Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся

– У моего отца большая семья: пять детей – три дочери и два сына, – простодушно с долей гордости пояснила девушка. – Старшие братья, Мунаш и Очинг, также добытчики соли.

– А где же они? И где ваши мужья? – поинтересовался Матфей.

– Мой муж на охоте, как и полагается. Утром придёт. Мужья же сестёр на озере, туда путь неблизкий, но и их ждут завтра к вечеру. С ними же должен вернуться Очинг. Бедняга, его никто, кроме нас никто не ждёт – надо же было ему родиться с одной любовью в сердце: девушка, которую он любил много лет назад – умерла, так он до сих пор хранит ей верность, так и помрёт один.

– Но вы забыли в разговоре про второго брата, – решил сменить тему собеседник, – он тоже на солёном озере?

– Я никого не забыла, – голосок Идоуу натянулся упрямством и нервом, – наш старший брат имел неосторожность полюбить девушку из другого племени – кафири, у нас с ними вражда уже много лет. Яа была хорошей женой, но не долго. Однажды случилось то, что должно было случиться рано или поздно: произошла очередная стычка между кафири и киранлалами, и угораздило этим двоим влезть в самую гущу… Отец правильно сказал – в Данаки скорее опаснее шальная пуля. Мой брат, первенец моего отца, и его жена погибли в тот день, оставив Оити одну. Теперь её воспитывает Адиса.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Мунаша и Яа нет уже семь лет. Вы никак не можете обидеть меня или кого-то другого. Разве что Оити, но того не допустит Адиса.

Пока Матфей беседовал с младшей дочерью старейшины, остальных гостей поддерживали разговорами старшие. Под пытливыми замечаниями гостей, киранлалы открыли секрет высокого пламени костров: оказалось, что к кострищам, которые жглись исключительно подальше от жилищ, оно и понятно почему, велись длинные тонкие трубопроводы, в которые подавалась нефть, добываемая особой группой из племени в окрестном озере.

Особый интерес среди детей вызвали волосы Лукерьи, их сравнивали с огнём и солнечным светом, их трогали любопытные детские пальчики, что вскоре порядком доконало и так уставшую от назойливого внимания девушку.

Юна Дивия, обычно говорливая и бойкая, оказавшись в столь экзотической компании людей, обратилась в сплошное внимание, одна в компании Спящая, она не понимала ни слова из произнесённого местными, а потому разглядывала каждую интересную ей деталь и, рассеяно поглаживала Рарога. Тот отчего-то вдруг возомнил себе, что ей нужна защита и, воцарившись на девичьих коленях, наслаждался единоличным вниманием, не забывая попеременно следить прищуренными глазами за всем, что кружило и двигалось вокруг.

Элигос неожиданно нашёл себе собеседника – Импундулу, ушастую сову, прислужника Адисы. Не такая крупная, как филин, сова носила оперение земляного цвета и бледно-коричневый лицевой диск с чётким ободком. Её перьевые ушки смотрелись трогательно, да и в целом, птица держалась скромно, но гордо. Гамаюн, как обычно, не делил своего общества ни с кем, выбрав убежище повыше, а кошки улеглись меж союзниками, наслаждаясь долгожданным отдыхом и желанным теплом огня.

– Мне кажется, или воздух здесь не отдаёт серой? – между прочим, заметил Эрик Горденов.

– Ты прав, – поддержал его Виктор Сухманов. – Я даже чувствую запахи еды. Или мне она мерещится.

Прибыла небольшая процессия женщин из глубин деревни – в руках каждая несла поднос или миску с яствами. Вскоре путники всласть наслаждались сочным свиным мясом, приготовленным с вечера и подогретым для гостей; угощались ынджера – большими рыхлыми лепёшками, похожими на блины, из кислой муки злака теф, в которые были щедро завёрнуты жареный картофель, морковь, пряности, рис и тушеное мясо. К еде подали местный алкоголь, тэж, сладковатый напиток, настоянный на корне, листьях и ветках дерева Гейшу с добавлением мёда диких пчёл и специй. На десерт вместе со свежими фруктами подали сухофрукты и орехи. Юна с удовольствием зачерпнула горсть сухих и тонких, как пергамент, кусочков яблока. Сушённые яблочные ломтики вдруг напомнили ей лепестки роз: вяленые, кремовые с розоватым кантом. А угодив на язык, каждая словно сочилась летним сладким соком с приятной кислинкой в послевкусии. Этакий привет ушёдшего лета, песнь отжившей жизненной вехи. И грустно, и сладко.

Пока гости наслаждались вкусом еды и утоляли первичные позывы голода, от любопытствующей массы зевак, взиравших на едоков с не меньшим интересом, будто для них разыгрывался персональный спектакль, отделилось несколько собак, прельщённых мясным духом пищи. Худые, так что рёбра проступали под кожей, голодные псины с опасливой оглядкой осторожничали, не решаясь совсем близко подобраться к блюдам с едой. Несколько раз на них сурово прикрикивал Адиса да несколько охотливых горлопанов заливисто улюлюкали в след драпавшим зверям, но нужда сказывалась сильнее, и твари всё равно возвращались к намеченной цели. Наконец, терпение старейшины сдало и он, вскочив на ноги, притопнул и пригрозил псам палкой, которая как по волшебству образовалась в его руке. Эта весомая угроза возымела желанный эффект, но не на всех: одна особо худющая доходяга увернулась и бросилась прямиком к ближайшей миске с лепёшками. Там как раз сидел Виктор, хмурившийся всё сильнее по мере разгона собак. Его крупная фигура, очевидно, внушила собаченции трепет и в одном кусе от желанной добычи, та замерла, вжавшись в место.

Вик внимательно смотрел на голодного зверя, затем ухватил первую подвернувшуюся под руку лепёшку и бросил тому. Шавка растерялась не меньше толпы, люди, казалось, подавились дразнящими издёвками, адресованными нахальному животному. Но критический момент прошёл, собака подхватила с пыльной земли роскошный ужин и тут же на глазах у всех расправилась с ним.

– Зачем переводить на бесприютную тварь хорошую еду? – с укоризной бросил Адиса расщедрившемуся гостю. – От того она наберётся наглости и совсем перестанет бояться.

– А зачем нужно, чтобы собака боялась? – строго взыскал Виктор. – Если к животному по-хорошему, то оно любить будет, а когда боится – жди от него пакости.

Псина в знак подтверждения правоты добряка, приподнялась и заискивающе приблизилась к нему, отчаянно виляя узким, как у крысы хвостом, и пригибаясь телом. И юноша смело вытянул руку, без колебаний возложил её на голову пса и погладил. Собака признательно лизнула ласкавшую её руку.

– У тебя большое сердце, юноша, – смягчившимся голосом обратился старейшина. – Не сердись, но у нас так принято – выживает сильнейший. А собаки хорошо чувствуют таких, как ты, иначе бы этот беспризорник не подпустил тебя к себе и не признал за главного.

Пиршество не дошло до финальной стадии, когда Чиди привел за руку старика настолько ветхого, что казалось, каждый шаг грозил развалить его на части. Внук Адисы подвел старца к тому месту, где восседала семья деда, помог тому усесться и тут же вернулся к матери.

Высокий, как и старейшина, высушенный годами почти до состояния мумии, старик, которому на вид смело можно было дать сотню лет, если не две, сутулил хрупкую спину. Единственный в деревне, кто носил волосы, длинные, скрученные в толстые молочного оттенка дреды.

– Змея! За ним приползла змея! – всполошился вдруг Рарог и суетливо забегал вокруг Юны.

Змея действительно показалась, заняв боевой пост около древнего пришельца, но с явным намерением защитить того, нежели напасть: сомнений не оставалось – меж ними союз. Однако ж кошки не спешили полошиться и, приподняв головы, удостоили новоявленную гадину внимательными взглядами.

– Што рас-с-скричалс-с-ся, лупоглаз-с-сый? – невозмутимо обратилась змея, не сводя глаз с саламандра. – Никогда не вс-с-стречал з-с-смею?