Версты
Шрифт:
Интеллигенция? Знаете ли, кто первые русские интелл генты? При царе Борисе были отправлены за границу — в Ге манию, во Францию, в Англию — 18 молодых людей. Ни из них не вернулся. Кто сбежал неведомо куда, — спился, долж) ?быть, — кто вошел в чужую жизнь. Нам известна карьера одно из них—Никанора Олферьева Григорьева, который в Англии ст
ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
священником реформированной церкви и даже пострадал в 1643 году от пуритан за свою стойкость в новой вере. Не будем торопиться осуждать их. Несомненно, возвращение в Москву означало для них мученичество. Подышав воздухом духовной свободы, трудно добровольно возвращаться в тюрьму, хотя бы родную, теплую тюрьму. Но нас все же поражает эта легкость национального обезличения: раствориться в чужеземной стихии, без борьбы, без вскрика, молча утонуть, словно с камнем на шее! Этот факт сам по себе обличает породившую его культуру и грозно предупреждает о будущем.
За ним идут другие. Не привлекательны первые «интеллигенты», первые идейные отщепенцы русской
ЦАРСКОЕ СЕЛО
Действие первое.
По настоящему, как широкое общественное течение, интеллигенция раждается с Петром. Конечно, характеристика «беспочвенности» не применима к титану, поднявшему Россию на своих плечах; да и «идейность» не выражает пафоса его дела — глубоко практического, государственного, коренившегося в исто-
Л О" Е. БОГДАНОВ
рической почве и одновременно в потребностях исторической дня. Но интеллигенция — детище Петрово, законно взявшее ег< наследие. Петр оставил после себя три линии преемников: про ходимцев, выплеснутых революцией и на целые десятилетия за полонивших авансцену русской жизни, государственных людей -строителей империи, и просветителей-западников, от Ломо носова до Пушкина поклонявшихся ему, как полубогу. Восемнал] цатый век раскрывает нам загадку происхождения интеллигенци в России. Это импорт западной культуры в стране, лишенно; культуры мысли, но изголодавшейся по ней. Беспочвенное* раждается из пересечения двух несовместимых культурных ми, ров, идейность — из повелительной необходимости просвещешн ассимиляции готовых, чужим трудом созданных благ — ради ст сения, сохранения жизни своей страны. Понятно, почему ничег 'подобного русской интеллигенции не могло явиться на Запада — I ни в одной из стран органической культуры. Ее условие — отрьи| Некоторое подобие русской интеллигенции мы встречаем в наш! дни в странах пробуждающегося Вотсока: в Индии, в Турцда! в Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего I отдаленно напоминающего по остроте наше собственное отстуг! ничество: нет презрения к своему быту, нет национального самс! уничижения — «мизопатрии». И это потому, что древние стран! Востока были не только родиной великих религий и художествен ных культур, но и глубокой мысли. Они не «бессловесны», древняя Русь. Им есть что противопоставить европейскому раз) му, и они сами готовы начать его завоевание. Пожалуй, , Турция, как более бедная мыслью (если не смешивать ее с ара< еким миром Ислама), готова идти в отрицании своего быта и вер по стопам русских вольтерьанцев. И здесь причина одна и та
Сейчас мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошно кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни Пк ровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена сво главы и независимости. Епископские кафедры раздаются прот^ стантствующим царедворцам, веселым эпикурейцам и блюдолиза] К надругательству над церковью и бытом прибавьте надруг." тельство над русским языком, который на полстолетия превр к щается в безобразный жаргон. Опозорена святая Москва, ее цер> ви и дворцы могут разрушаться, пока чухонская деревушка о' страивается немецкими палатами и церквами никому неизвестны
календарных угодников, политическими аллегориями новой Империи. Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализациями Росии, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра. Далеко щенкам до льва. И провалившаяся у них чкивая» церковь блестяще удалась у их предшественника, кото-5>ый сумел на два столетия обезвредить и обезличить »аиио-л ь н ы е силы православия.
Не знаю, было ли все это неизбежно. Неизбежны ли самоубийственные формы опричины Грозного, коммунизм большевиц-кой революции? Откуда эта разрушительная ярость всех исторически обоснованных процессов русской истории? Они протекают с таким «запросом», что под конец не знаешь — и через столетия не знаешь: — что это, к жизни или к смерти?
Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными классами общества) — та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX »ека. Отныюе рост одной культуры, импортной, совершается за :чет другой, — национальной. Школа и книга делаются орудием
обезличения, опустошения народной души. Я здесь не касаюсь гоциальной опасности раскола: над крестьянством, по ,безграмот-'адсти своей оставшимся верным христианству и национальной 'культуре, стоит класс господ, получивших над ним право жизни * смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою эчередь, призираемых им. Результат получился приблизительно от же, как если бы Россия подверглась польскому или немецкому Завоеванию, которое, обратив в рабство туземное население, поставило бы над ним класс иноземцев-феодалов, лишь постепенно, ; каждым поколением поддающихся неизбежному обрусению.Значит ли это, что мы отвергаем дело Петра? Империю, розданную им: этот огромный дом народов, на четыре моря, на [нестую часть земного шара, где в суровой школе зрели для творческого пробуждения многомиллионные пласты европейско-азиат-:кой целины? Где русский гений впервые вышел на пространства немирной истории, и с какой силой и правом утвердил свое место 1 мире! Петербург с кольцом своих резиденций — единственный | мире город, трагической красоты, где в граните воплотилась оля к сверхчеловеческому величию, и тяжесть материков плывет,
как призрачная флотилия, в туманах с легкостью окрыленной мы ели. Отречемся ли мы от развенчанного Петербурга перед внов| торжествующей Москвой?
Людям, которые готовы проклясть империю и с легкост: выбросить традиции русского классицизма, венчаемого Пушки ным, следует напомнить одно. Только Петербург расколол пленно! русское слово, только он снял печать с уст православия. Дл. всякого ясно, что не только Пушкин, но и Толстой и Достоевски! немыслимы без школы европейского гуманизма, кзк немыслим 01 сам без классического предания Греции. Ясно и то, что в Тол стом и Достоевском впервые на весь мир прозвучал голос дотге тровской Руси, христианской и даже, может быть, языческой, ка1 в Хомякове и в новой русской богословской школе впервые, прой! дя искус немецкой философии и католической теологии, опознав себя дух русского православия.
Как примирить это с нашей схемой сосуществования дву: культур? Для всех ясно, что эта схема откровенно «схематична» Действительность много сложнее, и даже 18 век и русское бар ство, особенно в нижних слоях его, много народнее, чем выгл: дит на старинных портретах и в биографиях вельмож. Не все го лучали свой последний лоск в Версале. В саратовских и пензе ских деревушках — я говорю о дворянстве (см. у Вигеля) -XVII век затянулся чуть не до дней Екатерины. Обе культур! живут в состоянии интрамолекулярного взаимодействия. Нач вшись революционным отрывом от Руси, двухвековая история Пе тербурга есть история медленного возвращения. Перемежа реакциями, но все с большей ясностью и чистотой звучит русска тема в новой культуре, получая водительство к концу XIX в И ^то паргллельно с неуклонным распадом со.'иально-бытовы устоев древне-русской жизни и выветриванием православно-т родного сознания. О;гакическое единство не достигнуто до ца, что пртопределяет культурную разрушительность на 1 шей революции. Ленин, в самом деле, через века откликается ш^ тру, отрывая или формулируя отрыв от русской культуры впери вые к культуре приобщающихся масс.
Вглядимся в интеллигенцию первого столетия. Для нас онД воплощается в сонме теперь уже безымянных публицистов, пере! водчиков, сатириков, драматургов и поэтов, которые, сплотившие]^ вокруг трона, ведут священную борьбу с «тьмой-» народной жи
. Они перекликаются с Вольтерами и Дидеротами, как их вен носная повелительница, или ловят мистические голоса с Запада екраснодушествуют, ужасаются рабству, которое их кормит, ти. нии, которой не видят в позолоченном абсолютизме Екатерины 1Д этой толпой возвышаются головы истинных подвижников про гщения, писателей, уже рвущихся к народности, Фонвизиных >виковых, масонов. — Ломоносов и Державин вообще перера-Лют «интеллигенцию». — Но что единит их всех, так это культ перии, неподдельный восторг перед самодержавием. Нельзя за-ть, в оценке русской интеллигенции, что она целое столетие лала общее дело с монархией. Выражаясь упрощенно, она целый I шла с царем против народа, прежде чем пойти про-в царя и народа (1825-1881) и, наконец, с народом против царя 905-1017). В пышных дворцах Екатерины, в Царском Селе эты встречаются с орлами-завоевателями; две линии наследий-Петровых еще не разошлись. Лавр венчает меч, Державин ет Потемкина, и все на коленях перед Фелицей. Никакой фи-ам не претит, как не кажется льстивой в наши дни в России фирамб пролетарской музы. Гармония между властью и куль-вой, как во дни Августа и Короля-Солнца, ничем не нару"-1ется. Интеллигенция, оторванная от народа и его прошлого, не рвала связей со своим классом и с царем (царицей). Здесь ее чва, суррогат почвенности; только через самодержавие она свивается с историческим потоком русской жизни.
АРБАТ
Действие второе
Между Царским Селом и Арбатскими переулками, новой шденцией русской интеллигентской мысли, м.аленькая интермедиа Сенатской площади. 14 декабря 1825 г., почти незаметное политической истории государства Российского, неизгладимая
истории русской интеллигенции. Здесь совершается ее от-в от самодержавия, отныне и навсегда она покидает царские >рцы.
В оценке этого тяжелого для обеих сторон разрыва нельзя ывать, что интеллигенция начала XIX века осталась верной себе ?радицин Петра. Не она первая изменяет монархии, монархия Меняет своей просветительной миссии. Перепуг Екатерины,