Внуки

Прежде хоть какое-то разнообразие вносили в его жизнь районные или другие собрания социал-демократической партии. И даже с большей охотой, чем политические собрания, он посещал научно-популярные лекции, которые время от времени устраивало руководство. С этим давно покончено: собрания и вечера нацистов Людвиг не посещал. Но он тщательно следил за тем, чтобы не сделать чего-нибудь недозволенного и не дать нацистам повода для преследования. В этом он был до того аккуратен и до того последователен, что даже избегал встреч с прежними товарищами по партии; он вел себя так, чтобы ни малейшее подозрение не могло его коснуться.

Вот почему неожиданная встреча в гавани, которая произошла однажды, когда он возвращался с верфи домой и которая на час нарушила однообразное течение его жизни, была для него настоящим событием.

На улице с ним вдруг заговорил хорошо одетый господин:

— Простите, пожалуйста, вы ведь господин Хардекопф? Я не ошибся?

— Да, это я, — ответил Людвиг, с трудом припоминая, кто же этот господин в зимнем пальто с меховым воротником. Ах, да! Но так ли это?

— Не узнаете? Моя фамилия Папке. Пауль Папке.

— Значит, все-таки не изменила мне память! — улыбнулся Людвиг. — Я только не совсем был уверен, что это вы.

Да, это был Пауль Папке, в дни юности Людвига игравший столь заметную роль в ферейне «Майский цветок». Какой у него важный вид. Но остроконечная бородка исчезла. Подбородок и верхняя губа чисто выбриты. А вот под глазами — большие дряблые мешки.

— Рад вас видеть, дорогой господин Хардекопф. По этому случаю нам с вами необходимо осушить по стаканчику. Пойдемте, крепкий грог и вам не повредит в этакую гриппозную погоду.

Людвиг Хардекопф немного стеснялся пойти вместе с Папке в ресторан «Ландунгсбрюке»; хорошо хоть, что он надел сегодня воротничок и галстук. Он повесил свое поношенное, в пятнах, пальто рядом с меховой шубой Папке и забился в угол, на стул у окна.

— Хардекопф! Это имя точно зов из благословенного прошлого! — Папке завел глаза, как умирающий. — Известно ли вам, что я хорошо знал вашего почтенного батюшку? Замечательный человек!.. Люди этого типа вымирают… Два грога, кельнер! Но только «северных»! Воды поменьше лейте!.. Как поживает ваша супруга, господин Хардекопф? Дети у вас есть?

— Да! — Людвиг кивнул и прибавил: — Были.

— А-ах! — вздохнул Папке. — Курите? — Он раскрыл перед Людвигом свой портсигар. — Нет? — Папке поднес ко рту сигару и закурил, молча следя за Людвигом Хардекопфом; тот, усталый и подавленный, смотрел в окно на гавань.

— Один сын без вести пропал в России… Старшая дочь уже несколько лет как умерла. Ей было всего двадцать два года…

— Тц… Тц… Тц… — поцокал Папке и покачал головой.

— Остался у меня один сын. Он отбывает трудовую повинность.

— Прошу, уважаемые господа, два грога. Рома много, воды — самая малость. Сахару извольте!

— Спасибо!.. Да, мой дорогой Хардекопф, так вот! Каждому нынче приходится нести свое бремя… Но, знаете ли, я говорю себе, уж лучше пожертвовать многим и пострадать во имя благого дела, чем погибнуть, недостойно служа врагам нашего народа.

Людвиг удивленно вскинул глаза. Он не знал, как понять Папке. И спросил:

— Что вы хотите сказать, господин Папке?

— Я вспомнил своего бывшего приятеля Брентена, господин Хардекопф, вашего шурина… Как ужасно он кончил! Позорный конец!.. И сына его, говорят, такая же участь постигла.

— Нет! — сказал Людвиг Хардекопф. — Вы, вероятно, имеете в виду Вальтера Брентена? Он жив. Он за границей.

— Жив! — вскричал Папке. — Значит, эта женщина меня обманула.

— Кто вас обманул?

— А-ах, знаете, мне говорили, что этот… этот Вальтер Брентен убит.

— Но в концлагере он сидел, это верно, — подтвердил Людвиг.

— Ну что же! — Папке взял свой стакан. — За ваше здоровье! Грог надо пить горячим.

— Крепкая, однако, штука, — сказал Людвиг.

— Зато полезная!.. Значит, сына Карла выпустили из концлагеря?

— Насколько мне известно, он бежал.

— Да что вы говорите? Неужели это возможно? — Папке изумленно повел головой.

— А знаете, кто, говорят, его выдал? Зять Хинриха Вильмерса!

— Нет, быть не может! — крикнул Папке. — Кто вам сказал?

— Моя сестра. Жена Карла.

— Но, конечно, не Меркенталь, судовладелец?

— Вот именно он… Я повторяю только то, что мне рассказывали, господин Папке.

«Необычайно интересно! — думал Папке. — А знает ли Вильмерс? Я как-нибудь потихоньку вверну это старому лицемеру, святоше».

— Ну-с, так как вам кажется? По-моему, можно вполне повторить. Кельнер, еще два грога! Но такого же крепкого! А вы, Дорогой Хардекопф, по-прежнему славно работаете на верфи?

— По-прежнему! Двадцать два года на одном месте.

— Замечательно! Достойно всякого уважения!

— А вы где теперь подвизаетесь, господин Папке?

— Я? О, я занимаю пост директора в оперном театре вот уже тоже почти семь лет.

— Директора? — Людвиг Хардекопф с удивлением посмотрел на Папке: «Однако высоко взлетел! Кто бы мог подумать?»

Людвигу никогда не пришло бы в голову, что Папке способен управлять таким большим театром. Ведь для этого надо быть очень дельным человеком. Он не знал, что в оперном театре пять директоров и что Папке, который прежде занимал пост директора-администратора, но не справился со своими обязанностями, был теперь всего лишь директором костюмерных мастерских.

Они выпили по второму стакану грога, и Людвиг Хардекопф почувствовал, как хмель ударил ему в голову. Он пил редко и уж совсем не употреблял таких крепких напитков.

— Да-да, дорогой Хардекопф, — сказал Папке, которого приятно щекотал восхищенный взгляд Людвига. — Такова жизнь! — И он думал: «А ты вот — дурень… из тех, что топчутся на месте до тех пор, пока не плюхнутся в могилу. Что же, пролетарий остается пролетарием!»

IV

Фрида Брентен только улеглась, как в дверь ее комнаты постучали.

— Что случилось? — спросила она.

— Живо вставайте и идите сюда! — крикнул Амбруст.