Вид из окна

— Ты их что, по маркам машин будешь выбирать? Или по физиономиям?

— Я этих рвачей вообще выбирать не буду, в космос слетать дешевле, чем пользоваться их услугами, — обрубила, будто помнила, когда последний раз ездила на такси, — мы поедем вон с тем пожилым человеком, — Вера указала взглядом на седого крепкого мужчину лет шестидесяти пяти, стоявшего особняком чуть в стороне и не проявлявшего к пассажирам никакого внимания.

Увидев Веру, он заулыбался, пошёл навстречу, поцеловал её, потом бросил резкий оценивающий взгляд на Словцова. Павел буквально почувствовал, как его прошили рентгеном. «У этого дяди некий профессиональный взгляд», решил он.

— Михаил Иванович Зарайский, — представила Вера, — отец Георгия, генерал в отставке.

«Во как», получил подтверждение своим догадкам Павел и протянул руку.

— Словцов Павел Сергеевич, сержант запаса, — представился он.

— Вольно, сержант, — усмехнулся Зарайский, отвечая на рукопожатие, потом повернулся к Вере и объявил ей: — Я рад за тебя, особенно рад, что он не из сальных богатеев.

— Михал Иваныч! — смутилась Вера. — Я же ещё и слова вам не сказала!

— А мне и не надо ничего говорить, я и так всё вижу, я же радуюсь за тебя, искренне.

— Михаил Иванович генерал этого… как его… Гэрэу, — пояснила Словцову Вера.

«Вот откуда хорошие стартовые возможности для сына», уяснил Павел.

Машиной, в которую пригласил их Зарайский-старший, оказался прошедший евроремонт ЗИС 115, сталинский ампир автомобилестроения. Павел одобрительно покачал головой, осматривая боевого генеральского коня.

— Наш ответ Чемберлену, — подмигнул ему Михаил Иванович, — терпеть не могу все эти современные приплюснутые тачки. Тачки — они, чтобы песок в лагере таскать. А это — машина.

— Согласен, — подтвердил Павел. Ему тоже нравилась основательность ЗИСа.

— Вера, правда, немало вложила в его вторую жизнь, зато приятно посмотреть в лицо владельца «Ламборджини», когда мы его делаем на трассе.

— А делает?

— Ну, во всяком случае, тягаться может. Не в моём возрасте в догонялки играть. Уж если только достанут сильно. Вера, куда тебя везти, где нынче остановишься?

— Павлу интересен будет центр. Пробки, конечно, но я сама с удовольствием подышу исторической Москвой. На Арбат, Михаил Иванович.

Даже на Каширском шоссе ощущалась плотность движения. Теснота эта после таёжных просторов настораживала, даже немного пугала. Ипподромный ритм жизни, называл такую суету Словцов. Мегаполис, как и положено, напоминал муравейник, кричал и мигал рекламами, укрывался от глаз Божьих смогом и всё же дышал наступающей весной.

— А кто у нас Павел? — спросил генерал.

— Поэт, — опередила Словцова Вера.

— Настоящий?

Павел пожал плечами. Но всё же сказал.

— Слишком громкое слово. Мы обычно уворачиваемся от таких лобовых вопросов, предпочитая более широкое по смыслу и менее обязывающее по значению — «литератор».

— Если настоящий, значит, без денег и без цели, — сказал как будто самому себе Михаил Иванович.

— Так точно, товарищ генерал, — согласился без обид Павел, хотя о цели можно было бы поспорить.

— А это вовсе не означает плохо, — опять же самому себе заметил Михаил Иванович. — Хотя, чем ярче поэт, тем лучшая он мишень, не так ли? С лёгкой усталостью от людской суеты и бессмысленности? — повернулся он вдруг к Павлу.

— Угу, — вновь честно согласился Павел, и продолжил:

Никому из нас не жить повторно. Мысли о бессмертьи — суета. Миг однажды грянет, за которым — ослепительная темнота… Из того, что довелось мне сделать, Выдохнуть случайно довелось, может, наберется строчек десять… Хорошо бы, если б набралось.

— Это не Словцов! — определила Вера.

— Это поздний, практически предсмертный Рождественский. Мне не хотелось бы написать когда-нибудь нечто подобное.

— Я слышал, он умирал тяжело — от опухоли головного мозга, — вспомнил генерал.

— А я просто выбросился в окно, — равнодушно ответил Словцов. — У Рождественского была страшная беда, куда страшнее опухоли, он умирал атеистом. Ну а какое может быть творчество без присутствия в нём Творца? У Рождественского много боли. Много в последних стихах. Но и труба над адом там есть.

— А в окно — это как? — игриво хмуря брови, вылавливал информацию Зарайский.

— Михал Иваныч, это допрос? — предупредительно спросила Вера.

— Веруня, ты же знаешь, я по другой части, я выведываю! — усмехнулся генерал. — Ну, и, вроде как, на правах отца, — более смущённо добавил он. — Если ты против, я умолкаю. Хотя нет, мне интересно, как вы познакомились? У вас же не может быть точек соприкосновения! Только не говори, Вера, что ты нашла время для посещения поэтического вечера, коих сейчас и не бывает почти.

— Мы познакомились по объявлению, — спокойно ответила Вера.

— О, дожили, — нахмурился Михаил Иванович.

— А мишенью Павел уже был, тут вы угадали, недавно ему извлекли из плеча пулю.

— Несчастный случай на охоте, — поморщился от возможных предположений генерала Павел и решил их упредить.

— Ну, значит, стреляный воробей.

Дом, к которому подрулил Михаил Иванович, преодолев шлагбаум охраны, судя по всему, был построен ещё в начале двадцатого века, а, может, и раньше. Его окружал литой чугунный забор выше человеческого роста, старые липы и клёны. Павел бегло огляделся и сразу почувствовал, что здесь находится особый микрокосм Москвы, в нём сквозило затаённое дыхание истории. «Сивцев Вражек», прочитал он табличку.

— Вид из окна, — выразил он своё первое впечатление, понятное только Вере.

— Я думаю, вы нас посетите? — спросил, как потребовал, Зарайский. — Мы же тут недалеко. Я тоже живу в интересном доме, — добавил он для Павла, — старая номенклатурная постройка, сталинский модерн.

— Обязательно посетим, куда ж я денусь, — пообещала Вера, чмокнула Михаила Ивановича в щёчку и направилась к подъезду.

Генерал, между тем, придержал Павла за локоток, опять разрезал на куски его своим профессиональным взглядом и спросил: