Верхнее ля

– А я не мрачно, я – реалистично. Можно подумать, оперное искусство кому-то ещё нужно.

– Вот я и прошу вас сделать так, чтобы оно было нужно.

– Положим, год искусства, это скорей ко мне отношение имеет, – очнулся вдруг молчавший Владимир Иванович.

– Ну, и что? Дождались вы чего-нибудь? Что-то мы об этом ничего не слышали, – заметил главреж.

– Да где уж услышать. Это ж только название. Как ни назови: хоть год музыки, хоть год оперы, хоть год искусства, а как ни крути, каждый год – это год денег. И не надо притворяться, что это не так. Без денег ничего не сделаешь. Так что названия тут ни при чём. Их дают только для того, чтобы отвлекать, чтобы самолюбие не страдало. Чтобы думали, будто чем-то нужным занимаются, например, искусством. А на самом деле только народных да академиков за искусство считают, а мы – так, рабочие лошадки без званья и имени.

– Имя надо зарабатывать, дорогой Владимир Иванович – назидательно сказал директор.

– А я, что плохо работаю? – вскинулся художник. – Километры декораций в одиночку расписываю. Сколько лет прошу, чтобы мне помощника дали, и до сих пор – никого. Зато певцов на одну роль по три солиста. Только и мечтают, чтоб кто-нибудь ногу сломал или простудился. Со старыми неизвестно, что делать, а тут ещё новых добавили. Нет бы, ставку ассистента художника выбить, – не успокаивался Владимир Иванович.

– Я ещё раз объясняю, что нам спустили деньги на постановку оперы специально для новых молодых солистов. Оба они лауреаты Всероссийского конкурса. Есть установка продвигать молодёжь, не ждать, когда они убегут в зарубежные театры. А то посмотрите, что получается, – во всех театрах мира поют наши ребята, собирают публику, а мы, как всегда, ушами хлопаем. Пора с этим кончать! – авторитетно разъяснял директор. – Вам бы, Владимир Иванович, радоваться надо. Перед вами поставлена новая творческая задача, появилась прекрасная возможность заявить о себе! Наконец-то вы будете заниматься не только подновлением декораций, но и создавать собственную сценографию! Это же какой простор для творчества! Поймите, что такая возможность выпадает нечасто!

– Понятно, конечно, – пробурчал Владимир Иванович, – Только как я это в одиночку потяну? Мне помощники нужны.

– Будете работать вместе с нашей художницей по костюмам Изольдой Орестовной. Она человек опытный, заслуженный, столько спектаклей оформила!

– Да уж, чересчур заслуженный. Лет сто назад её костюмы современно смотрелись, – съязвил Владимир Иванович.

– Хочу напомнить, дорогой Владимир Иванович, что у нас опера, а не дом моделей. Нам нужно дать представление об эпохе произведения, а не создавать коллекцию для Гуччи или Кардена. Изольда Орестовна специалист по истории костюма, защитила диссертацию и вам стоит прислушиваться к её мнению. – Пётр Вениаминович всегда старался говорить мягким, почти ласковым голосом даже не самые приятные вещи. Не в последнюю очередь это его умение способствовало долгожительству на посту директора.

Для Виктора Павловича сообщение о новой постановке и двух новых ставках солистов не было полной неожиданностью. За столько лет работы в театре и филармонии у него, разумеется, были добрые знакомые в Отделе культуры. Но одно дело слухи, предположения, и совсем другое – подписанный приказ.

– Тенора я представлю на общем сборе труппы, – продолжал директор. – Это Сергей Александрович Истомин, лирико-драматический тенор – вы его наверняка знаете по Всероссийскому конкурсу вокалистов, а насчёт сопрано пока нет окончательного решения. В Министерстве культуры есть две-три кандидатуры. Надеюсь, что при прослушивании выбор будет за нами. Поэтому, прежде всего, давайте думать о премьерном спектакле для Сергея Александровича. Какие будут предложения? И Пётр Валерианович посмотрел на худрука оперы.

– Трудно сказать навскидку. Хотелось бы сначала его послушать, посмотреть темперамент, фактуру, чтобы понять, какие партии будут для него наиболее выигрышными.

