Верхнее ля

Посидев ещё немного, он нажал кнопку и вызвал секретаршу: – Леночка, милая, сделайте мне, пожалуйста, чайку с лимончиком.

– Да, Пётр Валерианович, сейчас.

Дверь в кабинет директора, после того, как туда ворвался опаздывающий Сидорин, была прикрыта неплотно, и Леночка слышала, всё, что там говорилось. Она не могла себе представить, что подчёркнуто мягкий, обходительный директор может так накинуться на главрежа. Хотя, положа руку на сердце, он того заслуживает. Заносчивый, с непомерными амбициями, считает всех ретроградами и глухой провинцией. А уж после постановки пресловутого «Князя Игоря» ей даже стыдно было говорить, что она работает в театре оперы и балета. Сразу же начинали вспоминать этот карикатурный спектакль и хохотать до колик.

Леночка бережно поставила перед директором стакан с чаем в любимом старомодном подстаканнике и бесшумно удалилась.

Пётр Валерианович хотел было достать из стола трёхзвёздочный коньяк и немножко плеснуть в чай, чтобы ослабить душевную горечь, но испугался. И без того давление подскочило, того и гляди инсульт спровоцируешь. Мозг – дело тёмное. Любой пустяк может стать спусковым механизмом. Выпив чай, он поднялся из-за стола, надел светлый плащ и вышел из кабинета.

– Леночка, я сегодня уже не буду. Так что, отвечайте на звонки, принимайте посетителей, руководите от моего имени.

– Хорошо, Пётр Валерианович. – И никаких вопросов, никакого удивлённого взгляда. Вот что значит подобрать умную секретаршу.

Хотя в театре ещё были дела, – а когда их не бывает? – Пётр Валерианович понимал, что сегодня от его присутствия толку мало. Что-то надломилось, треснуло. Чёртовы чиновники, и откуда только они берутся? А сам-то ты кто? – спросил он себя – тоже чиновник.

Пётр Валерианович вышел из театра, повернул, было, к машине, но передумал, решил пройтись. До дома не так уж далеко, вернётся за машиной вечером или попросит сына поставить её в гараж. Не хотелось в таком настроении, а тем более в рабочее время возвращаться домой. Пришлось бы рассказывать жене об испорченном дне. И о том, почему у него не хватило сил сдержаться. А значит, надо будет рассказать о разговоре в Отделе культуры. До его семидесятилетия ещё есть время, а там – будь что будет: оставят – не оставят, выгонят – не выгонят. Надо дождаться конца театрального сезона, тогда он сам жену подготовит, скажет, что мечтает уйти на пенсию. Хотя вряд ли она поверит. За сорок с лишним лет совместной жизни они научились понимать друг друга без слов.

Пётр Валерианович

Познакомились они и поженились, когда были студентами Ленинградского театрального института – ЛГИТМиКа. Он учился на режиссёрском факультете, а она на актёрском. Когда на первом курсе студентам-режиссёрам предложили поставить этюды со студентами-актёрами, он, войдя в аудиторию, сразу же зацепился взглядом за светловолосую девушку. То ли волосы у неё были какие-то необычные светло-пепельные, то ли странный взгляд, смотрящий куда-то в пространство поверх голов присутствующих. Она выбивалась из общей массы студентов-актёров, жаждущих обратить на себя внимание и настойчиво заглядывающих в глаза режиссёра. Как у всех студентов мастерской, у него были свои заготовки, но Петру захотелось придумать что-то другое, включающее персонаж с таким отсутствующим взглядом. Он решил сымпровизировать. В голове сразу же возникла картина Вермеера «Девушка, читающая письмо у открытого окна», затем «Неравный брак» Пукирева и врубелевское объяснение Печорина и княжны Мэри, где у Мэри, ошарашенной жестоким признанием Печорина, такой же повёрнутый в себя взгляд. Коротенькие иллюстрирующие тексты он придумал на ходу, но уже после двух сцен с одной и той же актрисой незанятые студенты начали тихо роптать. Пришлось взять других актёров и сыграть домашние заготовки.

На следующий день после режиссёрских этюдов Пётр проснулся рано и в хорошем настроении. Для него, вечно недосыпавшего, как и все общежитские студенты, это было необычно. Затем почему-то, непонятно по какому наитию, он пошёл бриться, хотя брился вчера перед показами, исключительно из уважения к декану и преподавательской комиссии. По армейской привычке он просыпался за двадцать минут до ухода, чтобы успеть умыться и проглотить обжигающий чай, а бритьё казалось ему не самым обязательным делом. К тому же в этом был свой особый шик, артистическая небрежность облика.

Войдя в институт, он, не отдавая себе отчёта, постоянно озирался по сторонам. Его сокурсники спрашивали, кого он высматривает, и только тут до Петра дошло, что он высматривает ту вчерашнюю студентку. Он был поражён этим открытием: его тело делает то, чего он сам ещё не осознал. Крикнув «Станиславский – гений», Пётр кинулся в библиотеку. Друзья, выразительно покрутив у виска, разошлись по аудиториям, а Пётр заново, хотя экзамен уже был сдан, принялся перечитывать заметки Станиславского о том, как движение, действие связаны с эмоциональным состоянием, и как они предваряют его.

С этого времени его увлекало всё, что имело отношение к бессознательным действиям. Он пропадал в библиотеках, читал работы психологов и биологов, и удивлялся тому, как знания из одной области проникают в другую, обогащая и расширяя каждую из них.

Поняв, кого же он ищет, Пётр уже совершенно осознанно высматривал Ингу в коридорах института. Он, разумеется, узнал её имя, когда ставил этюды. Его друзья быстро смекнули в чём дело, и перестали задавать вопросы. Лишь Федька Лобанов однажды подбежал к нему, сказав: «Привет, я видел её в учебке», и тут же без объяснений помчался дальше. Пётр поспешил на учебную сцену, но там уже было пусто, только уборщица расставляла стулья.

Был долгий и совершенно необъяснимый период, когда они не сталкивались ни на лестнице, ни в коридорах, ни на учебной сцене. И это было странно. Многие студенты с других факультетов постоянно попадались ему на глаза, но она – ни разу. Ему даже пришло в голову, что таким образом судьба проверяет, насколько серьёзен его интерес к девушке.

Прошло несколько недель, а ему всё никак не удавалось увидеть Ингу. Но всё равно, каждый раз, когда он сворачивал на Моховую и подходил к институту, на него накатывало какое-то непонятное волнение. Это волнение удивляло его самого. Пётр решил, что это происходит из-за того, что он, наконец, прижился здесь, считает себя своим, а не случайно затесавшимся в театральную среду чужаком.

Если говорить откровенно, Пётр до конца так и не понял, как оказался в этом институте. Всё вышло, можно сказать, случайно. Демобилизовавшись из Карелии, где отслужил срочную службу, он ехал домой через Ленинград и решил на всякий случай зайти в институт. Хотел узнать, что такое творческие вузы и как туда поступают. Планировал годика два после армии поработать, чтобы помочь семье, а там уж заняться своим образованием. На собеседовании приёмной комиссии понравились его начитанность, а также нестандартный и в то же время здравый взгляд на многие вещи, и ему предложили участвовать в творческом конкурсе. На самом деле Пётр мечтал о кино, планировал в каком-то неопределённом будущем стать кинорежиссёром, но как к этому подступиться не представлял. В армии, чтобы чем-то занять голову, он придумывал свои собственные экранизации, прикидывал, где снять дальний план, а где – ближний, какой дать свет. Привычка выстраивать кадр появилась у него после увлечения фотографией. Сидя в части на дежурстве, он прокручивал в голове сцены из книг и делал рисунки на бумаге, сопровождая их пояснениями. Оказалось, что все эти непонятные наброски пригодились ему на творческом конкурсе.

В толпе абитуриентов, узнав, что он хочет стать кинорежиссёром, ему единодушно советовали ехать во ВГИК. Однако были и такие, кто упрямо утверждал, что таких педагогов как здесь, во ВГИКе не найдёшь. В тот год в свою мастерскую набирали студентов Георгий Товстоногов и Василий Меркурьев.

В Москву Пётр ехать не хотел, влюбился в Ленинград, готов был сутками бродить по городу. Белые ночи для абитуриентов – погибель. Некогда готовиться к экзаменам. Но история и литература всегда были его любимыми предметами, поэтому экзаменов он не боялся, к тому же, всё определял творческий конкурс. Свою роль в поступлении сыграла партийность Петра. На последнем году службы его как отличника боевой и политической подготовки рекомендовали в члены КПСС. Творческие вузы вынуждены были укреплять себя партийными кадрами, – и так нареканий не оберёшься, пусть хоть партактив института отбивается от нападок.

Пётр бесталанным не был. Напротив, при врождённой честности и правильности характера, что, казалось бы, сковывает свободу творчества, у него была довольно изобретательная фантазия и высокая работоспособность. Он, закалённый армией, мог спать по четыре-пять часов, – а в белые ночи и того меньше – чтобы к утру следующего дня положить перед профессором детально разработанные мизансцены. Успевал читать массу литературы, искал интересный материал для инсценировок. Постоянно ходил на просмотры спектаклей, – смотрел и первый, и второй составы актёров. Сравнивал, пытался понять, что меняется в спектакле в зависимости от исполнителей. В общежитии он настолько прославился своей дотошностью, что к нему приходили студенты-театроведы и просили пересказать спектакль и сделать театроведческий анализ. По студенческим билетам в театры пропускали бесплатно. Исключением были лишь зарубежные гастрольные спектакли, которые напористые студенты научились брать штурмом. Возле двери выстраивались очередь жаждущих попасть в театр, и стоило контролёрше зазеваться, как лавина быстроногих молодцов и девиц врывалась в фойе и устремлялась вверх по лестнице.