Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

Впрочем, не стоит ожидать, что враги — кто бы они ни были — позаботятся сделать свои дроны безопасными для орлов. Поэтому вторую часть своей задачи Руфус видел в том, чтобы сконструировать для птиц «перчатки»: легкие, но крепкие чехлы, как в средневековых рыцарских доспехах, которые можно надеть орлу на лапы для защиты от вращающихся пропеллеров. Наткнувшись на «доспех», пропеллер останавливается, а орел обхватывает дрон лапами, протыкает когтями и крушит, словно грудную клетку какого-нибудь зазевавшегося кролика.

В эпоху до изобретения 3D-принтеров создание «орлиных перчаток» стало бы сложной задачей; теперь ничего сложного в этом не было. Более того, у Руфуса появился повод заказать 3D-принтер подороже, способный изготавливать более легкие и прочные вещи. Постепенно Руфус понимал: такие начальники, как Т. Р., любят, когда тратишь их деньги — в разумных пределах, конечно. Это показывает, что ты чем-то занят.

Короче говоря, Руфус бросил — или, по крайней мере, отложил на будущее — претензии на то, что патрулирует воздушное пространство над ранчо своей личной армией дронов, и все силы направил на помощь Тордис, Кармелите, Цолмон и Питу в тренировке орлов. На военном жаргоне они были «командой синих», готовящейся защищать ранчо от врага, он — «командой красных», симулятором противника, к сражению с которым готовились «синие». И прозвище Рэд, которым здесь его звали все, отлично сюда подходило. У Руфуса снова появилась история, которую он мог рассказывать самому себе, сидя в прохладной тени карьера и латая дроны, распотрошенные разъяренными хищниками, — история о том, зачем он здесь и какой во всем этом смысл. Эту историю он рассказал бы и Т. Р., если бы тот спросил. Но Т. Р. не спрашивал.

Киберабад

— Мы считаем, что ты готов ходить, — сообщила доктор Банерджи, когда его извлекли из резервуара, сняли с головы прозрачный шар, отсоединили провода за ушами и дали возможность принять душ и одеться.

В первые дни после того, как к нему вернулось сознание, «одежда» для него означала больничную рубаху-распашонку. Теперь он носил футболки, тренировочные штаны и простую повязку на голове. Ни одну футболку не приходилось надевать дважды: каждый день появлялись чистые. В основном с названиями и логотипами команд кабадди, изредка упоминался и хоккей. Что такое кабадди или хоккей, он теперь представлял себе очень смутно; но, как видно, их любители были готовы делиться одеждой.

Что до повязки, первое время он не совсем понимал, что это: то ли какое-то медицинское приспособление — с его головой чего только не делали! — то ли просто головной убор. Некоторые из тех, кто его навещал — в основном они называли себя его родными и друзьями, — тоже носили повязки на головах. Как правило, намного сложнее, чем у него. Ему почти всю голову выбрили по медицинским причинам, а они отращивали длинные волосы, закручивали их в этакий узел надо лбом и обвязывали сверху повязкой, которую называли «тюрбаном». На правом запястье они носили такие же металлические браслеты, как у него, и это тоже что-то значило.

Сейчас он сидел в кресле-каталке в своей «гостиной», а напротив за столиком устроилась доктор Банерджи, симпатичная женщина лет сорока. И по обеим сторонам от нее обычная свита: пара… трудно сказать, кто они такие. Помоложе, на вид сообразительные и энергичные, всегда улыбаются.

— Я уже несколько недель хожу, — сказал он.

— Я имею в виду, без ходунков, — уточнила она.

«Ходунками» у них называлась кубическая рама на колесиках, внутри которой передвигался он до сих пор, когда ему случалось ходить. Рама предотвращала падение и серьезные травмы, когда он терял равновесие.

— Сегодняшние результаты более чем обнадеживающие. За последние несколько недель проприоцепция у тебя стабильно улучшается, но в последние дни это что-то фантастическое. Нам наконец-то удалось прочно подключить твой мозг к гироскопам! И одновременно начали «схватываться» нейронные цепи. То и другое вместе позволяет сказать, что чувство равновесия у тебя сейчас лучше, чем у олимпийских гимнастов, проприоцепцию которых измеряли в ходе контролируемых экспериментов…

— Ладно, тогда к черту все это, — сказал он.

Одним движением отстегнул ремень, приковывающий его к креслу, и встал. Кресло, оттолкнувшись от его ног, покатилось прочь и с металлическим звоном ударилось о стену. Доктор Банерджи ахнула от ужаса. И зря. Где он находится в пространстве — он знал точно.

— Не так резко, Лакс! — воскликнула она.

Лакс. Еще одно из его имен.

— Пожалуйста, сядь! Сначала нужно провести проверку в контролируемой среде…

Доктор Банерджи вскочила, словно хотела удержать его силой. Забавная мысль: весила эта женщина вполовину меньше Лакса. Потеря равновесия не мешала ему заниматься на тренажерах, и он быстро нарастил мышечную массу, потерянную за те несколько месяцев, пока лежал без сознания.

А вот ее коллеги только радовались. Переглядывались с улыбками, жестами поздравляли друг друга. Один даже достал телефон и сделал фото.

— Вот так вы можете? — спросил Лакс. Оторвал ногу от пола и, стоя на одной ноге, закрыл глаза. — Считайте! — потребовал он.

Кто-то начал считать:

— Миссисипи-один, Миссисипи-два, Миссисипи-три…

Услышав цифру «тридцать», Лакс открыл глаза. Стоит. Недвижимо, как скала. Не качается, не взмахивает руками.

— Не могу, — признала доктор Банерджи. — Так могут очень немногие.

Те полминуты, что простоял на одной ноге с закрытыми глазами, он переваривал имя Лакс. Оно вызвало одно воспоминание — недавнее.

Он подошел к широкому, от пола до потолка, окну. «Номер» располагался, должно быть, этаже на тридцатом, так что из окна открывался потрясающий вид на залитый солнцем городской пейзаж, по большей части из новых офисных зданий от пяти до пятидесяти этажей. На некоторых сияли логотипы и странные слова — должно быть, названия компаний. Все это место называлось Киберабад [596] . Район намного более крупного и старого города под названием Хайдерабад. Все эти детали он выхватил из разговоров, разбросанных по последним нескольким неделям, — разговоров, которые едва помнил; но теперь все вдруг сложилось в единую картину. Начало «схватываться», как выразилась доктор Банерджи.

596

Район Хайдерабада, в котором сосредоточены самые известные в Индии хай-тек компании, нечто вроде «индийской Силиконовой долины».

Когда Лакс подошел к окну, доктор Банерджи резко втянула в себя воздух. Должно быть, испугалась, что он завалится вперед и вылетит, разбив стекло. Ну и зря. Чувство собственного положения в пространстве было у него сейчас превосходным. Он даже точно знал, в каком направлении смотрит: около 325 градусов от севера.

Внизу и напротив, через улицу, располагалось здание этажей в десять. Плоская крыша находилась от него в пятидесяти семи метрах: откуда ему это известно, Лакс не знал. На этой крыше с покрытием из скучного серо-коричневого бетона кто-то вывел белой краской огромные слова: «ЛАКС, ПОПРАВЛЯЙСЯ СКОРЕЕ!». Буквы в несколько метров высотой — и вокруг разбросана какая-то порыжелая растительность, тут и там испещренная пятнами разных, но равно приглушенных оттенков. Цветы, давно увядшие и засохшие. Тысячи букетов. Целые тонны старых мертвых цветов.

В этот миг вид на Киберабад отрезала от него занавеска, опущенная одним из адъютантов доктора Банерджи.

— Извини, — сказал он. — Дни, когда у тебя под окнами рыскали дроны, к счастью, миновали. И все же если кто-нибудь заметит тебя у окна — шуму не оберешься. Социальные сети просто взорвутся. А мы не хотим внушать людям необоснованные надежды.

Несколько секунд Лакс молча переваривал информацию. Слова «социальные сети» прозвучали для его ушей — точнее, для сенсоров, ввинченных в кости черепа за ушами и с успехом заменивших ему уши, — как нечто незнакомое. Однако он чувствовал, как эти слова мчатся по нейронным цепям, пробуждая спящие связи, восстанавливая оборванные нити.