Виктор Гюго

Примечателен словарь и эмоциональные образы, с помощью которых поэт рисует мрачный портрет Филиппа: «Никто не видел этого короля улыбающимся, улыбка не более пристала этим железным губам, чем заря, появляющаяся у темной решетки ада… Мысли, которые выходили из его головы, казались мрачным скольжением гадюк…»

Целый сонм коронованных деспотов представлен в той части «Легенды…», которая называется «Круг тиранов». В стихотворении «Едоки», входящем в этот цикл, поэт решительно оспаривает якобы «божественные» права королей над народами: «Кто эти короли? — говорит он. — Это те, которые нас съедают. Все они обладают большим аппетитом. Сильны ли они? Как вы. Красивы ли? Как вы. Кем они рождены? Женщиной, как вы… В чем же их величие? В том, что они имеют страшную служанку-войну и черного слугу, который зовется эшафотом».

Стихотворение «Вор — королю» из этого же цикла кончается красноречивым сравнением:

В ком больше низости, жестокости, коварства? Я в плен беру гроши, а ты воруешь царства!

(13, 411. Перевод М. Донского)

В стихотворении-сказке «Гидра» подлинным чудовищем оказывается не стоглавая гидра, спокойно спящая на солнце, а король Рамиро, перед преступлениями которого бледнеют злодейства сказочных чудищ.

А в сатире под названием «Двое нищих» папа и император представлены грабителями, окопавшимися под видом нищих возле дороги:

Петром и цезарем зовут их в мире этом, Один все молится, другой — всегда с мушкетом, И оба прячутся в засаде у дорог: Петр руку протянул, а тот нажал курок. Ограбив путников, сбирают денег груды…

(13, 357. Перевод А. Ахматовой)

Своей эпопеей Гюго спорит с официальной историей, которая построена на «подвигах» монархов. Легендарного скандинавского короля Канута, прославленного как «героя» и признанного «святым» католической церковью, поэт разоблачает (в стихотворении «Отцеубийца») как преступника, начавшего свои «подвиги» злодейским убийством старого отца. Прославленный буржуазными историками «король-солнце» — Людовик XIV — показан как один из многочисленных тиранов французского народа, при котором Франция была настоящей рабыней в отрепьях.

Новые времена с их войнами, пожарищами и массовыми убийствами предстают в «Легенде…» не менее жестокими и свирепыми, чем древний мир и средневековье (стихотворения «После боя», «Кладбище Эйлау», «Междоусобная война» и другие).

И всегда горячее личное чувство поэта, его взволнованность и резкое осуждение слышатся за его рассказом. В главе, посвященной «Легенде веков», Жан Батист Баррер справедливо утверждает, что «оригинальность этой эпопеи заключается в том, что после бога величайший персонаж, который в ней действует, — это сам Виктор Гюго… Именно его присутствие придает эпопее драматический характер» [57] . Личное отношение к происходящему, горячий пафос художника постоянно вплетаются в эпическое повествование «Легенды…», родня ее с «Возмездием».

57

J.-B. Barr*re. Victor Hugo. р. 193–194.

Не тот, кто прав, счастлив; не тот, кто прав, и властен. Герой всегда ль угрюм? Всегда ли раб несчастен? Ужели у судьбы всего один закон?

— негодует поэт в лирическом отрывке под названием «Писано в изгнании». И, не останавливаясь на констатации несправедливости, он пламенно взывает к возмездию:

Хочу возмездия! Пусть упадает мщенье Не на невинного на клубы преступленья! Нет! Торжествующий мне Каин нестерпим. Когда царит порок и гнется все пред ним, Хочу, чтоб с неба гром ударил, чтоб, синея, Вонзилась молния в надменного Атрея!

(13, 429. Перевод В. Брюсова)

Показывая преступления коронованных деспотов, с древних времен и до современности, от испанского Филиппа II до Наполеона III, поэт стремится тут же сурово наказать преступников, творя, как и в «Возмездии», правый суд своим карающим словом. Недаром целый раздел средневековой истории во второй книге «Легенды…» носит название «Предупреждения и возмездия». Сюда входит и поэма «Орел с каски», в которой рассказывается, как жестокий феодал Тифаин убивает шестнадцатилетнего юношу, пренебрегая людскими мольбами, и как за это злодея жестоко наказывает орел, слетевший с его медной каски. Внутренняя сила, энергия и убежденность, свойственная автору «Легенды…», прекрасно выявляются в образе этого мстителя, который выкалывает Тифаину глаза и пробивает ему череп. Характерно, что прежде, чем убить своего свирепого господина, орел обращается за свидетельством своей правоты ко всей вселенной: «Звездное небо, горы, одетые белой невинностью снегов, о цветы, о леса, кедры, ели, клены! Я беру вас в свидетели, что этот человек зол!»

Здесь выявляется и другой характерный для романтической эстетики художественный прием Гюго: поэт, стремясь обличить и наказать ненавистных палачей и тиранов, наряду с образами исторических личностей, вводит образы откровенно фантастические. Чудовищное и чудесное, вроде оживленного для возмездия медного орла, сочетается в «Легенде…» с точными реалистическими зарисовками.

Беспощадная критика, которой Гюго подверг прошлое человеческого общества, и его резкое расхождение с официальной историей были не без раздражения отмечены буржуазной критикой XX в. Говоря о том, что Гюго орудия монархическое и религиозное прошлое «в оскорбительных формах», один из французских исследователей — Андре Белльсор возмущается тем, как «наш самый великий эпический поэт» характеризует два века французской истории, уничтожая ее самых знаменитых королей. «Он трактует историю, как варвары трактовали Рим, — он ее разоряет, — говорит автор, — его сатира срывает все драпировки… Во II и III сериях «Легенды веков» личность автора выявляется еще более откровенно среди изуродованных им фактов: все окрашено его ненавистью к королям и священникам… В конце концов мы уже не знаем, в чьи руки мы попали: чудовища или бога» [58] .

58

Andr* Bellesort. Victor Hugo. P., 1951, p. 188–189.

Однако разоблачение тирании — отнюдь не единственная задача «Легенды…». Преследуя в своем произведении нравственно-назидательные цели, поэт стремится отразить в нем не только преступления, но и неуклонное совершенствование человеческого рода. В предисловии к первой части «Легенды веков» он пишет, что все ее стихотворения, хотя и различны по сюжету, но «вдохновленные единой мыслью, связаны между собой нитью, которая порой так истончается, что становится почти невидимой, но не обрывается никогда». Эта «великая и таинственная нить в лабиринте человечества именуется прогрессом», говорит писатель, добавляя, что его цель — показать «медленное и неуклонное пробуждение свободы» и «человека, идущего из мрака к идеалу» (13, 302, 305).

Тут мы подходим к романтической теории прогресса в ее чистом виде: восхождение человека к идеалу происходит, по мнению Гюго, в процессе извечной борьбы злого и доброго начал. Отсюда проистекает такая особенность его произведения, как столкновение моральных антитез, которые художник выдвигает почти в каждом из эпических звеньев, составляющих «Легенду…». Величие оттенено низостью, мужество — трусостью, высшая справедливость — преступлением, любовь — ненавистью и т. д. Все в «Легенде веков» призвано демонстрировать мощь добра и конечное бессилие зла.

Контраст между счастьем людей, которые ничем не владеют в мире материальном, но пользуются любовью и уважением своих близких, и несчастьем богатых и могучих властителей, удел которых — всеобщая ненависть, с большой силой выражен в стихотворении «Царь Персии». Царь, постоянно «обеспокоенный» и «устрашенный», боится даже собственной семьи, поэтому его райский сад полон вооруженной охраны. Старый пастух, которого он встречает в поле, живет в жалкой хижине, но он весел и счастлив, потому что рядом с ним находится любящий сын.

Пока он говорил, царь слушал и дивился. А юноша-пастух перед отцом склонился И нежно руку у него поцеловал. «Сын, любящий отца! Как странно!» — царь сказал.

(633. Перевод М. Кудинова)

Воплощением «добра» и «справедливости», торжествующих в «Легенде…», является то «взгляд бога» — символ совести, которая взывает к преступному Каину («Совесть»), то французский Роланд, испанский Сид или другие рыцари, карающие феодальных злодеев («Романсеро Сида», «Странствующие рыцари», «Маленький король Галисии» и другие), то скромная семья рыбака из поэмы «Бедняки», усыновляющая несчастных сирот. Эти стихотворения и поэмы являются едва ли не лучшими из всей «Легенды…» благодаря силе нравственного убеждения, воплощенного автором в необычайно пластические и впечатляющие образы.