Внуки

Рольф Вольнер, художник из Дюссельдорфа, с женой которого Кат подружилась в Ташкенте, произнес тост, короткий и выразительный:

— За победу! Да здравствует тысяча девятьсот сорок третий год!

Кат мысленно докончила:

«За Вальтера! За бабушку! За всех товарищей в Германии!»

Они чокнулись и выпили под бой часов на Спасской башне Кремля, доносившийся из громкоговорителя.

С Виктором Кат чокнулась еще раз особо. Она сказала:

— Мальчик мой, пусть исполнится все, что ты задумал.

Кат гордилась своим большим сыном. Едва приехав в чужой город, он немедленно возобновил занятия в школе и быстро преодолел пробелы, возникшие из-за перерыва в учебе. С присущим ему упорством и настойчивостью мальчик наверстал упущенное и заканчивал десятый класс, чтобы в том же году поступить в университет.

Виктор улыбнулся матери и сказал:

— Если бы ты только знала, что значит это «все».

— Если бы я знала? — переспросила Кат.

— Что я задумал.

— Представляю себе, это, наверное, немало. Но ты добьешься своего.

— Надеюсь, — сказал он. И во взгляде его мелькнуло мечтательное выражение.

Вольнер и Шмергель заговорили о войне, о политике. Виктор стал прислушиваться. В те дни все были политиками и стратегами; каждый воображал, что может с точностью предсказать ход событий. Виктор не любил Шмергеля, который казался ему слишком нетерпимым, и с трудом выносил его нервозность и суетливость. Рольф Вольнер, типичный художник даже по внешности, был, на взгляд Виктора, гораздо умнее. Виктор знал, что и он происходит из буржуазной семьи. Но Вольнер был проще, естественнее, речь его была ясной и понятной, в нем не чувствовалось пресыщенности. Говорили о битве за Сталинград.

Шмергель был недоволен.

— Что это значит? Уже в ноябре кольцо окружения сомкнулось. Ну и что? Я спрашиваю… Почему на всех других фронтах?.. Когда даже американцы и англичане в Северной Африке… Я спрашиваю, откуда это затишье под Москвой, под Ленинградом?.. Я спрашиваю… Можно понять эту стратегию? Сталинград — ведь это всего лишь одна точка на фронте… Всего лишь точка… А там? Почему еще нет решающего сдвига под Ленинградом? Вы можете это понять?

Шмергель, как обычно, разгорячился. Он стоял с полуоткрытым ртом и, уставившись на Вольнера, ждал, что тот скажет.

Художник с трудом сдержал улыбку. Он скользнул взглядом по Виктору и ответил:

— Видишь ли, товарищ Альфонс… На твою критику, на твое нетерпение не знаешь, что и сказать.

— Оно и понятно! Понятно! — бросил Шмергель.

— Подумай — мы в Ташкенте. А Ташкент это не только райский уголок земли, а еще и город, в котором нам живется как в мирные времена. Пристало ли нам ругать красноармейцев за то, что они, по нашему мнению, недостаточно быстро побеждают?

— Значит, заткнуть себе рот? — воскликнул Шмергель. — Если так… Если я… Ну, хорошо… В таком случае я заявляю, что…

Виктор подошел к приемнику и перевел рычажок, чтобы усилить звук.

II

— Посидим немного, — предложила Кат, когда гости разошлись.

Виктор охотно согласился. Он нисколько не устал а с удовольствием просидел бы всю ночь.

Из Москвы передавали прекрасный ночной концерт; Кат, удобно усевшись в кресле, отпивала понемногу из рюмки красное узбекское вино, слушала музыку и мечтала. Виктор достал свои тетради и углубился в них.

Кат молча наблюдала за ним. Мальчуган за последнее время переменился. Скоро у него выпускные экзамены. Окончив школу, он поедет в Москву и поступит в университет. А она останется здесь… Не может же она бросить работу в редакции. Да и не хочет… Но остаться здесь одной — ох, нелегко ей придется!

— Мама, я хотел бы поговорить с тобой… об одном деле… Я собирался это сделать только через несколько дней.

Кат смотрела, как он теребит тетрадь и старается говорить возможно спокойнее.

— Видишь ли… Дело в том… Вот я сдам экзамены… И я не хочу ехать в Москву…

— Не хочешь? — с удивлением спросила Кат. — Почему же?

— Ты разумеешь университет, мама?

— Да, конечно…

— И я тоже. Но сейчас я не хочу поступать в университет. Только после окончания войны. Фашисты напали на Советский Союз, а я сижу и учусь — нет! Пойду добровольцем в Красную Армию, мама… Да и как может быть иначе?

Кат долго не могла вымолвить ни слова. Такая мысль и в голову ей не приходила.

— А примут тебя, Виктор?

— Сначала скажи, согласна ли ты.

— Мальчик, как же я могу быть против?

— Тогда, мама, все в порядке. Меня примут. Я уже справлялся. Могу явиться сейчас же после экзаменов!

Тревога, отчаянный страх поднялись в душе Кат. Ей стало дурно. Но, собравшись с силами, она встала, подошла к Виктору и, обняв его, сказала:

— Пора спать, сынок! Новый год…

Кат хотела сказать, что новый год начинается для нее плохо. Но вместо этого выговорила:

— …надеюсь, принесет нам мир.

Виктор был рад, что все сошло так легко и просто. Он знал, что мать не запретит ему идти в Красную Армию, он боялся лишь слез, жалоб. Ну, теперь он спокоен, все в порядке.

III

Казалось, вся бесконечная снежная пустыня встала на дыбы, чтобы броситься на одинокий автомобиль и проглотить его, — так неистово кружились подгоняемые бурей белые хлопья. С Волги на степь налетел буран, страшная степная метель. Вальтер, не колеблясь, уехал из Ильевки, ему очень хвалили Ивана Богдановича как надежного водителя. Однако даже этот мастер своего дела вынужден был оставить всякие попытки спастись от преследований взбунтовавшейся снежной стихии.

Сбившись с дороги, они застряли где-то посреди степи, в десяти — пятнадцати километрах от ближайшей деревни. Несмотря на цепи, машина не двигалась с места. Вокруг выла метель. Жестокая стужа пробиралась в машину через все щели.

— Застряли, — сказал Иван Богданович, — просидим, пожалуй, несколько дней.

— Несколько дней? Не можем же мы сидеть здесь сложа руки, Иван Богданович. Мы замерзнем или умрем от голода.

Иван Богданович уселся поглубже на своем сиденье и пожал плечами.