– Не надо подлаживаться только под нового солиста, – возразил Вальтер Генрихович. – Надо выстраивать независимую репертуарную политику, ставить наиболее интересные в музыкальном отношении произведения. У нас, например, совершенно нет Вагнера. Это выглядит не только несовременно, но даже, простите, – тут Вальтер Генрихович откашлялся, – провинциально. Да, я повторяю, провинциально.

– А мы и не претендуем на столицу, – сказал главреж. – Хватит с нас двух столиц – Москвы и Петербурга. Я понимаю, что Вагнер для Вальтера Генриховича – просто елей на сердце. Однако вполне достаточно Байройта и всей Германии в придачу, чтобы его музыка исполнялась.

– Я бы очень попросил без намёков на мою национальную принадлежность, – сдавленным голосом произнёс Вальтер Генрихович. – Вагнер великий оперный композитор, а вам, Григорий Борисович, возможно, трудно это понять, поскольку вы не являетесь музыкантом.

Григорий Борисович выразительно вскинул брови, но промолчал, почувствовав на себе предостерегающий взгляд директора. Петр Валерианович во избежание ссоры перевёл стрелки на худрука:

– А вы, Виктор Павлович, что скажете? Это ведь ваша епархия – репертуар.

– Прежде всего, хотелось бы, чтобы опера не была заезженной, затасканной. Чтобы её исполняли только один-два российских театра. И в то же время, чтобы она была интересной, привлекательной для публики. Если учесть, что сейчас в театры ходит в основном средний возраст, думаю, стоит взять оперу, которая была популярна лет двадцать-тридцать назад. Всегда приятно окунуться в свою молодость. – На этих словах худрук неожиданно погрустнел.

– Ну, знаете ли, это совершенно неверный подход. Этак будем всю жизнь топтаться на месте. Нравится нам или нет, прогресс ждать не будет, пока мы к нему приспособимся. Он нас поставит перед фактом, не спрашивая, в какой мере он нас устраивает. Скорей всего, устраивать не будет. Все мы рабы привычек, и не хотим напрягаться для восприятия нового.

– Ну, и что же нам делать, Григорий Борисович, с этим вашим прогрессом? – сладчайшим голосом спросил Вальтер Генрихович.

– А надо прислушиваться к переменам, происходящим в обществе. Ловить идеи, потребности, витающие в воздухе. Надо уметь чувствовать и предвидеть.

– Нет, уж извините, Григорий Борисович, – неожиданно перебил его директор, – лично мне что-то расхотелось полагаться на ваше умение чувствовать и предвидеть! – и в голосе Петра Валериановича вдруг появился не свойственная ему суровость. – Нахлебались мы неприятностей с вашей сверхсовременной постановкой, где князь Игорь в форме омоновца поёт «О, дайте, дайте мне свободу!», а музыка Бородина перекрывается рёвом истребителей. Ведь провал полный! Никто не ходит, касса пуста. Заглядывают только приезжие, чтобы, вернувшись домой, рассказать всё как анекдот. А наша публика давно уж отсмеялась, её только скидками на коллективное посещение можно заманить.

– Но опера с репертуара не снята, сборы есть. Ну, может чуть поменьше, чем с других спектаклей, – защищался Григорий Борисович.

– А вы загляните в зал и посмотрите, кто сидит. Школьники да солдатики, и всё благодаря коллективным скидкам. Одни вроде как историю изучают по настоянию учителей, а других водят для поднятия боевого духа. Вы не представляете, какого труда мне стоило придержать разгромные рецензии в газетах, и только лишь потому, что не первый год директорствую. Можно сказать, в ногах главных редакторов валялся, умолял. А скольких врагов среди журналистов нажил! Им же обидно: всё красноречие пропало впустую, и блестящие, остроумные статьи, которые могли бы сделать имя, не пошли в печать. А ведь это тоже творчество, – не так ли Григорий Борисович? И если честно, – действительно, остроумные статьи. Не каждый день такая богатая тема попадается. Должен сказать, многие из журналистов до сих пор со мною не здороваются.