Викториада

– Отцовское сердце почувствовало.

– Ну, пап, что ты из меня дуру делаешь?
– Катя даже стукнула кулачком по подголовнику, от чего прапорщик чертыхнулся и почесал ушибленный затылок.

– Как же, сделаешь из нее дуру.
– Пробурчал он себе под нос.
– Датчик на тебе, пришлось из резервов изъять.

– Так ты за мной следил? – Катя не в шутку обиделась.

– Так я ж говорю - отцовское сердце.
– Он развернулся к дочери, но видя, что девушка надула губки и шмыгает носом, сменил язвительность на примирительный тон.
– Катюх, не дуйся. Как бы я тебя нашел? Ты же у меня одна. Это не от недоверия, а только на экстренный случай. А тут тебя нет и нет… Мы с ребятами и так пол города обскакали, чтобы на твой след выйти. Да и в небоскребе этом пришлось молодость вспомнить.

– Он помассировал плечо.

– Ладно, пап, я не дуюсь - это ты меня прости, но по-другому никак. Этот придурок без меня пропал бы.

– А за этого придурка, - он покосился на меня, - мы попозже побеседуем.

Дальше все ехали молча. Я только ловил со всех сторон смеющиеся взгляды.

В тишине и темноте время становится вязкое, как гудрон. Я развлекался тем, что пытался высмотреть стрелочки на своих часах, но результат был такой же, если бы я разглядывал время отсюда, например, наКурантах или Биг Бене. Да и последний раз я на них смотрел возле своего дома, поэтому, могу констатировать только, что на работу я безнадежно опоздал. Не знаю, сколько прошло времени: может час, а может и два, но наконец-то машину осветили мощные прожектора, впереди раздвинулись тяжелые створки ворот и «Уазик», глухо урча двигателем, забрался в какое-то подземелье. Раскрылась задняя дверца, и бойцы шустро выскочили в огромный подземный гараж. Меня, без должного пиетета положенного гостю, вытащили за шкирку из салона и, подталкивая прикладами арбалетов, увели по коридору вглубь подземного сооружения. Единственное, что я успел рассмотреть, пока меня уводили, это то, что Катя активно жестикулируя, что-то объясняла отцу, а тот только улыбался и скептически кивал, толи, соглашаясь, толи, успокаивая дочь. Потом мне на голову натянули холщовый мешок и долго вели по коридорам. Зачем они это сделали - я не понял. Сквозь текстуру материи было неплохо видно длинные коридоры с множеством дверей, разветвления, над головой, жужжа и потрескивая, мерцали лампы дневного освещения. Такое ощущение, что под землей был целый город. Люди, как правило, в военной камуфляжной форме, причем независимо от пола, прижимались к стенам, давая пройти нашей странной процессии. В конце концов, меня завели в небольшую комнату и оставили посреди нее с мешком на голове. Я вжал голову в плечи, ожидая удара, но за моей спиной захлопнулась дверь, и щелкнул замок.

Я стянул с головы мешок. Маленькая комната, освещенная тусклой лампочкой накаливания. Железная сборная кровать, скрученный матрас на пружинной сетке, тумбочка, да табурет - вот и вся меблировка.

– Да… попал. Каменный мешок, с лампочкой Ильича под потолком.
– В подтверждение того, что осветительный прибор видел Ильича лично и если не Владимира, то Леонида точно, лампочка мигнула и погасла.
– Опять начинается!

В замке звякнул ключ и в луче света из коридора появились две массивные фигуры.

В голове звоночком зазвенела мысль: «Теперь точно побьют!»

– Едрить твою за ногу! Марья Семёновна, прошу прощения, сейчас сделаем, здесь всегда свет чудит.
– Фигура пощелкала выключателем, затем оттолкнула меня плечом, взяла табуретку, поставила по центру комнаты, залезла и постучала пальцами по лампочке. И, о чудо, лампочка засветилась ровным светом.

Естественно в этот момент я пялился во все глаза вверх в ожидании данного чуда и словил «зайчиков» по полной программе. Пока пытался проморгаться и восстановить зрительные сенсоры, меня опять довольно бесцеремонно - я заметил, что тут со мной вообще не собираются церемониться - усадили на табурет.

– Раздевайтесь.
– Голос был женским, бархатистым и довольно приятным. Таким голосом, наверное, надо в опере петь.

– В смысле?
– Я все еще никак не мог восстановить зрение, но то, что позволяло увидеть - моей собеседницей была высокая, очень широкая в кости, правда, немного полноватая женщина лет пятидесяти.

– На коромысле. До трусов.

– До трусов, - проворчал я, - зачем ей вообще этот мордоворот, такая и сама прекрасно, кого хочешь, без трусов оставит.
– Я стянул рваную футболку, оглянулся в поиске куда положить… не нашел и положил на пол. Стянул с себя ботинки, немного стесняясь, стащил джинсы. Ощущал себя новобранцем на призывной комиссии, пытаясь закрыть ладошками особо дорогие моему телу места.

Женщина обошла меня вокруг, поцокала языком. Заинтересованно осмотрела царапину на плече, потыкала пальцем в синее колено и кровоподтёки на пояснице и явно получила удовольствие от гримасы боли на моем лице. Поле чего закончила водить вокруг меня хороводы и остановилась напротив. Сложив руки на груди, посмотрела на меня сверху вниз.

– Рассказывай.
– Голос ее был уставшим и, я бы сказал, немного скучающим.

– О чём?
– Не понял я.

– О маме с папой… Где и при каких обстоятельствах получил данные травмы?

Тут до меня дошло, что Марья, как её там, Семёновна - это врач. Ну, это уже хорошо, главное, чтобы не патологоанатом… Хотя, проктолога я бы тоже не хотел видеть.

– Ударился… - Я показал колено.
– Три раза.

– Оригинально. Одного раза было недостаточно?

– Так получилось

– А царапина?

– В лифте застрял. Вон, футболку порвал, когда выбирался.
– Я указал пальцем на кучу грязной одежды под ногами.

Она кивнула, удовлетворенная объяснением.

– Сутки карантин. Если не обратится - можно выпускать.
– Это было уже сказано не мне, а здоровяку - специалисту по лампочкам. Тот кивнул и вслед за докторшей вышел из комнаты, закрывая за собой дверь.

Я остался один посреди комнаты на табуретке в одних трусах - как дурак, в общем как все последнее время. В довершении всего лампочка снова мигнула и потухла. Кряхтя, я взобрался на табурет и постучал ногтем по стеклянной колбе. Метод ремонта оказался на удивление действенным. Свет снова включился. В этот момент дверь снова открылась, и в комнату опять зашел тот же мужик, только теперь он был с большим бумажным кулем. А я стою на табурете в одних трусах, держась за электрический провод, на котором висела лампа. Короче, до этого момента я был совсем не дурак.

– Лампочка… - я показал ему на осветительный прибор, с надеждой, что уж кто-кто, а он-то меня точно поймет.

– Ага… Только за шею не завязывай, дышать трудно.
– Произнес он с интонацией знающего человека и положил куль на тумбочку. Это оказалась новая, камуфляжная форма. Прямо с иголочки. Даже складки еще не разгладились. Пока я разглядывал одежду, за спиной снова захлопнулась дверь, и щелкнул замок.

Вот я снова один. Вроде в тишине, тепле, но в голове сидела фраза докторши: «Сутки, если не обратится…». Сутки… через сутки все станет понятно, или мне уже будет все равно. «А мне и сейчас всё равно!»

Я со злостью раскатал матрас. Внутри лежало синее армейское одеяло, такое… с тремя черными полосками и подушка. Постельного белья не было. «Зачем тратить белье на потенциальный труп». В животе заурчало. «Собственно, как и на жрачку». Я улегся в кровать и накрылся одеялом с головой. «Как уснуть на голодный желудок?» Это была последняя мысль, перед тем, как я провалился в тяжелый сон со страшными сновидениями.

Глава 9

Подземелье гномов

Баба Зоя стояла в приоткрытых дверях своей квартиры и игриво грозила мне пальчиком. Её единственный глаз, почему-то в монокле, слеповато щурился на мою облёванную куртку, которая была, каким-то чудом на мне, и при этом дико вращался. Бабка визгливо хихикала и опустила свой крючковатый ревматоидный палец мне на ширинку. Я судорожно схватился за молнию, но штанов не было вообще. «А, да, я же их снял при осмотре» - успокоено подумал я и махнул Зое Иванне рукой. Ту же секунду квартира бабы Зои вместе со своей хозяйкой, с диким грохотом рухнула вниз. Я подбежал к проёму двери и выглянул наружу. Это была уже моя дверь. Я выглядывал с седьмого этажа, а одноглазая старушка тянула ко мне руки, стоя на бетонной плите. Я недоуменно почесал лоб, и рука наткнулась на торчащий прямо над переносицей черенок стрелы от арбалета. Стрела почему-то не вызвала у меня недоумения, она была естественной, как ухо или нос.