Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены
Шрифт:
Правда, Эригена, принесший с собой в Галлию знание греческого языка из Ирландии, высоко стоял в данном случае, по своим познаниям в греческом языке, над прочими франкскими учеными, своими современниками, так что даже его одного только и находят возможным признать эллинистом в собственном смысле из всех ученых, окружавших Карла Лысого [303] . Но и Эригена, не бывший сам на востоке, в Греции, ограничивавшийся, вероятно, более книжными занятиями, хотя и обращавшийся, без сомнения, при случае за указаниями к встречавшимся ему на западе грекам [304] , сам называл себя, когда приходилось ему браться за перевод греческих произведений, «весьма еще неопытным новичком в эллинистических занятиях», «весьма слабым в области греческой учености и литературы», жалуясь на крайнюю трудность для него порученного королем дела [305] .
303
Hauriau, у Schr"ors'a, 467.
304
Cf. Versus, Sect. V, 17, с. 1239: " .
305
«Не желая, да не имея и возможности противиться повелениям Вашим, -говорит он в предисловии к переводу творений Дионисия, обращаясь к королю, — мы, будучи весьма еще неопытными новичками в эллинистических занятиях (r"udes admodum tirones adhuc helladicorum studiorum), — признаемся в том, ибо зачем нам стыдиться признаться в том пред Вашей ясностью? — сверх сил наших, при помощи, однако, Того, Кто есть умственный свет (lux mentium) и просвещает сокрытое во мраке, перевели с греческого языка на латинский четыре книги св. отца Дионисия Ареопагита, Афинского епископа, написанные к Тимофею, Ефесскому епископу, и десять писем его же». Praef. ad vers. Dionysii, с. 1031-1032. «Труднейшее дело (difficillimum laborem), говорит он в предисловии и к переводу De Ambiguis Максима, поручили Вы, православнейший из царей, рабу вашему, весьма слабому даже в области латинской [учености и литературы], тем более греческой (imbecilli valde etiam in Latinis, quanto magis in Graecis); сверх того, повелели даже поспешить, как будто опытному в том и другом языке (veluti erudito utriusque linguae), и скорее привести (труд) к концу». Praef. ad vers. Maximi, с. 1195.
Основание для этих жалоб заключалось частью в особенностях самих произведений авторов, которых Эригена переводил на латинский язык и уважал и изучал более, чем других. И Дионисий и Максим, как сказано было выше, при отвлеченности содержания и своеобразности языка своих произведений, принадлежали к труднейшим для понимания писателям в греческой патристической литературе. Но западный ученый IX века встречал кроме того особого рода затруднения при своих занятиях греческими писателями. Ему приходилось преодолевать еще прежде всего трудности чужого языка и испытывать в то же время недостаток в научных средствах, которые так облегчают в настоящее время для ученого доступ к писанным на чужом языке произведениям древности и которые для природного грека в свое время частью не были и нужны [306] .
306
Можно
Что Эригена и на самом деле весьма далек был от идеального совершенства в своих «эллинистических занятиях», свидетельством могут служить сами переводы греческих произведений на латинский язык, оставшиеся после него. Ошибки и недоразумения встречаются в них почти на каждом шагу [307] . И хотя нетрудно заметить, что неправильности в его переводах происходили часто не столько от незнания переводчика, сколько от неисправности или просто неразборчивости текста бывших в его распоряжении рукописей [308] , но это нисколько не ослабляет убеждения, получаемого при ближайшем ознакомлении с делом, что и познания самого Эригены в греческом языке далеко не были идеальными.
307
Gale, имея в виду изданный им отрывок перевода сочинения Максима De Ambiguis, готов даже считать и Эригену знавшим немного более греческой азбуки (Praef. edit. De divis. nat. ap. Floss, c.97C: Haec versio, absque iis, quae in libris de divisione Naturae facile observantur, satis ostendit, Erigenam fuisse in Graecis plane alphabetarium). В одном месте издатель замечает, что переводчик все почти извращает в переводимом тексте на протяжении целой главы, так что излишне и отмечать эти извращения каждое в отдельности (Versio Ambig. Maximi. с. 1199, notab: Omnino hic nihil vidit J. Scotus. Et paene omnia in hoc capite per-vertit). Ряд ошибок и недоразумений, не отмеченных у Gale, представляет уже начало перевода, с. 1195-1197. В первой главе обращает на себя внимание странный перевод — pueris, вместо compedibus, vinculis, с. 1197D (с. 1198D: pueris, id est curis). He меньшее число случаев совершенно неправильной передачи подлинника представляет и перевод творений Дионисия. Для примера можно привести некоторые qui pro quo из перевода трактата De mystica theologia. Cap. I, § 2, с. U73A: вместо ’ — sed his quidem hi, quos (=! lb ), 1173B: — oportet, — de aliis ardentibus; I, 3, 1174A: — et quod, (al. ) — docet, tv — in qua omne relucet etc. (все это место искажено); II, 1174В: —ipsum super Deum, — ignorantibus; III, 1174C: — in Spiritu theologia, x"a — in corde (germinata sunt); {^ — servaverunt reditum, 1175A: — habere, — ejus, quae est universaliter, 1175B: ob , оЪ — поп crapulae, non maniae; IV, 1175C: — tumor (вм. pondus); V, 1176A: — , 1176: — hostia, f) — an ipsa sit. De cael. hier, в особенности ср. XIII, 3, с. 1062В (с. 239C): таС ( — ipsa aqua nonne et in omnes proportionaliter pervenit (- oil oi) ). В сочинении De div. nat. III, 40, с. 742 ср. неправильное замечание о склонении , множ. , (вм. ), также опыты словопроизводства — III, 16, С.668С: , quasi eggigi , juxta ipsum Deum constituti; III, 18,680C: (солнце), hoc est revertens (conj.: ), Ill, 26, 697A: , quasi &vo>, hoc est visio desuper, III, 32, 714AB: , quasi per poros penetrat, , quasi , hoc est species visa; V, 31,941D: — , sursum versus conversio, vel & imiav, sursum servans visum; V, 38, 995C: anima (sic) filia, hoc est perfectae aetatis in virtutibus, veluti fv"oov , id est intus aetatis. Expos, super Ier. cael. c. 130D: — , id est omnia servans; 145C: , quasi , quod est principum exercitus dux; 171B: — , hoc est valde excelsum. В комментарии на Капеллу elleboron, чемерица, превращено в философа Эллебора. Notices et extraits etc. t. XX, p. 2. 1862. p. 12: Capella. Carneadesque (принявший перед спором с Хризиппом напиток из эллебора) parem vim gerat elleboro. Comment. I. Scoti. Parem vim. Id est Carneades et Elleboron dividunt, Crisippus autem cumulat. Comment. RendgiL In dialectica principatum obtinuerunt Aristoteles, Crysippus, Carneades, Elleboron. Далеко не в пользу преувеличенного мнения об эллинизме Эригены свидетельствуют и собственные его греческие «стихи». Versus, Sect. V, с. 1237-1240; cfc с. 1237, nota. Хоть несколько знакомый с греческим языком легко может почувствовать крайнюю нескладность странного набора слов, представляемого этими стихами, несогласного ни с правилами греческой просодии, ни вообще со строем греческой речи, и признать всю несообразность предположения, будто произведение De divisione naturae могло быть написано первоначально по-гречески.
