Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся

Галки-переправщики покинули их, как только сделка свершилась, остался филин Элигос. Этот факт несколько удивил всех, но протестовать особо никто не рвался, решив предоставить свободному переправщику право следовать с ними. И, кажется, филин был рад прибиться к разношерстной «стае», держась ближе Лукерьи Баранки.

Голова вышла из крутого пике и больше не грозила стремительным заносом к земле, теперь Эрик внимательнее осмотрелся. Не всем было так плохо после переброса из Дханпура, пожалуй, Луция и Матфей твёрдо стояли на земле и казались вполне себе довольными – ни следа, ни намёка на какой бы то ни было дискомфорт. Эрика озадачили взгляд и осанка Мафа: тот держался увереннее, чем когда-либо, а глаза (на мгновение показалось, что они сверкнули золотом) взирали высокомерно и дерзко. Но вот Матфей Катунь шевельнулся и наваждение, охватившее Эрика, прошло – перед ним вновь стоял его былой приятель и в глазах его, как и всегда, проглядывала светлая зелень.

– Ой, а солнце уже катится к горизонту, – донёсся чуток хрипловатый голос Юны Дивии с ноткой не то досады, не то удивления. – А в Дханпуре едва перевалило за полдень. Снова мы потеряли время.

Действительно, дневной светоч низко завис в безоблачной выси над черневшей линией горизонта, свету оставалось властвовать каких-то два часа от силы, а то и меньше.

Эрик, как и остальные участники путешествия, заметил, что воздух в этих местах суше, отдаёт запахом пыли и жарок, впрочем, дыхание зноя уже гасло вместе с дневным светом. Где же они оказались и что за диковинная страна Ситрич? Если они и рассчитывали на какое-то подобие живописности пейзажа, то тут их встретило разочарование.

Бескрайняя унылая степь простиралась во все концы, лишь на западе вливаясь в бугристый дымчатый песок. Будто мышиная орда, отправленная сказочным королём покорять свободные земли, неуклюже перекатывался хрупкий серый пергамент листьев по коричневато-жёлтой прилизанной, точно бриолином, траве. Осень сотворила с этим краем всё, что смогла, выжав все краски и соки жизни.

– М-да, то ещё местечко, – философски изрёк Эрик.

В поднебесье крохотными точками со стороны запада пронеслись два самолёта, оповестив своё пребывание в небесной гавани утробным рёвом. Царапины, оставленные ими на безоблачном небе, навели Эрика на обескураживающие думы: небеса рассекают машины, да что там, на дворе эра машин, а тут, под носом, творятся чудеса, место коим в книжках, но уж никак не в жизни.

– Гамаюн предлагает нам в спешном порядке переодеться в тёплую одежду, – оповестил всех Матфей, раскрывая рюкзак и вытаскивая из него в первую очередь саламандра, – ночи в этих местах холодные, несмотря на время года.

– И всё-то твой ворон знает обо всём, – усмехнулся Виктор Сухманов, наконец, и он очухался, правда, на отношении к Луции это не сказалось – он старательно обходил её взглядом.

– Так ему и более трёх сотен лет, – с долей иронии пояснил Матфей, – и ты бы знал обо всём за столько лет.

Ребята последовали совету ворона-долгожителя, облегчив спины от новеньких рюкзаков с одеждой. Ещё перед отправкой в Ситрич, по настоянию Гамаюна, Матфей попросил сыновей Миры купить Юне и Эрику тёплую одежду, взамен той, что они легкомысленно забыли у стен Белого храма. Старые вещи Виктора, Луции и Матфея остались при них. В средствах юноша не поскупился, благо, и одежда на Дханпурском рынке отличалась дешевизной, не падая в качестве. С размерами было угадано почти удачно, за исключением обуви – тут кроссовки обоим оказались великоваты. Но как сказала хихихающая от примерки Юна: лучше уж пусть пальцы шевелятся, чем упираются.

– Ну вот, поклажа легче, – подытожил Виктор, сложив легкую летнюю одежду в свой рюкзак. – Куда теперь двигать? Что-то тут не то чтобы городом, даже деревней не маячит.

– На запад, туда, где пески, – бегло указал рукой Матфей и шагнул первым, не дожидаясь остальных. – В северо-западную часть пустыни Данаки. Если поторопимся, успеем к полуночи.

