерами злую шутку. Череп подумал, что Анджела его предала, и сдался. Ведь ошибиться так просто, если не можешь услышать того, кого любишь. Если не видишь его глаз. Если не можешь поверить, что его сердце бьется только для тебя…
— Ладно, — в голосе парня, вспоровшем вдруг белую тишину, зазвенела сталь. Фиалковые глаза заполнила решимость, вытеснившая из них боль и отчаяние. — Ты не выполнила мое последнее задание. Я давал тебе месяц, чтобы очнуться. И он истек.
«Как истек? — недоумение затопило темноту. — У меня есть еще один день!»
— Завтра у нас начинаются съемки за границей. Я улетаю через час. Зашел попрощаться. Думал, ты сдержишь обещание. Тогда бы я… — он запнулся и, вдруг усмехнувшись, обычным тоном, полным возмущения и надменности, произнес: — Череп-сама пришел попрощаться! Ты его разочаровала! Не выполнила обещание! Не справилась с заданием! А вот я обещание выполню.
«Нет, подожди! Я открою глаза, только дай мне пять минут, сэмпай! Я договорюсь с темнотой… Нет, я ее разрушу!»
— Я ухожу.
«Сейчас, погоди…»
Темнота дрожала, разрываясь на мелкие серые лоскуты.
— Навсегда.
«Постой!»
Черные обрывки разлетались в бесконечном сером мареве, а где-то на горизонте блестело что-то белое.
— Прощай.
«Нет!»
На секунду в сиреневых глазах промелькнула нестерпимая боль, а затем крепкая мозолистая ладонь на секунду сжала тонкие холодные пальцы девушки. Вот только она этого прикосновения почувствовать не смогла…
— И прости…
«Прости».
Голос аркобалено, странно-тихий и безжизненный, растворился в ее мыслях, удивительно живых, полных раскаяния и любви. Белое марево затопило мглу, превращаясь в сияющий тоннель, а хлопок двери отделил тишину палаты от только что погибшего разговора.
Вдох.
Щелчок стрелки часов.
Удар сердца.
Пронзительный писк.
Скачок зеленой змеи на черном экране.
Тишина.
И снова по кругу, до бесконечности, сжатой в перевернутую восьмерку и скрытой в белой пелене странного сияния.
Запах медикаментов въедался в кожу, стены давили своей идеальной белизной, а монотонное жужжание аппаратуры сливалось с ритмичным тиканьем часов. Мир замер. А с последним щелчком секундной стрелки, обозначившим полночь, палату заполнил равномерный, безразличный, но до зубного скрипа громкий, отталкивающий звук. Зеленая змея распрямилась, став бесконечной прямой, а писк, застывший на одной ноте, прощался с исчезнувшим в конце белого тоннеля сердцебиением.
Разрушая тьму, мы обретаем свет. Порой вечный. Но это неважно, ведь обещания надо выполнять. И если ты пообещала избавиться от тьмы на тридцать первый день, не важно, как ты это сделаешь, даже если придется ее уничтожить. Главное — не нарушить слово. Ведь так?..