Вид из окна

— Павел, если девочка счастлива, что тебе ещё нужно? — тихо спросила Вера.

— Я чуть с ума не сошёл, когда она осталась в чужой стране, — так же тихо ответил Словцов.

— Вы можете приехать к нам, — сказал Дэвид, — у Вероники своя часть дома. Она много работает в библиотеке, прекрасно владеет языком.

— Это не со мной, — сам себе прошептал Павел, вслух же добавил: — Бог вам судья. Моё воспитание оказалось никудышным. — Сделал пару шагов, потом остановился и сердечно посмотрел на Веронику: — Дочка, ты помнишь, как я читал тебе в детстве?

— «Сказку о царе Салтане», «Руслан и Людмила»… Помню, конечно…

— Это была сказка о моей семье…

Павел пошёл сквозь толпу. Вера осталась стоять, тревожно глядя ему вслед, потом о чём-то заговорила с Вероникой. Павел же, прорвавшись через море мечущихся тел, упёрся в стойку бара. И первым, кого он там увидел, был Егорыч, пригласивший его в день приезда на север в качестве третейского судьи за свой стол. Он сидел спиной ко всему происходящему и был безразличен ко всему окружающему. Правой рукой он медленно прокручивал стакан с каким-то напитком. Похоже, виски.

— Егорыч? — окликнул его через плечо Павел.

— Так точно, — крутанулся тот на табурете и расплылся в свою бороду улыбкой: — О! Земеля! Ну, земля круглая, а Россия маленькая, я так понимаю, давай к моему шалашу. Я тут пассию свою не дождался. Сижу, думаю, какого хрена я здесь штаны протираю?

При слове «пассия», Павел вспомнил о Вере, повернулся, стал искать её глазами. В нижнем мельтешении увидеть её не удалось, а вот наверху — в ложе, увидел всех троих. Официантка как раз принесла им что-то в бокалах.

— Выпьешь? — спросил Егорыч.

— Обязательно, — ответила за Павла обида.

— Сколько?

— Ещё подвозить придётся.

— По нашему, — похвалил Егорыч. — Я вискаря балую. Английское пойло, но тут надо в аристократа играть. Меня и так сюда пускать не хотели. Фейсом не вышел. Борода, понимаешь, напоминает им о моджахедах, будто русские бороду не носят.

— И как удалось пройти?

— Сто евро на оба глаза — и я бритый, и свитер мой никому не мешает. Да, вот, похоже, зря тратился, дамочка меня кинула. А я вчера из-за неё в «Праге» зарплату буровика оставил.

— Тяжёлый случай, — равнодушно посочувствовал Словцов.

— Да у тебя я тоже вижу дела не фонтан.

— Рванём по маленькой?

— Полыхнём, — согласился Егорыч, чокаясь, — тебя, вроде, Павел зовут?

Две девчушки примостились рядом, и одна из них подрулила с неподкуренной сигаретой. Стараясь быть вальяжной и значимой, спросила:

— Извините, господа, у вас можно подкурить.

— Для вас, милое дитя, хоть факел! — растаял Егорыч, щёлкнув зажигалкой.

— Спасибо, — собралась, вроде, возвратиться к подруге девушка.

— Девушка, меня зовут Василий, можно также называть Егорычем, и, если я вас сейчас не угощу достойной выпивкой, вечер можно считать безвозвратно потерянным и бесцельно потраченным.

— Аля, нас угощают, — похоже, она только этого и ждала, и позвала готовую сорваться с места подругу.

— Это Алиса, — представила подругу девушка, — а меня зовут Ира.

— Василий, — представился Алисе Егорыч, одновременно поманив бармена.

— Павел, — нехотя представился Словцов, кивая бармену повторить.

— А нам «отвёртку», — попросила Ира.

— Правильно, — одобрил Егорыч, — затянем шурупы!

Девочки послушно хохотнули. Павел смотрел на них с нескрываемой печалью.

— Я здесь впервые вижу человека с такой пышной бородой, — сообщила Алиса.

— О, сначала у меня были усы, как у Чапаева, — похвастался Василий.

— Чапаев? Это кто? — озадачилась Ирина.

— Ира, — одёрнула её Алиса, — читать надо. Это у Пелевина. «Чапаев и пустота». Книга такая.

— Пелевин — это кто? — в свою очередь наморщил лоб Егорыч. — О чём они? — спросил он у Павла.

— О пустоте, — ответил тот.

— Вы девочки про Чапаева не слышали? — спросил Егорыч.

— Ну вот я читала, у Пелевина, но ничего не поняла, — призналась Алиса.

— А я думал, про него только Фурманов писал.

— Пелевин — это современный писатель, это постмодернизм, — пояснил Павел.

— Понял, это, типа, ни о чём, и обо всём сразу, — догадался Егорыч и сразу забыл о постмодернизме: — А вы Ира на Терешкову похожи.

— На кого?

— Будем восполнять пробелы в знаниях, — погладил себя по бороде Егорыч, — это первая женщина-космонавт.

— Как? Первым же этот был, Гагарин? — вспомнила-изумилась Ира.

Павел при этом подавился второй порцией виски. Откашлявшись, он всё же решил поддержать эту интеллектуальную беседу:

— Даже самые светлые в мире умы Не смогли разогнать окружающей тьмы. Рассказали нам несколько сказочек на ночь И отправились, мудрые, спать, как и мы.

— Смешные стихи. Я в Интернете такие же читала, — сообщила Алиса.

— Это Омар Хайям. Он писал, когда ещё не было Интернета. — Наливая из оставленной барменом бутылки, он продолжил цитировать:

Если истина вечно уходит из рук — Не пытайся понять непонятное, друг, Чашу в руки бери, оставайся невеждой, Нету смысла, поверь, в изученье наук! Тот, кто следует разуму, — доит быка, Умник будет в убытке наверняка! В наше время доходней валять дурака, Ибо разум сегодня в цене чеснока.

И запил обе строфы.

— У вас ещё много стихов о том, какие мы дуры? — с вызовом спросила Алиса.

— У меня вообще нет, — ответил Павел, — это у Омара Хайяма, и писал он их на полях научных трудов. Он был придворный астроном у персидского шаха. И было это так давно, а мир, кажется, совсем не изменился. Дорогая Алиса, вы живёте в стране чудес, — он кивнул на действо в зале, — и я понимаю в этом значительно меньше, чем вы.

— Вы, наверное, тоже учёный какой-нибудь? — предположила Ира.