Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

«Рассел» был старейшим и самым престижным из трех зданий Сената. Он обладал аурой прекрасного старого дерева, пропитавшегося за многие десятилетия дымом хорошего табака. Кабинет сенатора в этом прекрасном здании тоже был на зависть — из одного его окна открывался вид на Капитолий, из второго — на Молл и Конститьюшн Авеню. Войдя в него, Элеанор поразилась изобилию предметов индейского искусства, простоте отделки и многочисленным акварелям, написанным самим Маршаллом до того, как артрит положил конец этому занятию. Его секретарша с тридцатилетним стажем Патти Маккормик повернулась к ней и произнесла:

— Привет, дорогая, добро пожаловать на последний фронтир.

Знакомый хриплый голос проорал из-за угла:

— Проклятье, Патти, не спугни ее! Заходите, Элеанор.

Элеанор вошла и обнаружила сенатора завтракающим.

— Присаживайтесь, — сказал он, махнув на одно из тяжелых кожаных кресел.

— Доброе утро, сенатор, как ваше самочувствие?

— Как всегда говеное, да и бог с ним. Будь я проклят, если стану принимать обезболивающие. У меня и без них осталось не так много работающих мозговых клеток.

Они принялись болтать о ее переезде в Александрию. Калеб проявлял удивительную для сенатора неспешность. Элеанор не переставала гадать, когда же он объяснит, зачем ее нанял. Наконец она спросила сама.

— Не поговорить ли нам о том, что я буду делать?

— Конечно, почему нет. Что вы хотите делать?

— Я не знаю. Все никак не могу привыкнуть, что я здесь.

— Как насчет должности моего пресс-секретаря?

Элеанор не смогла сдержать хохота. Сначала она вежливо хихикнула, решив, что он пошутил. А затем, когда до нее дошло, что он серьезен, расхохоталась в полный голос.

— Сенатор, вы совершенно рехнулись.

— Видели когда-нибудь один из этих дурацких старых вестернов, в которых злодеи въезжают в город и сразу принимаются палить во все стороны? Они стреляют по окнам, по бочкам с водой и по людям на балконах. Мне всегда казалось, что это ужасно весело. Чего уж, я тут надолго не задержусь, мне многое надо сказать и нужен человек, способный говорить за меня от всей души, а не один из этих специалистов по словесному массажу и бессмысленным звукам. Мы с вами, юная леди, должны проделать несколько дырок в этом проклятом городе, прежде чем моя скачка закончится.

Говоря, Маршалл не мог скрыть сильнейшую боль. Он так разозлился на эту боль и так разволновался, что опрокинул кофе, залив им весь стол.

— Проклятый сукин сын! — завопил он.

Патти выглянула из-за угла и спросила:

— Опять, Ваша Милость?

— Сука, — ответил он, швырнув в нее пропитанным кофе номером «Вашингтон Пост».

Затем лицо его свела судорога, он сложился пополам в кресле, уронил голову на стол и на несколько мгновений застыл в этой позе.

Элеанор в ужасе посмотрела на Патти в поисках подсказки. Патти, казалось, ничего не заметила. Она подмигнула Элеанор и сказала:

— У нас очень чопорный офис.

Пока она устраняла непорядок, Элеанор помогла сенатору перебраться в маленькую комнату для переговоров и усадила в кресло. Обошла стол и уселась напротив него.

Маршалл, нахохлившись, сказал:

— Со всей серьезностью, Элеанор, я думал над вашим назначением долго и напряженно. У меня осталось очень мало времени. Не артрит — моя проблема. Это галопирующий рак костей. У меня есть самое большое три месяца активной жизни.

— О боже, сенатор, мне так жаль.

— Избавьте меня от этого. И зовите меня Калеб.

— Если есть хоть что-то…

— Да. Заткнитесь и секунду послушайте.

— Окей, — сказала Элеанор.

— Я застрял в партии, которую когда-то создали для индивидуалистов, и которая теперь предназначена для того, чтобы их контролировать. Проповедники, мономаньяки и прочие повернутые на контроле психи понятия не имеют, в чем суть Соединенных Штатов. И они победят. Но я свой вклад внесу. Вот он.

На столе лежала переплетенная в кожу книга. На обложке золотом было вытиснено:

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗАВЕЩАНИЕ И ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

СЕН. КАЛЕБА РУЗВЕЛЬТА МАРШАЛЛА

Маршалл дотянулся до книги и пихнул ее через стол в сторону Элеанор. Она успела поймать ее до того, как книга плюхнулась ей на колени.

— У меня, разумеется, есть пресс-секретарь, — сказал Маршалл. — А у него в подчинении целая толпа пресс-агентов, черт их побери. Я продолжу использовать их для оглашения дежурных заявлений и для связи с местными говорящими головами. Я хочу, чтобы вы работали вот над этим и ждали звонка.

— Сенатор, я думала, вы собирались похоронить меня где-нибудь в дальнем углу своей администрации.

— Ну а я не собирался.

— Но ваши избиратели вас возненавидят.

— Элеанор, мне насрать. Принимайтесь за работу.

Элеанор унесла книгу в соседний кабинет, маленький, но удобный, с видом на Капитолий. Патти уже суетилась здесь, нанося последние штрихи. Барахло Элеанор успели привезти и распаковать. Ее личные вещи выглядели в этом величественном здании убого.

Патти шмыгала носом.

— Я люблю старика, Элеанор, — сказала она. — Он самый достойный человек в этом городе, и он умирает.

— Как много народу знает об этом?

— Почти весь Холм.

Элеанор села в кожаное кресло за огромный деревянный стол и поглядела на стены, украшенные предметами искусства хопи и навахо. На одном углу стола стояла фотография ее детей, а на другом — дюжина роз от Рея дель Валле с запиской: «Снеси их, тигрица».

Не успела она раскрыть книгу сенатора, зазвонил телефон. Это была Патти.

— С вами хочет поговорить доктор Хантер П. Лоуренс, Элеанор.

— Хорошо, соединяйте.

Элеанор всем сердцем не любила профессора. Он принадлежал к новому поколения говорящих голов, превративших цивилизованные шоу вроде «Встречи с прессой» в интеллектуальный эквивалент Всемирной Федерации Реслинга. Формат шоу Лоуренса был прост: жертву усаживали на стул в центре студии, а двое комментаторов, как бы принадлежащих к левому и правому крылу, принимались осыпать ее оскорблениями. Если комментарии были недостаточно гнусными, в дело вступал сам профессор и поддавал жару. Рейтинги у шоу зашкаливали.