Весной, в субботу

– Усы лучше сбрей, - посоветовала, раз уж обратила внимание.
– Тебе не идут.

– Хорошо, мама, - согласился он.

Но то, что он сразу согласился, ей не понравилось. Ещё раз глянула и будто бы нашла довод в пользу усов.

– А вообще-то ладно, не сбривай.

– Ладно, не буду, - он улыбнулся.
– Мама, зачем ты опять на завод пошла? Сегодня же суббота.

– Так получилось, - бросила она.
– Производственная необходимость.

– А, так утром за тобой специально приходили?

В первую секунду не поняла, о чём он, но тут же сориентировалась: почтальон, студент!

– Ага, специально, - соврала, не моргнув глазом, и спросила, будто ещё не поняла: - Кто там у тебя?

– Отец. Честно признаться, не знаю, как быть: мне уже пора идти пора.

– Ну так иди, если пора. Вот видишь: и у тебя суббота не свободная. Поел хоть?

– Да, поел. Яичницу поджарил. А как с папашей? Кто его развлекать будет?

– Зови сюда, я его развлеку!

Она знала, что Димка, пожалуй, и занятия пропустит и всё что угодно, но сам не посмеет выдворить отца. Однажды, на всякий случай, прислушалась, о чём бывший муженёк с сыном толкует. Вроде худому не учит - больше о науке, о литературе разговоры, и ладно, а то давно бы взашей выгнала. Но каждый раз, когда Димка уединялся с отцом, ей становилось не по себе. Ревновала, что ли... Не сомневалась, что любит её сын, с уважением относится, но - ни одной задушевно-серьёзной беседы с ним до сих пор не состоялось. О чём говорили? Так, о бытовых мелочах, о шалопуте Веньке. Очень жаль, что не владеет она языком, как её бывший. И сознавала - да и об этом все толкуют, - что пацанам в первую очередь мужчина нужен. Дочь - другое дело, с ней задушевной подругой стала. Иногда прикидывала: а не сойтись ли с кем-нибудь, чтобы у детей появился наставник. Но и другое сознавала: трудно неродному войти в контакт со взрослыми пацанами. Если этот человек будет груб с ними, всем сразу ясно: ага, чужой же! А если ласков, внимателен - опять нехорошо: значит, подделывается, в доверие хочет влезть.

Хлопнула входная дверь - это Дима убежал, и почти сразу на кухню вошёл Шумилов. Ни разу ещё, как стал наведываться, не задерживала на нём взгляда - всё невзначай, мимоходом. А теперь посмотрела: в костюме, при галстуке, приколотом к полосатой сорочке. По-прежнему старается выглядеть джентльменом, хотя порядком полинял и потускнел. Поредевшие, с выбившейся сединой волосы гладко приглажены, хотя как и в былые времена на висках топорщатся. Физиономия смиренная. А с какой ему являться? Попробуй, зайди он с лихим торжествующим видом - мигом вылетит, у неё не заржавеет.

– Здравствуй, Анна.

– Привет.

– Присесть-то можно?

– Да чего уж... садись.

Шумилов воспользовался её разрешением и опустился на стул. Но так как она продолжала стоять, опять поднялся.

– Я к тебе с капитальной беседой, - серьёзно и значительно сказал.

– Вон даже как!
– Она удивилась, но как-то чересчур напоказ, и он обиженно вскинул голову. Однако сдержался.

– Я о детях. Положение, считаю, ненормальное. Дмитрий сказал мне, что собирается бросать университет или же переходить на заочный факультет. В этом ничего хорошего не вижу. При его способностях считаю ненормальным. Допускаю, что и на вечернем можно серьёзно учиться, но это каким надо обладать здоровьем?

Анна удивилась всерьёз, духом пала. "Не смогла... не смогла", - отрывочно пронеслось в голове. Кроме того, стало обидно, что не с ней, матерью, в первую очередь поделился сын, а с отцом.

– Тоже беспокоюсь касательно Венедикта, - продолжал Шумилов.
– Встретил его во дворе с группой таких же неприкаянных подростков. Обменялись рукопожатием.
– Он опять сморщился и даже левой рукой поддержал правую, рукопожатную, хотя боль давно прошла.
– Физическим здоровьем Венедикт, конечно, не обделён. И, может, присутствует остроумие. Но в школе ему делать нечего. Мы уже с Дмитрием обговорили. Полагаю, за лето его надо пристроить. Со своей стороны я постараюсь...

– И куда ты его?

– В мясомолочный техникум. У меня хорошие знакомые там есть.

– Гляди-ка! По твоим стопам, значит?

– А что? Станет механиком по холодильным установкам - вполне неплохая специальность.

– Вон ты как заговорил!

Он глянул на неё. Лицо перекосилось, губы задрожали, и с внезапно прорвавшимся бешенством прокричал:

– Дай возможность хоть раз, хоть чем-нибудь помочь детям! Я в конце концов требую! Почему отталкиваешь меня? Почему на алименты не подала? Почему мои переводы отказывалась получать? Из-за твоей гордости они голодными были!

– Не были, - глухо обронила она.
– И ты не кричи - нечего тут разоряться! Сам же, как сбежал от нас, поспешил перейти в сторожа. На что мне были твои копейки? В насмешку?

Шумилов сник, замолчал, а потом прежним смиренным голосом напомнил:

– Ты же знаешь, я тогда вторую древнейшую профессию начал осваивать...

– А почему не первую?
– перебила Анна.

– Ну, ты скажешь, - сконфузился он.
– Нет, я серьёзно. Я же проблемную статью тогда написал, в газетах стал сотрудничать, на ТВ приглашали. Времени не хватало - вот и подался в сторожа. Между прочим, в смене с драматургом работал. Теперь он литчастью в нашем драмтеатре заведует. И вообще... грандиозные планы были!

– У меня, может, тоже планы были.
– Она опять заговорила с лёгким, едва приметным пренебрежением, как будто пришпорила себя.
– Ты статьи писал, а я раньше пела и плясала. До восемнадцати лет надеялась артисткой стать.

– И зря отступилась. Зря, зря! Наша главная обязанность - развить, использовать всё, чем матушка-природа наградила, - с упорством и ожесточением забормотал он, принявшись расхаживать по тесной кухоньке.
– Я до сих пор при этой мысли! Другое дело, что обманулся, не по тем меркам себя мерил. Ну а ты почему на всём крест поставила, не попыталась даже?..

– Потому что детство кончилось - свои дети появились. Ты-то их на меня бросил, а мне что оставалось делать? Куда прикажешь сплавить? В детдом, в интернат?

– Да, да. Ты права... Но вообще-то, если смотреть в корень, твои вопросы... понимаю, чисто риторические... не исключают утвердительного ответа. Почему б не препоручать детей с раннего возраста, с рождения даже, государству? Я думаю, хуже не стало бы. Ни им, ни нам. Мы же как их воспитываем? Мы калечим их! И общество ещё возьмёт на себя инициативу. Семья и должна распадаться! Мы, правда, всеми силами пытаемся скрепить её, оживить. И зря! Мучаемся, страдаем, не подозревая, что, отвергая её, решаем проблему, приходим к норме будущего. Ведь каков плод, так сказать, нашей педагогической деятельности...

– Ты что мелешь!
– прикрикнула Шумилова.

– Да-да, - как заведённый, не сдаваясь, бормотал он.
– Не будем себя обманывать. Посмотрим правде в глаза. Венедикт вырос законченным себялюбцем. Но и Дмитрия взять: другой человек - да, противоположность - да, но чрезмерно. Не может постоять за себя. Почему со всеми соглашается? Почему отсутствует собственное мнение?

– Стой! Не мельтеши перед глазами и угомонись маленько. Хаять детей не позволю. Вот вырасти своих, переболей их болезнями - и тогда крой почём зря! А то на готовенькое-то мы мастера!

Шумилов словно с разбегу наткнулся на каменную стену. И сесть уже не решался, и ходить запретили. Так и стоял у приоткрытого окна истуканом.

– Ты ведь когда к нам стал похаживать? Когда у разбитого корыта оказался. Угадала?

Он подавленно молчал.

– Хорохоришься, пыжишься, а всё без толку! Живёшь-то сейчас где?

– Пока в общежитии, - глухо обронил Шумилов.

– С семнадцатилетними пацанами? А что от этой-то, от журналистки, ушёл? Помнится, про любовь, про общие интересы толковал. Куда любовь-то исчезла?