Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

— Боюсь, что никогда, — ответил Зельдо.

— Вы оказываетесь в особой зоне, как любят выражаться футболисты. Каждая минута кажется часом. Вы забываете обо всем — о прожекторах, камерах, публике, и полностью сосредотачиваетесь на происходящем, на обмене идеями, на риторических контрударах. Я могу заверить вас, что даже если бы Огл вошел в студию и вылил мне на голову ведро ледяной воды, я бы и то ничего не заметил. Что уж там говорить о его кнопочках и джойстиках.

— Разве они не вызывали определенные воспоминания, образы?

Коззано по-отечески улыбнулся.

— Сынок, разум — штука сложная. Это кипящее море воспоминаний, образов и всего прочего. Мой ум всегда наполнен соперничающими идеями. Если Ки хочет вбросить в него еще одну или две — да пожалуйста, но это все равно, что ссать в океан.

Коззано вдруг замолчал и уставился вдаль.

— Что происходит? — спросил Зельдо.

— Например, прямо сейчас, мой ум полон образов, его захлестывает поток воспоминаний и идей — вы вообще представляете, сколько воспоминаний в нем хранится? Ловлю синежаберников на озере Аргайл с отцом, крючок воткнулся ему в большой палец, пропихнули его насквозь и перекусили кусачками, бородка отлетела опасно крутясь свежий срез сверкает на солнце я отшатываюсь в страхе что она попадет в глаз, весь сжимаюсь, открывая глаза снова и это грязь, грязь кругом, целая вселенная грязи и мины отправляются в полет, пальцы зажимают уши, запах взрывчатки проникает в ноздри, заставляя их кровоточить, мина взрывается в ветвях, облако белого дыма, но деревья по-прежнему здесь, пальба продолжается как град стучит по двери подвала в тот день когда торнадо разрушило наш дом и мы набились в тетин фруктовый подвал и я смотрю на ряды керамических банок с ревенем и помидорами и гадаю что с нами будет когда стекло лопнет и полетит сквозь воздух как дождь со снегом на «Солджер Филд» в тот день когда я поймал пять на восьмидесяти семи ярдах и так втащил Корнелиусу Хайесу что он пять минут не мог подняться. Боже, я могу разглядеть всю свою жизнь! Остановите машину! Остановите машину!

Уильям Э. Коззано замер без движения, только глаза метались в глазницах, зрачки расширялись и сужались, меняя фокус, пытаясь разглядеть то, чего не было.

Они свернули на обочину, распахнули задние двери и уложили его на заднем сиденье. Но он сначала уселся прямо, а потом выскочил из салона в придорожную канаву и зашагал по полю сквозь восьмифутовую кукурузу, вопя по-итальянски. Сперва это был просто неразборчивый крик, но постепенно он превратился в довольно сносное исполнение арии из Верди: баритон, роль хорошего парня. Патрульные не знали, что делать — следует им попытаться скрутить губернатора или все-таки не стоит? — и поэтому занялись тем, что копы делают в любой непонятной ситуации: стали светить на него фонариками. Он же задумчиво снял пиджак и его белая рубашка, аккуратно рассеченная на три части подтяжками, ярко засияла среди стеблей. Он шел через поле, оставляя за собой поломанную кукурузу, а патрульные следовали за ним на почтительном расстоянии. Курс его отклонялся туда и сюда, но в целом он, казалось, придерживается определенного направления. Он двигался к единственному примечательному объекту в области видимости: высокой стройной башне, высившейся надо полем в нескольких сотнях футов от дороги и мигающей красными огнями.

— Красные огни, — сказал один из патрульных. — Его привлекли огни!

Но Зельдо только головой покачал. Сейчас его мозг был перегружен почти так же, как и мозг Коззано, и он выдавил из себя только одно слово:

— СВЧ.

Наконец Коззано свалился, не дойдя до релейной башни на бросок камня. Патрульные бросились вперед, подняли его на руки и понесли назад.

К тому моменту, когда они добрались до машины, он уже снова бился, но слюна и кровь на лице подсказали Зельдо, что у него припадок и он, возможно, прикусил себе язык.

— Давайте убираться отсюда! — сказал Зельдо.

Он уже откинул спинку сиденья и раскрыл багажник. Они забросили губернатору внутрь, как свернутый в рулон тяжелый ковер.

— Вперед! Вперед! — крикнул Зельдо и водитель вывернул с обочины на дорогу, визжа всеми четырьмя колесами.

