Версты

Вникая во внутреннюю связь и связность всех историчс' ких явлений, что ярче всего обнаруживается в упомянутых сейч! «основных» фактах (в исторически-общем), мы понимаем, поче!г историк усматривает в прошлом не только «корни» или «начал' настоящего, но и само настоящее. Это неизбежно и нужно. I нако это становится вредным и неисторическим занятием,

оро за настоящим в прошлом не усматривается специфичность яого прошлого и задача сводится к отысканию отвлеченно-об-IX формул. Вполне, с другой стороны, понятно, что полная нкретность немыслима, если остается в пренебрежении момент циональный. Подлинный историзм всегда национален: как в том Ысле, что воспринимает развитие культуры в неразрывной связи развитием наций, так и в том, что он и «всемирную» историю иимает по отношению к народу историка и к миссии этого рода. В отрыве от национальной проблемы историзм вырож-гт.ся в модное недавно у нас «ретроспективное мечтательство», ичем часто в самой национальной истории внимание сосредо-чивается не на своем, а на заносном, например — для истории сокой — на быте, костюмах и зданиях 18-го в., на успехах житейского просвещения и т. д. Неудивительно, что расцвет торизма всегда связан с под'емом национального самосознания. Итак, основным признаком историзма является сознание ецифично-неповторимого в его связи и единстве с целым, а спе-фическое необходимо предстает и как национальное. Всего эго, однако, еще мало. Всякое историческое явление укоренено только в национальном целом и не только в целом человече-1а, но еще и в сфере абсолютно значимого. Наиионально-куль-рное бытие получает смысл и оправдание лишь в том случае, оно осуществляет абсолютно-ценную миссию; всякий мент развития приобретает смысл лишь чрез связь с этою мис-вю. Именно здесь источник учения об исторических идеях, од-сторонне и суженно выражающего историзм. И здесь же пос-цнее об'яснение связи между развитием историзма и развитием ционального самосознания. Ибо здоровое и сильное нащиональ-самосознание всегда определяется абсолютно значимыми и солютно оправдываемыми идеями, а идеи абсолютно значимые обходимо и историчны. И если подлинный и развитой историзм егда национален, то и расцвет национального самосознания егда выражается в некоторой новой историософской концепции. |.кая концепция, освещая и осмысляя все прошлое, не является ]м-то предопределяющим и роковым, связывающим свободное [леполагание и свободную деятельность. Ведь она осмысляет все ошлое из настоящего и содержит в себе это настоящее со всею о свободною устремленностью к созидаемому им будущему. эмент свободного творчества настолько мощен, что преодоле-

вает даже, ложные историософические концепции. Так революц} онеры, исповедывающие марксистскую веру и, следовательно признающие лишь необходимый, незыблемыми законами пред, пределенный ход развития, не замечают вопиющего против ?< речия между их верою в необходимость и их свободной деятел! ностью. Они проникаются пафосом творчества, хотя и мнимог| и воодушевлением борьбы.

3.

Не следует считать историзм качеством, присущим лишь торику-специалисту или даже только достигающим высшего своен развития лишь в историке-специалисте. Занятия историей, конечн предрасполагают к историзму, но историк может и совершенно I не обладать. В эпохи национального упадка он чаще всего и о| тается чуждым историзму,, увлекаясь социологическими схема* или погружаясь в специальные изыскания, с общими исторически* идеями и проблемами не связанные. Собиратель исторических я точников, издатель-редактор их, библиограф, архивист и т. п. ] обязательно обладают историческим чутьем и, как таковые, еще и в праве притязать на историзм. Даже автор специальной моногр. фии или общего курса не необходимо является историчным, хв5 бы он и был превосходным историком-ученым. Все это — банал: ные истины; но о них приходится настойчиво говорить, так как ш кто их в серьез не принимает. Именно потому от специалиста-исЩ рика ожидают ответов на те вопросы, на которые бы должны и Ж)| ли отвечать сами. Почтительно склоняются перед его «научностью: не понимая, что «научность» по нынешним временам неизбежь ограничивается узкою специальностью и что всплывающие во^ росы шире всякой «научности». Но надеяться в данном случ^ на специалиста-историка то-же самое, что воздерживаться от р4 шения вопросов о бытии Божьем, бессмертии души, нравствен* религиозной деятельности и т. д. в надежде на «авторитетное решение философа. Оттого то и случается, что в качестве фил1, софа (хотя бы и под иным наименованием) выдвигают Бухарин а в качестве историка — Рожкова.

Историзм не постоянное свойство народа. Есть эпох исторические и не-исторические, причем расцвет истории, как сл< пифической науки, не всегда совпадает с первыми, хотя чаи,'

БЕЗ ДОГМАТА

(его ими обуславливается и за ними следует. Историзм зарож-1В1ся, когда в народе, т. е. в лучших выразителях его, пробуж-1вгся, и стремится себя высказать национальное самосознание. но находит себя и свой язык в новой историософской кон-Л1ции, содержащей те идеалы или цели, которые свободно себе ааит народ, и из них осмысляющей его прошлое. Эта концепция

– конечно, если она органична и действительно народна, не

Дошлое определяет будущим и не будущее прошлым, но рас-маает с большею или меньшею ясностью и полнотою сверхвре-ашый идеал и сверхвременное существо народа. Она выражает айролу народа, но природа здесь не необходимость и предопре-:ленность, а сама свободная воля народа, осуществляющая себя всей его истории. Когда русский человек говорит: «Коммунизм ^ соответствует духу русского народа», или: «Реставрация им-фаторской России невозможна», он не покорно склоняется фед приятною или неприятною для него необходимостью, а либо удает: «Я вместе с моим народом не хочу коммунизма и рестав-пю, либо отрекается от своего народа. Конечно, сверх того может еще и ошибаться (хотя и не в приведенных двух аучаях).

Новая историософская концепция естественно увлекает и кциалистов-историков. Они начинают ее развивать и обосновать на историческом материале, устранять неизбежные наив-)сть и недостаточность первой ее формулировки; и, таким об-130м, историзм проникает в сферу истории-науки. Во всяком 1у,чае, новая концепция становится и для специалистов-историков зд центром, около которого начинает обращаться их специаль-ая работа. Они или защищают и раскрывают зародившиеся идеи, борются с ними во имя других идей, либо во имя беспрнн-ипной научности. И долго еще после первой и пламенной идео-|эгической борьбы поставленные ею проблемы остаются средо-очием собственно-исторической работы. Так, русская историо-эафия до сих пор все еще не исчерпала и до конца не уяснила тавянофильской проблемы о смысле реформ Петра.

Автор не хочет умалять значение исторической науки и образом ставить себя в положение не помнящего родства. У исторической науки свои специальные задачи. Ее работа ужна и для историософских построений. Но надо ясно сознавать специальности, т. е. не требовать от историка-специали-

Л. КАРСАВИН

ста, чтобы он обязательно обладал историософским миросозерца! нием и являлся высшею апелляционного инстанцией) во всех опо-| рах о верности и ценности той или иной историософской концеп ( ции. Это не его дело; и это может быть его делом лишь постольку! поскольку он — больше, чем специалист-историк. Если он сам притязает на роль верховного авторитета во имя своей «науч| ности», надо ему напомнить о границах его специальности и де| ликатно «поставить его на место». Необходимо отделаться о I гипноза научности (т. е. всегда — ограниченной специальности) который уже привел к нелепой вере в рефлексологию и марк4 сизм. Отсюда не следует, что кто-нибудь, кроме историка-специа! листа, может вполне конкретизировать и обосновать историософ-1 скую концепцию и что его критика не имеет существенного зна-| чения. Развитие историософии можно определить, .как борьбу меж-4 ду интуитивной историософией и историческою наукою. Только я процессе этой борьбы и может историософская система приобрел сти полную ясность и обоснованность.

4.

Первые признаки русской историософии появляются в XV веке — в послании инока Филофея Василию III, в распространении идеи «Русского Царства», как «Нового Израиля», в целоу ряде религиозно-национальных легенд и преданий. Но только в XIX в., у славянофилов русская историософия выходит из мифологической формы и выливается в наукообразную систему идей Славянофилы выдвинули Православие, как само вселенское христианство, и русский народ, как преимущественного исповедника и носителя его. Они попытались вскрыть в русском национальном укладе проявление основ Православия, усматривая их в отражающих догму «соборности» своеобразных взаимоотношения? между индивидуумом и целым, между «землею»-народом и властью, в специфичности правосознания, в крестьянском «мире» Тем самым определялось отношение России к инославному За-паду; сначала — внутри самой России. Практически эта последняя проблема приняла форму оценки Петровской Реформы, оценки критической, но по замыслу славянофильства совсем не всецело отрицательной , и привела к борьбе с идеологами западной