308
Приведенный выше отзыв Gale о знаниях Эригены во всяком случае, несмотря на все сказанное в предыдущем примечании, должно признать слишком резким и несправедливым даже более, нежели противоположное преувеличенное мнение о его учености, если даже производить оценку трудов ученого IX века в качестве переводчика с точки зрения новейшего времени. Сам Эригена вполне сознательно и со всем вниманием относился к обязанности переводчика, как это видно из предисловия к переводу Дионисия и из комментария на его «небесную иерархию». В предисловии Эригена, между прочим, отсылает к греческому кодексу того, кто стал бы подозревать в переводе какие-либо прибавки или сокращения, и, несколько ранее, предупреждая возможные упреки По поводу темноты и неясности своего перевода (вследствие буквальности), замечает, что выше всего для него точность перевода: Sin vero [quis] obscuram minusque apertam praedictae interpretationis seriem judicaverit, videat, me Interpretern hujus opens esse, non expositorem. Ubi valde pertimesco, ne forte culpam infidi interprets incurram (Praef. ad vers. S. Dionysii, с. 1032C). В комментарии в особенности он старается точнее передать для латинских читателей Дионисия смысл различных греческих выражений, не отступая однако в общем от сделанного ранее перевода (cf. Exposit. Super Ier. cael. с. 144В, 146В, 148С, 148D, 149D, 156С, 157В, 162 С, 168С, 170С, 176С, 177В, 178А, 178С, 179С, 180А, 180В, 181В, 183В, 183 С, 183 С, 185CD, 186А, 187В, 188А, 188В, 189А, 189С, 191В, 192А, 192 С, 194А, 194 С, 195А, 197С, 198А, 199В, 200С, 201А etc.; обыкновенно употребляются выражения: «еі ut ргоргіе, expresse, expressius, sigmficantius, planius, congruentius huic loco, commodius, quamvis inusitatius, — transfertur, transferri potest*). На трудность вообще передачи на латинском языке содержания произведений спекулятивной мысли востока, вследствие недостатка в этом языке слов для выражения философских понятий, жаловались еще Цицерон и Сенека (Wetzer und Welte. Кіг-chenlexicon 2. В. VII. Artik. «Kirchensprache», v. S. Bfiumer. S. 653). Произведения же Дионисия и Максима, переведенные Эригеной, принадлежали, как замечено, к числу труднейших в этом роде в области греческой христианской литературы. В своем переводе Дионисия, при всех его несовершенствах, он дал западным по крайней мере нечто такое, что можно было читать и при помощи чего западные богословы могли более или менее познакомиться с содержанием этих крайне трудных для понимания произведений, тогда как, например, ранее сделанный перевод Гильдуина оказался, по-видимому, совершенно неудобочитаемым, как можно заключать о том и по приведенным у Гинкмара отрывкам. В свое время труд Эригены мог возбуждать только удивление ввиду трудности дела и тех условий, при каких оно было исполнено. «Удивляться должно, писал Карлу Лысому после ознакомления с переводом Эригены Анастасий Библиотекарь, сам хорошо знавший греческий язык и занимавшийся переводами с него, — каким образом этот муж чужестранец (vir ille barbarus), который, живя на краю света, насколько удален был от обращения с людьми, настолько должен был, по-видимому, быть далеким от знания иноземного языка, оказался в состоянии уразуметь такие [трудные и глубокие творения], и перевести на другой язык: разумею Иоанна Скотигену, мужа, как слышал я, святого во всех отношениях. Но это, продолжает Анастасий, совершил зиждитель Дух [Святой]: Он вместе и воспламенил его и дал ему дар языков; ибо если бы он (Эригена) не пылал огнем любви по благодати Его, без сомнения, никогда не получил бы и дара языков; научающая (благому) любовь, конечно, наставила его в том, чт<5 произвел он для научения и назидания многих. Тем не менее, если и дан был ему в меру Дух, он и сам, проникшись отеческими учениями, сделал [со своей стороны], сколько мог, и [даже] сверх сил [своих] постарался принести ближним пользу». Указывая далее, как на причину малопонятности перевода, на то, что переводчик слишком близко держался подлинника (tanto studio verbum е verbo elicere procuravxt), тогда как, по его словам, известные славные переводчики (illustres interpretes) избегают такого способа перевода, хотя и сам он следует ему большей частию, — Анастасий не хочет ставить это в особую вину переводчику, согласно с заявлением последнего в предисловии к переводу. «Полагаю, говорит он, что он поступил так не по иной причине, как потому, что отличаясь смиренным духом, не решился отступать от собственного значения слов, дабы не уклониться как-либо от истинного смысла [переводимого текста]». Anastasii bibliothecani ad Carolum Calvum literae. Floss, c. 1027-1028.
