Вернуться в сказку
Шрифт:
— Но… — бормочет расстроено Мердоф. — Что хорошего на Земле? Там ни магии, там… Там ничего! Ничего из того, что создала наша цивилизация! Там ничего нет!
Граф начинает просто хохотать, он почти заливается этим хохотом, Мария удивлённо смотрит на него, если честно, ей снова следует поблагодарить его — этот его смех отвлёк её от неминуемого резкого ответа Айстечу, портить отношения с которым ей совсем не хотелось. Он был ей другом, другом слишком дорогим и важным, чтобы резко прерывать всякое общение с ним. А Хоффман… Она была слишком благодарна ему, чтобы быть обиженной на него. Это он мог бы обижаться на неё за все те проблемы, которые она ему доставила. Имел полное право на это.
— Уверяю тебя, мой юный друг, — говорит Георг, иногда сбиваясь от смеха, — она может сказать тебе то же самое. Как это мы живём без их компьютеров, средств передвижения, которые они называют автомобилями, их фильмов, их музыки?!
Граф всё ещё смеётся. Его смех кажется почти сумасшедшим, он сам кажется почти безумцем. Почему «почти»? Он был ещё, относительно, в здравом уме, понимал, что к чему, понимал, где есть грань между законом и беззаконьем, понимал, где находится и что делает. Мария, пожалуй, сама бы засмеялась, если бы он сейчас не высказал её мыслей. Да, в сказочном мирке, куда притащил её Седрик, была и магия, были и ордена, было всё, о чём только мог мечтать фанат фэнтези на Земле, ну, может быть, не каждый фанат, конечно, но вот Мария мечтала о чём-то подобном, находясь там. Но сейчас… Сейчас, закинутая в этот мир, одна, без своих старых друзей, почти без поддержки, она чувствовала себя почти одинокой, хоть рядом с ней всегда были люди.
— А, вообще, если брать во внимание лишь моё личное мнение, то, — тут мужчина залпом выпивает ещё один стакан вина, — на Земле две особенно хорошие вещи, которые нам следовало бы перенять: автомобили и дороги.
Айстеч, как зачарованный, наблюдает за Хоффманом. Только сейчас он вдруг понимает, что требованиям врача граф так и не внял, только сейчас он растеряно приоткрывает рот, пытаясь что-то сказать, но не находя в себе сил сделать это.
Комментарий к II. Глава двенадцатая. “Ответь мне на вопрос”.
Канцлер Ги - Адмирал. Романс Ротгера Вальдеса
========== II. Глава тринадцатая. Первый обрывок реальности. ==========
Тишь ночная бьёт тревогу,
За порог не гляди,
Ночью бродит по дорогам
Тот, чьё имя Самди.
Дверь захлопнет полнолунье,
Скрип, ключа поворот,
Тот, кого боятся люди,
Ходит мимо ворот.
Тот, кого боятся люди,
Ходит мимо ворот.
Он уводит за собою,
Тех, кто ночью не спят,
Тем, кто дверь ему откроет,
Нет дороги назад.
Тем, кто дверь ему откроет,
Нет дороги назад.
Он так весел и опасен
В пляске лунных теней,
Но на шорох марокасов
Отзываться не смей.
Ночь рыдает и колдует
За открытым окном,
Тот, кого боятся люди,
Постучался в твой дом.
Тот, кого боятся люди,
Постучался в твой дом.
Не ходи за ним, не надо,
Хоть зовёт, ну и пусть,
С ним до рая и до ада
Я пойду и вернусь.
С ним до рая и до ада
Я пойду и вернусь.
Вздохи вились, словно плети,
В прахе пепла и снов,
Только дверь слетела с петель,
На пол грохнул засов.
Я не знаю, будь что будет,
Наливайте, Барон!
Тот, кого боятся люди,
Пьёт со мной горький ром.
Тот, кого боятся люди,
Пьёт со мной горький ром.