ультуры, как культуры единственной и универсальной. В ас-екте «всеобщей» истории противопоставление России Европе еобходимо и естественно вылилось в форму обще-исторической онцепции, которую набрасывал уже А. С. Хомяков, упрощенно ысказал Данилевский и еще более упростил, но вместе и видо-вменил и обогатил К. Леонтьев. Православная Россия предстала, особый религиозно-культурный мир со своими особыми зада-ами и со своею особою обще-человеческою миссией. К нечастые, русское национальное самосознание расплылось у большинства славянофилов в панславизме, главным образом, думаем, ютому, что жизненные задачи России были основательно забыты затемнены европеизовавшеюся империею и единственною точ-:ою приложения для национально-русской политики казался сла-янский вопрос. Эта ошибка славянофилов, оплодотворившая, прочем, «славяноведение» (В. И. Ламанский), была исправлена первые указавшим на значение туранства К. Леонтьевым, все-?аки славянофилом, но исправлена для судеб славянофильства яишком поздно.

Русские западники, сами имевшие за душой очень мало :воего, да и этим немногим владевшие вопреки своему западни-1еству, сделали все возможное, чтобы уличить в «неоригиналь-юсти» своих врагов — славянофилов. Аргумент, уместный в усах славянофилов, оказался направленным именно против них и 11ритом как упрек, хотя для нападавшего западника он должен ,5ы, казалось, звучать похвалою. В атмосфере инсинуаций и по-зерхностного зубоскальства появилось и утвердилось даже в 'учебниках обвинение славянофилов в «шеллингианстйе». Но до-:таточно ли это до сих пор импонирующее обвинение для того, (чтобы отрицать национальное существо славянофильской идеи? Во-первых, установление сходства и сродства еще недостаточно •цля установления зависимости. Во-вторых, нет никакой нужды отрицать гениальность Шеллинга и Гегеля и утверждать, что оба они только заблуждались и фантазировали, а ничего истинного |и абсолютно значимого так и не видели. Подобные утверждения совершенно не согласуются с духом историзма. В-третьих, нет ; вообще ни одного исторического явления, которое бы не стояло (в связи с другими, не «влиало» и не испытывало влияний. Весь допрос не в том, «влияла» ли германская философия на славянофилов, а в том, являются или нет славянофильские идеи, подобно

западническим, простым повторением западно-европейских. Отри] цательный же ответ на этот вопрос неизбежен. — Славянофил^ отталкивались от немецкого идеализма. В борьбе с ним они ус матривали и его правду, и его ошибки, и свои новые и конкрет ные принципы. Они усваивали методы европейского философ ствования, но от этого не становились менее оригинальными, че комбинировавший идеи Декарта и Юма Кант или воспроизводив ший мысли Дунса Скота Декарт. Такова была судьба русског самосознания, что оно вынуждено было выражать себя на уж готовом чужом языке, а создание своего языка предоставить бу дущему. Это ясно понимал не кто иной, как И. В. Киреевский] когда он обращался к изучению свято-отеческой литературы.

Как бы то ни было, развитие русской историософии пошл по пути, намеченному славянофилами; и мы затруднились б» найти в русской литературе какую нибудь ценную историософи ческую концепцию, кроме славянофильской. И не случайно в пе риод оживления нашего национального самосознания рано умер] ший русский мыслитель В. Ф. Эрн, произнес знаменательны слова: «Время славянофильствует». Нам, конечно, известно при менение к истории России теории родового быта. Но разве эт-,1 историософская концепция, а не внешне прилагаемая к русско истории, и к тому же довольно бледная схема? Можно ли назват именем историософии искания на Руси феодализма, связанные именем Павлова-Сильванского, обобщающая книга которого, п|| справедливому замечанию его учителя и одного из крупнейши русских историков С. Ф. Платонова, «ниже ее автора»? Ил! «Очерки русской культуры» Милюкова? Или общие обзоры Рож кова и Покровского, который, впрочем, поталантливее Милюков! или Кизеветтера? Вне славянофильского построения не было I нет никакого. Из этого, впрочем, не следует, что славянофиль екая концепция достигла достаточного развития, получила обе снование и вышла из стадии первичной интуиции. Русская истс рическая наука уклонилась от того задания, которое поставил перед нею устами славянофилов русское национальное самосс знание. Она, конечно, вовлекла в сферу своего рассмотрения от дельные проблемы, выдвинутые ими; но она просто прошла мим системы их идей, как таковой. Этим мы нисколько не желае умалить специальные заслуги исторической науки в России. Ма лишь констатируем разрыв между нею и национальным (само]