Таким образом, проникнуть более или менее в содержание произведений греческой мудрости западный мыслитель, при научных средствах того времени и тех знаниях в греческом языке, какими он обладал, мог лишь с трудом и не сразу и с важнейшими из них, как видно из сказанного, он познакомился не ранее, как во время пребывания своего во Франции. Произведения запада, напротив, являлись вполне доступными для него по языку, и знакомство с ними во всяком случае должно было предшествовать ближайшему ознакомлению философа с восточной мудростью. Последнее обстоятельство не могло не иметь такого или иного значения при развитии воззрений самого Эригены.
На западе в каролингскую эпоху в области науки и литературы царил авторитет бл. Августина, который имел вообще величайшее значение для духовного развития христианского запада и в последующее время. В каролингскую же эпоху по преимуществу его влияние отражалось и на литературных произведениях и в школьном преподавании.
Воззрения Августина и Эригеною могли быть усвоены еще со школьной скамьи. Во всяком случае, произведения его не могли быть неизвестными для западного ученого того времени. Но если Эригена, подобно всем западным ученым того времени, был воспитан под влиянием бл. Августина и усвоил первоначально его воззрения и если эти воззрения отличались от воззрений восточных, то, при стремлении его в позднейшее время усвоить восточные идеи, для него возникала необходимость попытаться так или иначе примирить и объединить те и другие. И если это примирение оказывалось в некоторых пунктах невозможным, оставалось только пожертвовать одними ради других, отвергнуть одни, чтобы принять вместо них другие. Но, в общем, усвоенные им ранее воззрения должны были иметь для него большее или меньшее значение и в позднейшее время, определяя самый способ понимания вновь воспринятых идей.
Таков и был на самом деле ход развития философии Эригены, тот процесс, в котором выработались убеждения философа, и ясные доказательства этого можно найти в собственных его произведениях, именно если обратить внимание на последовательность появления их.
Одним из самых ранних произведений философа было сочинение «О предопределении», единственное из более важных, дата происхождения которого известна с точностью (851). Не придавая даже особенного значения тому факту, что в нем не цитируется ни один греческий писатель, нужно признать, что оно, во всяком случае, написано прежде ближайшего знакомства автора его с греческой литературой, прежде, вероятно, переводов Дионисия и Максима.
Сравнение данных, находимых в этом сочинении по вопросу об отношениях Эригены к Августину, с тем, что представляют произведения позднейшего времени, обнаруживающие уже близкое знакомство с греческими писателями, и именно сочинение «О разделении природы», и открывает путь к заключениям о ходе развития воззрений философа.
В споре о предопределении, которым и вызвано было сочинение Эригены, авторитет Августина имел особенное значение. Виновник спора, опровергаемый Эригеною, Готтшалк, хотел быть лишь восстановителем истинного смысла августиновского учения. Уже это обстоятельство обязывало и Эригену обращаться в названном произведении именно к Августину. И он обращается к нему почти в каждой главе и на каждой странице своего сочинения, цитируя до 16–17 его произведений, заявляя неоднократно о самом высоком уважении к «тщательнейшему и проницательнейшему исследователю истины», «славнейшей и яснейшей трубе христианского ополчения», «благочестивейшему отцу учения» [309] . Правда эти заявления, постоянные ссылки на Августина при отсутствии ссылок на греческие авторитеты, могут еще быть объясняемы
так или иначе теми обстоятельствами, при каких суждено было явиться этому сочинению, хотя отмеченные факты и не теряют от того значения свидетельств о важности для Эригены авторитета Августина и его произведений. Но важно то, в каких отношениях к Августину стоит философ в рассматриваемом сочинении по самым воззрениям, излагаемым в нем, и как смотрит он сам на эти отношения.309
De praedest. XI, 4, с. 399: Sanctus pater Aurelius Augustinus, eloquentiae christia-nae copiosissimus auctor, sollertissimus veritatis inquisitor, propriae translataeque locutionis, ad exercitium eorum, qui eum lecturi essent, nobilissimus doctor; XI, 7, C.401: clarissima tuba atque apertissima christianorum castrorum; XV, 3, c.413: acutissimus quidem veritatis et inquisitor et assertor; XVIII, 6, c. 433: piissimus doc-trinae pater, pulcherrimum exemplar eloquentiae, acutissimus veritatis inquisitor, studiosissimus liberalium artium magister, providentissimus animorum exercitator, humii/imus persuasor. Приводятся места из следующих произведений Августина: Confessiones, Contra epistolam Fundament!, De civitate Dei, De correptione et gratia (ad Prosperum et Hilarium), De dono perseverantiae, De genesi ad literam (Exemeron), De libero arbitrio, De peccatorum mentis, De perfectione justitiae, De praedestinatione sanctorum (ad Prosperum et Hilarium), De quantitate animae, De vera religione, Enchiridion, In Evangelium sec. Ioannem tractatus, In psalmum VII; в качестве принадлежащего Августину цитируется в одном месте (XIV, 4) подложное Hypognosticon (Hypomnesticon). Не упоминается имя Августина лишь в IX гл. и XIX (но IX, 7 и XIX, 4 из Августина); иногда почти вся глава составляется из буквальных выписок из Августина (VII, 2-5) или посвящается изложению заимствованных у него свидетельств (XIV) или выводов из взятого у него основания (XIII). Что касается других западных писателей, то можно встретить (если не иметь в виду упоминания Цицерона, XV, 7) имена лишь Исидора (111,4), по поводу ссылки на него Готтшалка, и «святейшего и правдивейшего папы Григория» (XVI, 9: sanctissimus veracissimusque papa Gregorius, XVII, 8). Из последнего приводятся в одном случае два места, в подтверждение сказанного Августином, в другом приводится мнение, которое не совсем, по-видимому, согласно с мнением Августина, но которое Эригена хочет все-таки согласить с последним. Из восточных писателей не упоминается ни один.
Несомненно, что в этом сочинении Эригена становится уже на ту точку зрения, которая составляет характерную особенность позднейшего и самого важного произведения его и в решении главного вопроса идет гораздо далее Августина, являясь в сущности несогласным с ним [310] . Но расходясь с Августином в решении поставленного вопроса, он в этом произведении в то же время оказывается согласным с западным учителем во взглядах, которые касаются самой сущности системы его, развитой позднее, и которые между тем со всею решительностью отвергаются им в сочинении «De divisione naturae», где излагается эта система [311] . Характерно же в особенности то, что сам он здесь вообще не хочет видеть никакого различия между собой и Августином. Ссылаясь на Августина и желая стоять на одной почве со своим противником Готтшалком, он хочет уверить и себя и других в полном согласии своего учения с учением Августина и все усилия направляет к тому, чтобы найти у него свое собственное учение [312] . Очевидно, к авторитету его он относится на первых порах с безусловным доверием, подобно всем западным богословам.
310
Учение о совершенном тождестве божественного предопределения и предведения (XV, 4). Предлагаемое здесь учение о зле и наказании не отличается в общем по смыслу от соответствующих рассуждений в сочинении «О разделении природы» (XV, XVI, XVII: грех есть ничто (nihil) и наказание — ничто; Наказанием для грешных являются сами грехи их; cf. De divis. nat. V, 27–36).
311
Мнение о материальности будущего мира и тела человеческого по воскресении; при обосновании его Эригена пользуется заимствованными у Августина примерами и пытается примирить с ним несогласное, по–видимому, мнение Григория (XIX; cf. XVII, 8).
312
XI-XIV и далее.
Иные отношения к Августину и вместе с тем — иную стадию в развитии воззрений философа представляет дальнейшее сочинение «О разделении природы». Авторитет «святого отца Августина», «святейшего и божественнейшего богослова», «великого и тщательнейшего божественных и человеческих вещей исследователя и обстоятельнейшего изъяснителя», авторитетнее которого в отношении к истолкованию Св. Писания не было никого у римлян, подобно тому как у греков никого не было после апостолов выше Григория Богослова, и теперь высоко стоит в глазах Эригены. Имя его встречается и в этом произведении несравненно чаще, нежели имя какого-либо другого — восточного — писателя, чаще даже, нежели имена Дионисия и Максима, взятых вместе, цитируется до 17 его творений [313] . Но отношения к Августину теперь уже несколько иные: он уже не относится к нему с прежним доверием во всем.
313
De divis. nat. IV, 14, с.803: sanctissimus divinissimusque theologus; V, 37, c.991-992: acutissimae intelligentiae homo, magnus divinarum humanarumque rerum et solertissimus inquisitor et copiosissimus expositor; с. 804. Из цитированных в De praedestinatione упоминаются: Confessiones, De civitate Dei, De genesi ad litteram, De libero arbitrio, De vera religione, De baptismo parvulorum, Decades; затем: De categoriis, De cura defunctorum, De musica, De Trinitate, Epistola ad Dardanum, цитируются еще: De ordine, De quant. an., De utilit jejunii(?), Sermones ad popu-lum, Tract, in Ev. loan.
Благодаря более близкому ознакомлению с произведениями восточных богословов, ко времени написания этого сочинения философ успел убедиться, что и наиболее уважаемым церковным авторитетам нельзя доверять безусловно во всем. Он узнал тот факт — и до некоторой степени примирился с ним, — что авторитеты сами становятся иногда в такие противоречия между собой, которых никаким образом не возможно примирить. Подобные противоречия оказались в некоторых пунктах между Августином и восточными богословами. Необходимо было делать выбор между различными мнениями. Его выбор прямо склоняется на сторону восточных авторитетов, а не на сторону Августина. Некоторые из самых основных пунктов своей системы он развивает в прямую и частью ясно выраженную противоположность взглядам Августина, следуя восточным богословам [314] . Он прямо заявляет об изменении своих взглядов в одном случае и прежние свои воззрения, которых он держался некогда, утверждаясь именно на авторитете Августина, осмеливается назвать заблуждениями, притом вредными для спасения души, так что необходимо, по нему, молиться, чтобы Господь избавил от них и других и спас от смерти неведения, которая одна есть истинная смерть [315] . Мнения Августина по разным вопросам иногда являются для него лишь препятствием на пути к развитию собственных воззрений, которое так или иначе нужно обойти [316] .
314
Учение о творении примордиальных причин и чрез них мира, в противоположность учению Августина о сотворении сначала бесформенной материи и потом уж об образовании из нее мира (De div. nat. II, 15—20, с. 545–556, толкование Быт. 1,1–2); учение о природе первозданного человека (IV, 14–18); учение о конце мира и будущей загробной жизни (111,9–10, V, 37–38).
315
с. 649–650.
316
1,7, с. 446 — о том, что ангелы созерцают идеи, тогда как, по Эригене, нужно прибавить — в теофаниях; 1,8-10, с. 448, 450 — о том, что святые будут созерцать Бога, тогда как, по Эригене, Бог не может быть созерцаем Сам в Себе; IV, 7, с. 762 —мнение о телах ангелов, которое, впрочем, Эригена принимает, понимая его в особом смысле; IV, 8, с. 772-773 — о том, что и ангелы имеют нечто вроде внешних чувств; ,3, с. 866-867 (cf. ,38, с.993) — выражение: «преходит образ мира сего, а не природа» (figura, non natura), тогда как, по Эригене, преходит природа; ,8, с. 876 — о превращении тела в дух; ,38, с. 994 — мнение о 30-летнем возрасте людей по воскресении, которое Эригена резко критикует, объясняя происхождение его незнанием истинного смысла греческого выражения , Еф. 4,13, и к которому склонялся бл. Августин; V, 17, с.889, ,38, с. 1001 — о том, что формы пространственного и временного существования не соединены между собою неразрывно.
Обращаться к мнениям Августина Эригену заставляет теперь отчасти, как он сам говорит, то, что его обвиняют в неуважении к авторитетному учителю западной церкви и ему приходится так или иначе защищаться от этих обвинений или предупреждать их. При этом он и сам вовсе не потерял уважения и к бл. Августину. Отвергая некоторые из его мнений, он хотел бы объяснить и их появление аккомодацией к простому смыслу верующих, если бы только это было возможно [317] . Но вообще ему теперь не хотелось бы собственно совсем поднимать вопрос о своем отношении к Августину, так как он предвидит, что решение его будет не в пользу последнего. Он желал бы уклониться от гласного суда и всякого решительного приговора по отношению к церковным авторитетам, когда они оказываются противоречащими друг другу, и ограничиться только простым, так сказать, констатированием факта различия, какое существует между восточными и западными воззрениями: пусть затем уже каждый сам про себя взвешивает основания в пользу тех и других и избирает то, что покажется ему более разумным [318] . Однако, несмотря на желание уклониться от приговора над западными воззрениями или по крайней мере смягчить его резкость, философ все-таки произносит в конце концов этот приговор в сочинении De divisione naturae и явно склоняется на сторону восточных авторитетов [319] .
317
Для Эригены казалось бы более вероятным и по отношению к Августину, когда встречаются у него неправильные на взгляд философа мнения о будущем состоянии мира и человека, «полагать о великом и тщательнейшем божественных и человеческих вещей исследователе и обстоятельнейшем изъяснителе, что он написал так лишь применяясь к степени понимания тех лиц, для которых писал, нежели полагать, что он не согласен со св. отцами предшествующего времени, именно Амвросием и Григорием Богословом, с авторитетом которых он не расходится в других местах», и он хотел бы найти у него же основания и для противоположного учения. Таким образом, если держащиеся чувственных представлений о будущем состоянии мира и человека ссылаются на Августина, то это их собственная вина, что они не хотят понять истинного значения его слов (V,37-38, с. 992-993). Однако, эта попытка Эригены примирить с собою в пом пункте Августина в рассматриваемом сочинении должна быть объясняема лишь необходимостью ответить что-либо возражателям, которые противопоставляют ему Августина, «как будто они желают заявить большее со своей стороны уважение к учению его», нежели сам Эригена и «как будто они чаще и прилежнее читали суждения его об этих предметах». Несколько далее он называет совершенно ложными бреднями (falsissima deliramenta) мнение о 30-лет-нем возрасте всех людей по воскресении, как основанное на неправильном толковании слов апостола о «мере возраста исполнения Христова» (Еф.4,13); между тем он знает, как относился к этому мнению бл. Августин, который по его же словам «прямо утверждает (incunctanter affirmat) в книгах о граде Божи-ем, что при воскресении тел человеческих каждый воскреснет с тем ростом и размерами, каких он достиг при совершенном развитии своего тела в цвеіущем возрасте (juvenili aetate), или достиг бы, если бы не был похищен смертью, или какие уже оставил, подвергшись немощам старческого возраста» (V, 38, с.994-995), понимая его в особом смысле; IV, 8, с. 772-773 — о том, что и ангелы имеют нечто вроде внешних чувств; ,3, с. 866-867 (cf. ,38, с.993) — выражение: «преходит образ мира сего, а не природа» (figura, non natura), тогда как, по Эригене, преходит природа; ,8, с. 876 — о превращении тела в дух; ,38, с. 994 — мнение о 30-летнем возрасте людей по воскресении, которое Эригена резко критикует, объясняя происхождение его незнанием истинного смысла греческого выражения , Еф. 4,13, и к которому склонялся бл. Августин; V, 17, с.889, ,38, с. 1001 — о том, что формы пространственного и временного существования не соединены между собою неразрывно.
318
«Итак, что же нам ответить святейшему и божественнейшему богослову, т. е. Августину, который, по-видимому, противоречит (refragatur) выше приведенным рассуждениям?» — спрашивает ученик в одном месте у своего учителя, выслушав речь его о природе первозданного человека с ссылкою на Григория Нисского. «Кто хочет и может, тот пусть и отвечает, — говорит на это учитель, — а мне и тебе, если угодно, пусть будет достаточно, читая мнения св. отцов о состоянии (constitutio) человека до грехопадения, исследовать [лишь] осторожно и тщательно, чт0 каждый из них хотел сказать. Вводить же их в спор между собою (lites inter eos constituere) не наше дело, или одного подтверждать, а другого отвергать, когда известно, что после св. апостолов никого не было у греков с ббльшим авторитетом в деле толкования божественного Писания в сравнении с Григорием Богословом [с ним отождествляется здесь Григорий Нисский], у римлян — никого в сравнении с Аврелием Августином». «Какого из этих мнений лучше держаться, говорит учитель по поводу различных мнений Августина и Максима о пространстве и времени, решать это не наше дело; каждый из рассуждающих о таковых [предметах] пусть сам про себя (intra se ipsum) взвешивает, чему он должен следовать, как более разумному». «Осторожно и предусмотрительно (caute ас vigilanter), — ободрительно замечает на это ученик. — Ибо мы не должны судить слишком смело (temere) о мнениях великих и достопочтенных мужей. Потому что если скажем, что один из них мыслил правильнее, то покажется, что мы отвергаем другого; а это обыкновенно и бывает главнейшим образом и скорее всего причиною споров» (V, 17, с. 889AB). «Спорить об авторах того и другого языка не наше дело; пусть следует кто кому хочет, никого не порицая (nulli derogans)» (,38, с. 1001 А). «Мы, говорится также в другом случае по поводу различного понимания одного места у западного отца, св. Амвросия, только сравниваем мнения святых отцов между нами (inter nos); а каким из них должно более следовать, судить о том не наше дело; каждый пусть довольствуется собственным пониманием (unusquisque suo sensu abundet) и пусть выбирает, кому следовать, не вдаваясь в споры» (111,16, C.816D).
319
Никакие старания примирить, например, как-либо противоречие между великими мужами востока и запада Григорием и Августином по вопросу о первобытном состоянии человека (in hac veluti controversia magnorum virorum quendam consensum machinari), по признанию Эригены, ни к чему не повели бы, так как ясный для всех смысл учения Августина в этом случае не может подлежать какому-либо перетолкованию. Остается, поэтому, только удивляться, каким образом западный авторитет допустил маловероятное или прямо неправильное, по Эригене, мнение и принять противоположное ему, что Эригена и делает, замечая, что он следует в данном случае восточным авторитетам, но и не отвергает и «других святых отцов духовного учения (non autem alios sanctos patres spiritualis doctrinae refellens)» (IV, 14, c. 804-805,808A). «Мы высказываем это, — говорит он также по поводу своего учения о возвращении всего в духовное состояние и в Бога, — не в опровержение мнения тех, которые говорят, что никакое тело не может обратиться в жизнь, и жизнь обратиться в тело, в особенности, когда учит этому, по-видимому, са отец Августин, но потому, что мы следуем в этом рассуждении о возвращении природы Григорию Богослову и истолкователю его Максиму, также св. Амвросию в изъяснении Евангелия от Луки». Мнения западных писателей, говорит он ниже, мы не только не порицаем, но даже с охотою (libenter) приемлем; «знаем однако, что богословы греческие мыслили иначе (theologos autem, qui graece locuti sunt, aliter sensisse non ignoramus)» (V.8, c.876C, 877C). Но когда имя Августина прямо не упоминается, Эригена, как сказано выше, открыто называет заблуждениями прежние свои взгляды, которых держался, следуя, между прочим, именно Августину (III, 10, с. 649-650), употребляет даже более резкие выражения по отношению к авгус-Тиновским мнениям (falsissima deliramenta, ,38, с. 994).