Эрик нагнал его и вновь содрогнулся: глаза друга снова полыхнули золотом, отчего взгляд казался чужим, с долей надменности. Нет, это закатное солнце сыграло такую недобрую шутку с обликом Мафа, безусловно. И всё же нехорошее предчувствие чего-то тягостного пробежалось морозцем по спине Эрика, тот поёжился и сунул руки в карманы куртки, мысленно послав все свои ощущения. Через несколько шагов уже все пятеро шли нога в ногу, а прислужники сопутствовали им чуть впереди.

Матфей Катунь боролся. Конечно, сделка обязывала его, но так просто сдать людину своё тело, а самому встать в тень, он не мог позволить. Всегда есть лазейка, и он её нашёл сразу. Вернее, трещинку в чёрном зеркале.

Ещё в раздувшемся от переправы вихре, когда тело ему не подчинялось, подпав во власть круговерти, Матфей расслышал отчётливый треск зеркала, за которым томился двойник. Это было так странно: рёв урагана, сминавшего и трепавшего тело, как безвольную куклу, бил по ушам – тут себя-то не услышишь, а вот как пошла трещинами аспидная гладь зеркального потусторонья – так, пожалуйста, во всех подробностях. Победный возглас людина не то чтобы оглушил, сотряс Матфея изнутри, до чудовищной жути.

Самое скверное последовало после.

Видение окружающего его мира и все ощущения резко принялись сужаться, а сам Матфей будто погружаться внутри себя же, как если бы его вдруг с силой бросили в тёмный чулан. Вскоре вокруг и была тьма, жидкая, вязкая и гнетуще бездушная. Кажется, единственным дозволенным ощущением ему оставили холод, пронизывавший разум, ведь тела он лишился. И всё же руки и ноги были при нём, ими он нащупал стеклянную стену, за которой в маленьком круглом окошке он мог подглядывать то, что происходило наяву.

Эта метаморфоза так напугала его, что он принялся колотить руками и ногами по стеклу: движения выходили замедленными и смазанными, а удары хлипкими и беззвучными. Никаких трещин, даже намёка на их образование на зеркальной поверхности. Как же тогда антиподу удалось её разбить?

«Угомонись, копия, – раздалось вокруг него утробным эхом. – Всё же честно. Я тебе вон сколько раз помогал: и на озере, и в доме вурдалака спас. Без меня ни ты, ни твои дружки бы не протянули так долго. Теперь моя очередь рулить, а твоя – смотреть в замочную скважину. Пардон, в зеркальную. Имей совесть. Даже у демонов она имеется».

На последней фразе жидкая тьма пошла крупной рябью и волновой дрожью.

«Это моё тело! Моё! Не смей так поступать со мной!».

«А ты думаешь, у меня прежде не было телесной оболочки? – вдруг с мрачной злобностью изрекла темнота. – Миллионы лет назад я щеголял по вселенной в таком ослепительном наряде, что тебе и не вообразить, копия. Твоя шкурка – лишь жалкий отголосок того великолепия, коим я был наделён… Но что ворошить ушедшее. Твоё тело мне вполне подходит, немного внешней коррекции и никто ничего не заметит. Так-то».

« Не выйдет! Я всё сделаю, чтобы у тебя ничего не вышло! Я верну себе своё!».

Но тьма ничем не отозвалась, будто он уже канул в её глубинах, прочно увязнув за чёрным зеркалом на веки веков.

И всё ж Матфею удалось отыскать на бесконечно протяжённой вширь и в высоту стене крохотную, едва приметную трещинку.

Это произошло как раз в тот момент, когда переправа завершилась, и все вокруг очухивались после посадки. Матфей устремил всё своё сознание тонким искрящимся лучиком в излучину той трещинки, воображая, что она увеличивается и разрастается в сеть кривых и глубоких расколов. И ему это удалось. Чёрное зеркало задрожало, покрываясь бегущим во все стороны узором расселин и вдруг замерев на долю мига, взорвалось, разлетевшись на миллиарды осколков. И тут же виденное вдали окошко стремительно налетело на Матфея, и в то же мгновение всё было по-прежнему. Мир снова обтекал его, а тело принадлежало ему, но где-то на задворках разума он явственно чувствовал, как за ним подглядывает зеркальный подменыш, скрежещет от ярости зубами и льёт проклятия в его адрес.