Вести приходят издалека

Рокотова с сомнением покачала головой и пошла на кухню: с Кузей-то надо помириться.

А Тимур задумчиво расчесывал волосы и вспоминал тот ночной разговор с братом — похоже, Кузя крепко влип.

— Кузь, ты прости меня, я, наверное, наговорила лишнего, — Маше, как и любому взрослому человеку, нелегко было наступить себе на горло и извиняться перед ребенком. Тем более у нее не было уверенности в том, что она не права.

— Ладно, проехали, — пробурчал Кузя.

Все сели за стол.

— Блины сегодня очень вкусные, — попробовала подлизаться Маша.

Вдруг Кузьма отложил вилку и поднял на нее полные боли и слез глаза.

— Я же все понимаю, понимаю, что ты меня кормишь, одеваешь, содержишь вообще. Я понимаю, что я должен быть за это благодарен. И я благодарен! Мне что теперь, всю жизнь это доказывать?

Губы его дрожали, а голос срывался на дискант, совсем как у маленького.

Тимур окончательно растерялся, а у Маши сердце сжалось от жалости и стыда.

— Я, правда, стараюсь быть хорошим, — прошептал Кузя.

Маша не выдержала, вскочила со стула и прижала Кузину голову к своей груди. Мальчик горько разрыдался.

— Кузенька, милый мой, что ты такое говоришь! Не надо тебе стараться! Ты у меня и так самый лучший, самый красивый, самый умный! Как же ты не понимаешь? Я люблю тебя, потому что ты тоже мой сыночек! Тима старший, а ты младший… Успокойся, я никому тебя в обиду не дам!

Кузя всхлипывал, вцепившись обеими руками в Машин свитер, а она плакала, гладя его по светлой голове.

И только Тимка, мудрый и рассудительный не по годам Тимка задумчиво ковырял вилкой блинчик. Он нисколько не обиделся на то, что его мама назвала Кузю самым лучшим, самым умным… Это не важно. Важно разобраться, что затеяла эта Дьячевская, не втянула ли она Кузю в какую-нибудь неприятную историю.

57

Мама. Мать. Конечно, Кузя видел ее иногда на поселке.

Опустившаяся, вечно пьяная, вонючая баба, которая по странному стечению обстоятельств родила его когда-то. Удивительно, что она до сих пор жива и умудрилась не пропить последнюю комнату в завшивленной коммуналке. Квартиру-то они еще с бабкой спустили.

Какие чувства испытывал к ней Кузя? Да те же самые чувства, какие испытывает любой нормальный человек при виде такого ходячего мешка с грязью, пропитанного мочой и спиртом. Брезгливость, презрение, стыд… Он совершенно не ощущал ее своей матерью. Все, связанное с нею, забылось как страшный душный сон. Ничто не оживало в его сердце, когда, улыбаясь беззубым черным ртом, она заглядывала ему порой в лицо.

Неподалеку был детский дом, нормальный, хороший. Некоторые его воспитанники учились в одном классе с Тимкой и Кузей. Они рассказывали, как привозят порой пятилетних детишек, синих от материнских побоев. Кому-то родная мама о дверной косяк разбила голову. Другого родительница пыталась засунуть головой в печку, потому что неведомые голоса в ее голове называли малыша антихристом. У третьего на животе были язвы от ожогов: пьяная мама тушила об него сигареты… Но, впервые досыта накормленные и дочиста отмытые, лежа в чистых теплых постельках, а не на грязном полу или продавленных диванах, эти детишки плакали и звали своих мам и просили воспитателей отвести их домой. Даже таких матерей любили дети.

А Кузя свою не любил. И искренне желал, чтобы она исчезла куда-нибудь, умерла или уехала из поселка. Не потому, что ему было больно ее видеть, а просто потому, что ему неприятно было терпеть ее вонючую улыбку и мутные взгляды.

