Версты
Шрифт:
Приблизительно в этом направлении (несколько обще формулированном) в идет развитие твор чества, мне думается, боль-
ношеннн указанной цели, разумеется не прямолинейно, ибо на пего влияют и другие тенденции. Как раз Замятин, безусловно имеющий воспитательное влияние «мэтра» на молодых беллетристов, формулирует формальные задачи для новой литературы следующими словами:
«Все реалистические формы, — проектирование на неподвижные, плоские координаты эвклидова мира. В природе этих координат нет, этого ограниченного неподвижного мира нет, он условность, абстракция, нереальность. И поэтому реализм — не реален; неизмеримо ближе к реальности проектирование на мчащиеся кривые поверхности — то, что одинаково делают новая математика и новое искусство. Реализм не
Если отбросить первую, для меня не вполне ясную, т. ск. идеологическую часть формулировки, то вторая —формальная, не будет стоять в большом противоречии к современному реализму, беря последний в выше приведенном смысле, — как целенаправленность. Реализм примитивный, об'ективный это и есть натурализм. Реализм подлинный, зрелый, конечно, — геаНога — высшая реальность. Сдвиг, искажение, необ'ектпв-пость не противоречат реализму. Разве Гоголевские типы объективны и «не искажены»? II разве символике у реалиста
БИБЛИОГРАФИЯ
Гоголя нет места? Что же касается быстроты движения сюжета, фразы,сдвигов в лексике, то мутация этих элементов, в любых пределах возможна при любом литературном направлении. Многое из отмеченного Замятиным действительно для современной прозы, характерно и в разных комбинациях присуще творчеству различных писателей. Но "я бы оговорил только, что все эти «сдвиги, кривизна и искажения» действуют еще как «исторические пережитки», в то время как «быстрота движения» и твердость сюжета, скупая фраза, лапидарность, вместе со стремлением к использованиям богатств народного языка суть новые тенденции — по пути к достижению «монументального» реализма. Перейдя к беглому рассмотрению творчества некоторых отдельных писателей мы можем яснее представить все «сдвиги и завоевания» современной прозы. Наиболее характерную картину всех перекрещивающихся влияний дает, на мой взгляд, творчество Пильняка.
Сложность архитектоники Пильняка, все его смещения места и времени действия, сюжетные разрывы, неожиданность переходов, разбросанность — в первую очередь обнаруживают влияние на него Андрея Белого. Его же влияние наблюдается и в конструкциях фраз, в ритмичности их (у Пильняка уя« не выдержанная," закругленно-ритмическая проза Белого, а — неровность, перебои), и в повторах речевых и образных. Во все это у Пильняка вплетается и куски нового откровенного бытовизма, и цитаты на целую страницу из эпохиальных документов," архаизмы, на ряду с мудреными иностранными словами. Н все это, беря его выражение, «.эссировалось» в нем. Формальная растерзанность Пильняка находится в соответствии с внутренней тональностью его творчества. Революционный шок привел его психологию в состояние взвинченности, доходящей иногда до истерии. Но за то
обостренность интуиции дает ему возможность глубже других прочувствовать душу нашей эпохи и проникнуть в ее исторический смысл. Люди Пильняку пе удаются, живых типов у него нет. Действующие лица у него часто представляются мне какими-то персонифицированными идеями, фокусами отвлеченных категорий, носителями тех пли иных исторических и социальных па-чал. Лучшими и ценнейшими его произведениям!? я считаю «Голый год» и «Мать сыра земля».
В первом — конденсация ужасов в масштабе небывалом, весь напряженнейший бред страшного голодного года. Последнее об-нажение земли, души и человеческого быта; звериная цепкость жизни, когда смерть близко и всюду. И надо всем этим — эзотерически, осознается что этот год, эти годы не напрасная, жестокая случайность, а исторический узел — проба смертью крепости новых начал. Во второй — становление большевизма как исконной русской стихии. Дикие поволжские мужики, темная отъ средневековья, спав-шал и теперь встающая Русь в столкновении с инородным, непонятным коммунизмом. II эти обычные Пилышковскис зпохи-альные пересечения, ..то сближение
большевизма с до-петровским, анти-иетровским началом разве не есть первое, еще смутное, предугадывание какого-то нового «славянофильсио-большевистского», что-ли сознания.И — как противуположиость «растрепанному» Пильняку — Замятии. Такой выдержанный, замкнутый, безукоризненный формовщик. II какой разнообразный. Почти бытовик (в «Уездном»), сатирик и стилист («Как исцелен был инок Эразм»), он может рассказать и «Сказки», и дать язвительную и трогатель-чую повесть о крепкоголовых «Островитянах», и найдет народную сочность языка, фольклор нашего «Севера». Он покажет все — кроме себя. Р.зве только — свою всепонимающую усмеш-
БИБЛИОГРАФИЯ
ну, ироническую, нарочито хит-, ренькую — усмешку с Анненков-, ского портрета. Еще не скажешь
— что млр для Замятина и какой I у него мир. Может быть —- великая бесцельность, просто —
I жизнь.
О самом страшном («Пещера»), 1 он расскажет не пугая и с без-. падежной успокоительностью.
Пожалуй, он пишет о всем не-\ ппмеином (и — значит — «самом главном») в человеке. Так — часто о любви, иногда нелепейшей по неуместности, но неодолимой. И вся его «кривая символика», смещающая действие, то ' в миры ирреальные, то во времена давно бывшее — не для того ; ли, чтобы показать: — так было, ! так будет, так — везде. «Бог 1 знает, если бы у Мамая 1300 | какого-то года были бы тоже чужие руки и такая же тайна и такая же супруга — м. б. он поступил бы так же как Мамай 1917'года» (Мамай).
Замятии писатель ".современный». Но он обращен не. к «современному человеку», а к Человеку в Современности. Л — мир? Ведь даже в самоваре «отражен
— весь мир». II самовар «несомненно мыслит: Мир — мой. Мир — во мне. II что бы без меня стал делать мир? — Самовар милостиво ухмыляется миру...» (Север). II — вот показательный (поучительный) пример —? Замятин углубленный не в «сегодняшнее», а в просто-«человеческое», в неизменное п человеке (в вечное — если хотите) писатель «новый», писатель нашей, живой эпохи, а не из прошлого русской литературы (как Бунин "напр.). Современность не в злободневности, а в том, как подходит, как берет и видит писатель неизбывные проблемы, пусть старые как мир.
И то время, когда «люто за мороженный Петербург горел и бредил» и светило «горячечное, небывалое ледяное солнце в тумане», когда «из бредового туман-Вето мира, выныривали в земной мир дракопплюдп» — время великого распада, крушений и
канунов — дает тон всему творчеству Замятина.
Отрадно и несомненно: — Замятин большой писатель. Или точнее: — Замятин — «большой» человек, с художническим глазом, владеющий в совершенстве всеми литературными изобразительными средствами. Титул — «большой писатель» у нас обычно дается не только за значительность и качество вещей, но — плюс количество таковых (чуть ли не за плодовьтость) взятых в широком диапазоне.
Замятин — писатель большого охвата и хорошей глубины. Написано им немного, но достаточно для того, чтобы заставить ждать от него многого и большого. Мастер он исключительный. С формальной стороны иначе как безупречными я не могу назвать его рассказы и повести. (Упрекаю лишь з„ двух-плаповой «Рассказ о Самом Главном» формально претендующий на многое, но являющийся «практикой»,плохо подпирающей замятинское формальное сгейо). Замятин писатель не только боль гаой литературной культуры (и, конечно, со многим от Запада) но и «знающий» писатель. Это — отдичие от многих и многих русских писателей, о которых еще Чехов выразился, что они. «чорта лысого не знают».
А вот и «молодняк», новичок в литературе — Леонид Леонов. Молод — очень (еще нет 30 лет). Писать начал уже после революции. (Если не ошибаюсь, первые его рассказы относятся к 22 году). Но одаренности такой, что судить о нем можно без снисхождения к возрасту. «Своего места» в ллтературе еще не нашел, во всяком случае, еще не четко его ограничил, но в литературу уже вступил. И писатель он не в потенции, а — уже величина. Очень удачно эпиграфом к статье о его 'творчестве А. Воронений взял слова из «Пету-шнхинского проло.ма»: