Виктор Вавич (Книга 1)

Тиктин думал: "Сказать, что еще эта травля..." Ему очень бы хотелось сказать хотя б в уме: "жидовская травля", но он и в уме не произносил этого вслух. Сейчас придет этот пошляк железнодорожный, и начнется разговор о вегетарьянстве, печенках и "с какой стати Сарасате за один концерт берет пять тысяч?"

– Э, да тут еще всякое, - махнул рукой Тиктин. Подождал. Брониславна молчала.

"Не читала, - решил Тиктин, - не стоит начинать".

Глупая Брониславна принесла одну тарелку супа и поставила перед Тиктиным.

– Пока до обеда. Пожалуйста. Что имеем.

От тарелки шел горячий пар, жирно пахло клецками и какими-то кореньями, чужим домом, чужим варевом, и так пригласительно вкрадчиво.

– Почему ж я один? Не беспокойтесь, - Тиктин даже приподнялся; шатнул стол, плеснуло на скатерть. Но глупой Брониславны уже не было. А умная сказала:

– Почему вы не отдохнете? Хоть месяц... за границу. Можно ведь и самому когда-нибудь о себе подумать...

– Месяц?
– крикнул Тиктин и поднял брови. Брониславна ждала.
– Месяц?
– А чужой дом обвивал съестным паром, мягким, уступчивым.
– Се-кун-ды нет!
– И Тиктин повернулся к тарелке, машинально схватил спешной рукой салфетку и засунул за жилет. Он слегка обжигался пахучим супом, а клецки услужливо рассыпались во рту. На полтарелке Тиктин опомнился и уж все равно продолжал спешить. Он торопился доесть, глянул на часы напротив на стене - двадцать минут восьмого.

– Анелю!
– крикнула Брониславна.
– Нема пепшу?

– Бросьте, бросьте, - замахал свободной рукой Тиктин, - надо идти.

– Але тутен достац, - обиделась из дверей глупая Брониславна и бросилась на звонок в сени.

Тиктин наспех ловил последнюю клецку и слышал, как в прихожей топал калошами хозяин, как шептался с Анелей. Тиктин вытер усы и бросил салфетку на стол.

Вошел хозяин, маленький, в длинном обвисшем пиджаке, видно было, как в пустых брюках шатаются на ходу тонкие ножки. И под обиженными, брезгливыми губами деревянной щепкой заворачивала к кадыку пегая бородка.

– Вы только что со службы?
– шагнул к нему Тиктин.

– Да, мы с работы. Нам надо работать, - и хозяин глядел маленькими полинялыми глазками на Тиктина: поглядел и брезгливо и зло.

Про него знали, что он был в ссылке в Минусинске, а потом мостил мостовую. И когда познакомили Тиктина, то шептали ему в углу: "он мостовую мостил", со страхом говорили, как будто этой мостовой ничем не перешибешь.

– Да, нам работать надо, - повторил хозяин.

"Мостил?" - подумал Тиктин. Он слышал, как хозяин мыл в кухне руки и ворчал на Анелю.

Брониславна опустила глаза и грустно поднялась с кушетки.

"Черт! надо было пять минут раньше уйти", - и Тиктин злился на клецки.

– Прошу, что имеем, - сказал хозяин. Все молча стукали вразброд ложками.

– Что слышно?
– спросил хозяин, не поднимая глаз от тарелки.

Тиктин поспешил с ложкой в рот.

– А на вас уж написали?
– продолжал хозяин, втягивая суп.
– Теперь вы кланяться или то прощенья просить будете? Я так говорю?

Тиктин поймал взгляд Брониславны и понял, что читала, читала, наверно.

– То есть почему же кланяться?
– И Тиктин откинулся на кресле.

– А они все окручивают, окручивают, - и хозяин покрутил ложкой в тарелке, - сами плачут и всех капиталом окручивают, окручивают, а другие работают.

Хозяин на секунду глянул глазами Тиктину в брови.

"Мостил". Тиктин раздражался.

– Позвольте, - и он видел, как Брониславна провела по нему глазом, то, что написано, написано пошло. Пишется пошлостей много, говорится их еще больше... Не кладите мне второго - я сыт... Может быть, пошлей всего то бесправие, в котором находится почему-то целая группа населения... связанная по рукам и по ногам. И может быть, - Тиктин уже говорил полным голосом, как в зале городской Думы, - может быть, нужно совсем не так много мужества, чтоб плюнуть в физиономию связанному человеку.

Хозяин брезгливо сматывал мокрую ниточку со зразы и не давал Анеле помочь.

– Когда даже право передвижения, - возвысил голос Тиктин, - которым пользуется всякий...

– Например, в Минусинский край, - хозяин аккуратно резал зразу, не отрываясь от тарелки.

– Эта-то дорога, знаете, и им не заказана, - потряс головой Андрей Степаныч и повернулся боком к столу. Увидал, как рябила в дрянном зеркале над кушеткой его физиономия, - уродливая выходила и смешная. Тиктин нахмурился.
– А когда вам всюду тычут: "жид! жид!" и у вас нет лица, а с рожей, с харей, мордой жидовской вы должны всюду являться, посмотрим, что вы тогда запоете!

– Вы на бирже попробуйте сказать "жид", и тогда вот посмотрим.

– А вам хотелось бы, чтоб вы кричали: "жид", а вам: "кшижем, кшижем, падам до ног", чтоб еще стлались перед вами?
– Тиктин уж не глядел на Брониславну.
– Не много ли?
– раскачивал головой Андрей Степаныч. Он уж поднял голос до зычной высоты и угрожающе глядел на хозяина.

Хозяин старательно вытирал бородку, обернув руку в салфетку: ловил в горсть и вытягивал.

Андрей Степаныч поднялся и вынул часы из жилета. Тиктин теперь чувствовал, что вот сотни еврейских глаз глядят на

него с благодарным удивлением и с раскаянием за эту статью, и хотелось просто подойти. И как это сейчас можно! И тепло и вместе! И как достойно! Хозяин встал со стула и, не распрямляясь, как сидел, вышел в дверь всем своим пиджаком.

– Табак здесь, - встала ему вслед Брониславна. Анеля опустила шепотком ложечки в стаканы.

– Ну-с, надо идти, - сказал Андрей Степаныч.
– Благодарю вас, шаркнул Брониславне. Шаркнул с грацией.

Анеля обтерла руку чайным полотенцем, протянула Тиктину.

– Честь имею кланяться, - шаркнул Тиктин в темную дверь, где скрылся хозяин.

– Стасю!
– сказала Брониславна. Ответа не было. Тиктин шел в сени.

– Холодная шуба, - говорила Анеля.

– Ничего, ничего, - бодро приговаривал Тиктин.
– Ничего, - искал калоши.
– Отлично, - сказал Тиктин весело и накинул свою большую шапку.

На ступеньки навалило по щиколотку снега, белым горбом вздулось крылечко. Щупая палкой снег, Тиктин спустился по ступенькам. В ровный, пухлый снег бесшумно уходила вся калоша, как в воду, и белыми брызгами отлетал снегу носка.

"А черт с ним, - подумал Тиктин о хозяине.
– Клецка!"

Он шире зашагал и размашисто отворачивал вбок палку на ходу. Расстегнул внизу шубу. Шагал молодцом.

В улице было совсем тихо и пусто.

Андрею Степанычу хотелось теперь встретить кого-нибудь. Дома не светились, и даже себя, своих шагов не слышал Тиктин. И только одни фонари горели на улице, стояли светлыми головами. Для себя жили. Ногами в снегу. Тиктин сбавил шагу.

"Пожалуй, про детей я зря, - сказал Тиктин. Стал на минуту, слегка запыхавшись.
– Не надо было!"