Кузю вырастила тетя Маша. Ее он считал настоящей своей матерью. Ему казалось, что он любит ее даже больше, чем мог бы любить родную мать. Ведь, кроме теплой и щемящей нежности, он испытывал к этой женщине огромную благодарность. Как ему было жаль, что это не она родила его! Больше всего на свете Кузя боялся оказаться недостойным ее. Он верил, что тетя Маша тоже любит его почти так же, как родного сына, но все же он завидовал Тимуру: тому не надо было каждый день доказывать, что он достоин, что его не напрасно назвали сыном. Именно потому, что его не назвали, он имел счастье родиться ее сыном.

Всю свою сознательную жизнь Кузя жил под девизом: «Я докажу!» И доказывал. И страшно боялся, что огорчит чем-нибудь тетю Машу или ей будет стыдно за него. Он старался жить так, чтобы ей не было стыдно.

А сегодня он ее огорчил. И не просто огорчил, она плакала из-за него! Ужас! А все из-за Соньки… Господи, если бы тетя Маша узнала… Лучше даже не думать об этом.

Кузя растерялся. Он думал, что все просто: ты работаешь, тебе деньги платят. А оказалось, что за то, что тебе дают работать и зарабатывать эти деньги, тоже надо платить. Когда его взяли работать, когда заплатили первую зарплату, он казался себе таким взрослым! А теперь, когда начальница попросту попыталась залезть ему в штаны, Кузе неожиданно захотелось быть ребенком. И чтоб она отстала от него и с деньгами, и с любовью, и с работой этой вообще!

Что же делать теперь? Может, тете Маше рассказать? Он уже пытался рассказать Тимке, но как-то куцо получилось. В последний момент не смог он, смазал все, перевел в шутку. Поймет ли его тетя Маша? Нет, наверное. Да и распереживается.

Он и так из-за этих своих переживаний сорвался, расстроил ее, а уж тут…

И все же надо рассказать Тимуру. Он умный, он поймет. Может, действительно, с отцом своим посоветуется.

Черт, и зачем он тете Маше про деньги ляпнул? Деньги! Точно! Деньги надо Соньке вернуть! Конечно, кое-что он уже истратил, но Тимка поможет. Вернуть, и все. И все кончится!

Тете Маше никогда не будет за него стыдно. А завтра он приготовит что-нибудь очень вкусное, что она любит, и он попросит у нее прощения за сегодняшнее.

Как легко сразу стало! Кузя судорожно вздохнул, пошмыгал носом и свернулся калачиком под толстым одеялом. Через минуту он уже сладко спал. Ему снилась тетя Маша, его мама.

58

— Куда мы едем? — удивленно спросила Маша, когда машина свернула на Прусовскую дорогу. Через коттеджный поселок дорога вела к деревням на берегу Волги.

— Обедать, — невозмутимо ответил Ильдар.

— Да? И где открыли ресторан: в поселке или в деревне?

— Между.

Еще через пару минут Ильдар свернул на проселок, сосны расступились, и впереди показалась пронзительно весенняя гладь лесного озера. Это местные, в том числе Маша и Ильдар, называли этот водоем озером. Приезжие «городские» называли его Байкалом. А на карте название было совсем не романтичным: технический водоем силикатного завода. Этот самый завод хоботом земснаряда много лет высасывал отсюда песок. Котлован заполнялся водой из близлежащих болот. В результате получилось одно из самых живописных в окрестностях города мест.

Сейчас на выбеленных зимним ветром березовых стволах ярко чернели буковки полосок, а тонкие ветки уже покрылись нежно-зеленым пухом крохотных листочков. Сосны, поминутно заглядывая в водное зеркало, высокомерно любовались своими чуть выцветшими, но богатыми и пышными кронами. Торопились спуститься с высокого берега ручейки, бежали и громко жаловались, как пролежали всю зиму сугробами в сонной глубине леса. Птицы насмешливо сочувствовали им, суетясь по своим птичьим делам.

Огромный питон трубы земснаряда лениво грел свои ржавые бока на солнце. В брюхе его было еще пусто и гулко, но совсем скоро пустят машину, и оно заполнится мокрым песком, с шумом и шелестом несущимся к заводу.