Ночь, дождь, дым от сигареты,
Вдаль уводят следы,
Ухожу гулять со смертью
Я, но лишь бы не ты.
Ухожу гулять со смертью
Я, но лишь бы не ты.
Настоящее время…
«Проклятый» город с его гранитными мостовыми, высокими
каменными зданиями, встречал приезжих не слишком дружелюбно. Всё здесь казалось серым, тёмно-серым, безмолвным и одиноким, безумно одиноким, чужим. Город был суетлив, но суета эта была своей для каждого человека. Постоянный стук каблуков, колёс по каменным плитам отвлекал от мыслей о собственном горе и, в то же время, возвращал к нему внимание человека, что находился в этом городе. Серое небо, моросящий дождь и холодный ветер — так можно было охарактеризовать «проклятый» город. Почему его так называли?Люди в серых плащах, что постоянно спешили, прятались от дождя, ветра и холода, почти не разговаривали друг с другом. Всё были друг для друга чужими в этом огромном городе, что был полон прекраснейших зданий, всего того прекрасного, что только могло было быть создано людьми, но сами люди здесь добротой не славились. Каждый жил сам для себя и не был заинтересован в том, чтобы другому человеку было лучше. Всё было не так, как в родном городке Мердофа. Там все друг друга знали, все друг другу были готовы помочь, мало того — хотели помочь. Иногда, это даже раздражало. Но сейчас, когда никому не было дела до твоих проблем… Айстеч любил свой родной город, любил ту старушку-булочницу, что, жалея его, постоянно кормила его горячими пирожками и хлебом, любил даже мясника, который постоянно кричал на него, когда маленький Мердоф постоянно пытался лезть не в своё дело. Марии же было хорошо здесь. Она чувствовала себя, казалось, прекрасно, не грустила здесь, наоборот, даже немного оживилась по сравнению с тем, как она себя вела в доме Хоффмана. А ему… Ему, Мердофу Айстечу, было место там, среди узеньких улочек, невысоких деревянных домиков и мелких лавочек…
Здесь она чувствовала себя так, как будто бы находилась дома, хотя, парень знал это, родилась она в городке, подобном тому, где родился и он сам. Девушка говорила, что ей нравится здесь то, что в её дела никто не лезет, никто не пытается узнать, что у неё в душе. Кажется, она любила быть в одиночестве, любила чувствовать себя свободной от чужого мнения, от внимания… Она любила всё то, что может дать большой город человеку, и не любила то, чего этот город дать не может. Мария была будто создана для жизни здесь…
Мердоф пытался понять принцессу, но никак не мог этого сделать, несмотря на все свои усилия. Парень, на самом деле, стремился понять эту невозможную девчонку, что всегда поступала так, как хотелось именно ей, не прислушиваясь ни к чьему мнению. Наверное, тем, кто окружал её раньше, приходилось нелегко, не легче, чем тем, кто окружал Георга Хоффмана. Она была почти такой же. Невероятной, невозможной, постоянно раздумывающей над приказами и над тем, стоит ли их выполнять, и, если стоит, как сделать так, чтобы ей было выгоднее в итоге.
Наверное, именно поэтому они с графом так хорошо поладили… Он тоже не любил, когда ему что-то советовали, не любил поступать так, как велят, он был человеком военным по своей профессии, но солдат из него был никудышный. Беспрекословно, бездумно подчиняться приказам граф не умел. И Мария тоже. За ту неделю, что они пробыли в этом городке, девушка успела нарушить половину запретов, данных тем человеком, которого Хоффман поставил для проведения инструктажа. Айстеч ещё никогда не работал с таким человеком, как она. Никогда. И никогда не чувствовал себя так легко и хорошо и озадаченно одновременно. Здесь следовало называть её Моникой, мисс Эливейт, можно было даже придумать ещё какое-то прозвище к этому имени, но никак не Марией. Так было нужно. Пожалуй, это было одно из немногих правил, если не единственное, которое бывшая принцесса не торопилась нарушать, находясь в этом городе.