Коззано расслабился и безо всякой связи с происходящим процитировал дословно пространный пассаж из «Генерального соглашения по тарифами и сборам». Затем он некоторое время молчал.

Затем он спросил:

— Какого черта открыт багажник? Хотите, чтобы мы кончили, как Бьянка Рамирез?

Флойд Уэйн Вишняк хотел спать, но мысли не давали ему уснуть. Он лежал на своем матрасе, а в голове его шла воображаемая дискуссия: он шевелил губами и жестикулировал, споря о политике с Уильямом Э. Коззано и Типом Маклейном. Чем дольше он дискутировал, тем яснее становились его мысли и тем доступнее ему удавалось их изложить. В конце концов он решил, что мысли следует записать.

Свет лампы над кухонным столом резал глаза. Прикрывшись ладонью, как козырьком, он принялся шарить вокруг в поисках чего-нибудь пишущего. Наконец он обнаружил огрызок карандаша на холодильнике. Рядом с матрасом стояла силовая скамья, а под ней — ящик, полный грузов и гантелей. В самом его низу хранился старый блокнот на спиральке, потерявший половину страниц, в котором он регистрировал свои успехи, когда занимался по программе. Он раскрыл его на чистой странице и бросил на стол; оказавшись прямо под лампой, бумага показалась такой яркой, что он зажмурился. Он взял из холодильника банку пива и уселся, чтобы собраться с мыслями.

Адрес он нашел на видеокассете, как и говорил Аарон Грин.

Флойд Уэйн Вишняк.

Загородная трасса 6, Ящик 895

Девенпорт, Айова

Аарону Грину

«Огл Дата Рисеч»

«Пентагон Тауэрс»

Арлингтон, Вирджиния

Дорогой мистер Грин,

Я пишу это письмо вам чтобы выразить свои дополнительные мысли и мнения, которые вы сказали, что хотели бы узнать. Может быть вы уже забыли меня раз я никто, живу в трейлере. Но однажды мы встречались лицом к лицу и может быть, снова встретимся. Это насчет Дебатов, которые были сегодня в Декейторе, Иллинойс, не очень далеко от того, места где я живу.

Это по правде интересно, что сто лет назад люди думали точно так же, как и сейчас, насчет финансовых воротил с Уолл стрит, управляющих страной. Какая ирония, что ничего не изменилось с тех пор. Я гадаю, почему так. Может это потому, потому что все политики работают за деньги, деньги, деньги.

Маклейн это жадный до власти подонок и это видно по его лицу и по тому как он себя ведет — как труп. Это потому что если бы он вел себя естественно и сказал правду, то скорее всего оскорбил бы тех, кто ему башляет.

Но Коззано честный человек и говорит прямо. Он единственный честный человек там, потому что он единственный, которому ничего не надо. Для меня лучше всего в дебатах был тот момент, когда он пригласил Маклейна выйти поговорить. Мне было приятно, когда Коззано говорил о праведности, как из Библии, и я правда хотел бы посмотреть, как его кулак расшибает Маклейну лицо.

Я готов побиться об заклад что ваши часы прочитали кое-какие хорошие чувства в этот момент. Я готов поспорить что все мои показатели зашкалили. Теперь вы наверно думаете, что я жестокий человек.

Но честно скажу, что это не настоящая правда. Когда я лежал в постели, мне было стыдно, что я думал такие жестокие мысли. Даже если Тип Маклейн и говнюк это не значит, что бить его ОК, потому что не в этом основа нашей демократической системы. Так что я думаю что я не буду голосовать за Коззано после сегодняшнего дебата, неважно что там обо мне сказала ваша компьютерная система. Пожалуйста учтите это.

Скоро еще напишу, обещаю.

Искренне ваш Флойд Уэйн Вишняк.

39

Доктор Мэри Кэтрин Коззано завершила ординатуру в последнюю неделю июня. Она провела пару дней в Чикаго, отмечая это событие с коллегами, но за последние четыре года они разучились веселиться как следует и погуляли как-то через силу. Затем он вернулась в свою старую спальню в Тасколе. После того, как ей исполнилось тридцать, она не особенно стремилась домой, но сейчас ей требовалось тихое местечко, чтобы подготовиться к экзаменам. У нее не было никаких договоренностей касательно будущей работы, и вряд ли они могли появиться по крайней мере до тех пор, пока все не уляжется — то есть до дня выборов.