Вихрь Бездны

— … если не желает стать рогоносцем, разумеется. А уж после ее выходки на площади — поверят в десятки ее любовников. Нам останется лишь подтолкнуть сплетню в нужное русло. А на гулящей подстилке мятежника — хоть живого, хоть мертвого — не женится даже проигравшийся в карты седьмой сын нищего рыцаря.

А вот теперь вопрос: тот подсмотренный неким солдатом поцелуй Тенмара и девицы Таррент существовал на самом деле? Или тоже — удачный плод очередной задумки предусмотрительного отца? А солдат получил за передачу байки остальным звонкую монету. Чтобы никто из «нормальных» людей не жалел о казни Таррентов. В этой семье, дескать, еще и девицы гулящие.

— Есть еще младшая…

В пьяном виде отец, оказывается, вдобавок склонен философствовать. Долго и занудно.

Нет, Роджер Ревинтер все-таки будет сейчас смеяться. Хохотать в голос. Слушая фантазии отца теперь уже об Иден Таррент и горячих лиарских конюхах. И о вышколенных солдатах гарнизона, готовых выполнить любой каприз юной хозяйки.

— … но ее можно не бояться — с такой-то внешностью. Подобная тихоня и серая мышь подцепит в лучшем случае провинциального барончика. И будет рада, что польстился хоть такой! У тихонь не бывает ни связей, ни влияния. Иден Таррент никогда не станет хоть сколько-нибудь привлекательной — разодень ее хоть в какие шелка-бархаты. Запомни это, Роджер…

Роджер запомнил. Особенно речи отца в походном шатре — на границе Лиара и Ритэйны. Итак, Бертольд Ревинтер, это тоже было ложью? Иден Таррент никогда не была опасна, не так ли?

— А как же твои слова неделю назад? Что следует опасаться ее будущего супруга?

— Лучше не рисковать, если можно риск исключить! — Отец раздражен. Оттого, что поймали на вранье, или просто много выпил? — Да и ты должен был перестать распускать сопли.

— Ты добился успеха. — Кажется, отчеканить получилось. Только Бертольд Ревинтер даже не дрогнул. — Сопли распускать я больше не стану.

— Я рад, — кивнул отец. Вновь протягивая руку ко второму — пузатому, на глазах пустеющему — собеседнику. — Будешь?

— Нет.

Что решено — нужно делать на трезвую голову.

Роджер вернулся в свою комнату. В ту самую, где вырос, прочел столько замечательных книг… ничему его не научивших. Где грезил о подвигах, мечтал поступить в Академию.

Обитые шелком стены. Портьеры в золотистых тонах. Такой комната была при матери, такой сын ее и оставил. В незначительных мелочах отец шел Роджеру навстречу. Чтобы в главном всегда заставить сделать по-своему.

Роджер молча переоделся в мундир лейтенанта. Военный, не парадный. Открыл чернильницу, достал перо.

«То, что я сделал, несовместимо с честью офицера».

На белом квадрате чернеют подсыхающие строки. Всё, что останется от него самого, его чувств и поступков. Вся жизнь поместилась в нескольких словах.

А тело и следы крови уберут.

Кресло. Тоже мамино любимое. Она всегда здесь сидела, когда заходила в комнату сына.

Пусть это произойдет здесь.

Роджер Ревинтер сел, выпрямился, насколько смог. Приставил пистолет к груди и спустил курок…

4

…Неизвестно чью карету подбрасывает на ухабах. Будто дорога вдруг стала взбунтовавшимися волнами Альварена. Только на сей раз лодка снабжена крышей и стенами и темна, как зимняя ночь. Не видно ошалевшего озера.

Остановилась колымага резко — Роджера аж швырнуло вперед. Едва успел схватиться за край узкой скамьи.

Дверца резко распахнулась, впуская солнечный совет и прогоняя иллюзию былого ужаса.

— Выходите, капитан Ревинтер.

Выходи, чего уж там? Ты в очередной раз прибыл, куда не хотел, чужая игрушка. Может, в этот раз обойдется хоть без подлостей, совершенных по чужой указке?

Ого, какой особнячище! И сколько же тогда фонтанов в саду у императора? Хотя, возможно, в Квирине знать живет богаче правителя. Раз уж он тут чисто формальный.

Изнутри жилище неизвестного Роджеру (и наверняка известного всей Сантэе) патриция не уступало в роскоши ни внешней отделке, ни саду.

Кричащие яркие краски, статуи — одна древнее другой, а уж вазы… И стоимость цветов в них!

А что это за сюжеты на стенных фресках и голубом полукуполе потолка? Зачем столько альковных зарисовок, это же все-таки не бордель? Или он самый? А может, салон какой-нибудь известной куртизанки?

И для чего ж ты мог понадобиться куртизанке, тем более — известной, а, «капитан» Ревинтер? Денег с тебя не возьмешь. Твой отец прелестницу тоже отблагодарит вряд ли. А если ей просто интересен юный красавчик — за этим не к тебе, а к Эверрату.

Разве что привлекла твоя слава насильника юных дев. Тогда красотка опять же будет весьма разочарована. Хотя бы твоим внешним видом. Не тянешь ты на коварного злодея из рыцарского романа, и сам это знаешь.

Лестница, свечи, красный ковер. Похожий есть дома. Лежит с тех пор, как…

Отец говорил: «хочешь узнать о хозяине — присмотрись к слугам». Пышные ливреи, угодливые лица. И страх в глазах. Дома прислуга одевалась намного проще… но от того, что одно блюдо разложат в разную посуду, вкус не изменится. Будь у отца не слуги, а рабы, как в Квирине, — боялись бы хозяина не меньше.

Кабинету тоже стыдиться нечего — вполне соответствует саду, дому и слугам. «Лепота» — как говорят в Словеоне.

— Здравствуйте, капитан Николс. Или вы предпочитаете «виконт»?

— Мне всё равно.

Ладно хоть не куртизанка, а вельможа. Лет тридцати или чуть моложе. Жгуче-черноволосый, темноглазый, яркогубый. То ли красавец из девичьих грез, то ли вампир из легенд Мэнда. Тех, что по ночам рассказывают у дружеских костров. И громко смеются за чашей вина — потому что рядом верные товарищи и ничего не страшно.

Хозяин дома улыбается во все белоснежные зубы. Безупречно ровные.

А вот и кресло для гостя — мечта любого политика. Из такого попробуй взвейся «подобно стремительному барсу». Впрочем, Роджер бы и со стула так не вскочил.

— Позвольте представиться, виконт. Патриций Луций Помпоний Андроник. Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, благодарю вас, — вежливо ответил Роджер.

— Тогда, если не возражаете, сразу перейдем к сути дела.

— Я слушаю вас.

— Виконт, хотите ли вы вернуться домой?

— Я полагаю, этот вопрос беспредметен, — всё так же вежливо улыбнулся Ревинтер-младший. — В Эвитане я — вне закона. «Дома» меня ждет расстрел. Или плаха — потому что я усугубил вину побегом и убийством конвоиров.