Во тьме окаянной
Шрифт:
– Складно выходит. – Савва встал на ноги, стряхивая с себя сухую хвою. – Никак одна да и не первый год охотою здесь промышляешь?.. Откуда только тебе взяться?
– Больно ты любопытен! – Девушка рассерженно хмыкнула и повернулась к Снегову спиной. – Тебя ж не пытаю, зачем сюда пришел да что высматривал…
Савва подошел и, не понимая зачем, обнял девушку за плечи:
– Строгановыми на службу призван. Ты почто сердишься-то, вон, аж дрожишь вся…
– Надо мне сердиться! – Плечи дрогнули сильнее, и под шитой узорами рубахой Снегов ощутил огненный жар молодого тела. – Когда деревня наша от черной хвори вымерла, меня помещик соседский к себе на потеху забрать
Глотая горькую слюну, сбиваясь дыханием, Савва провел рукою по огненным волосам. Голову закружил запах крапивы, мяты и благоухающий, пестрый, пьянящий аромат цветущего леса…
– Тебя кличут как…
– Красава…
Савва почувствовал, что уже плывет, а вернее тонет в ее огромных зеленых глазах, над которыми носятся невиданные птицы, сорвавшиеся с древних выцветших фресок. Он не понимал, зачем так жарко ее целует и почему они срывают друг с друга одежды. Но не противился, не мог, да и не хотел противостоять вспыхнувшему в его крови непостижимому огню, о котором слышал, но чью силу не мог вообразить…
Возле обложенного мхом становища Красавы сидел здоровенный медведь, по-собачьи недоверчиво всматривавшийся в подходящего Снегова. Зверь жадно нюхал воздух, вытягивая скалящуюся морду вперед, будто силясь понять, почему от хозяйки изменился дух, впитавший в себя горячие, резкие запахи чужой плоти. Савва сделал еще шаг – медведь зарычал и угрожающе двинул навстречу.
– Матвейка! – Красава жестко окрикнула зверя. – Свой он, не чужак боле! Теперь вместе с нами жить станет!
Медведь недовольно посмотрел на Снегова, фыркнул и медленно скрылся в зарослях малины.
– Ишь, обиделся! – удивился послушник. – Ревнивец он у тебя, словно не зверь, человек…
– Он мне навроде брата, – объяснила Красава. – Кабы не Матвейка, может, и не выжила бы. Волки здешние на кровь падкие, зимою шибко лютуют; никакого спаса от них нет…
Девушка отворила дверь, молча приглашая Савву войти в избу. Под крытой тесом кровлей выглядывает береста – теплее зимой, да и дух от нее чище. Внутри – сложенная из валунов печь-каменка, вдоль завешанных шкурами стен – широкие лавки.
Савва прошелся по застланному еловыми ветками полу и, улегшись на лавке, блаженно потянулся:
– О таком даже и не мечтал… Али все мне снится да грезится? Отвечай, дева красная!
– Ты, миленький, и взаправду поспи… Вон как притомился, по лесу блуждаючи… А я песенку тебе спою. Тихую, ласковую колыбелушку…
Девушка закрыла ладонью глаза Саввы и тихонько запела, нежно перебирая волосы, коснувшиеся раннею сединой:
Спи, кровинушка моя, Укачаю я тебя. Спи-ко ты до вечера — Пока делать нечего.И вот уже грезится Савве монастырь Михаила архистратига, где впервые обрел в крещении имя маленький подкидыш без роду-племени. Тогда, в годы малолетства великого князя Иоанна Васильевича, на всем русском севере был страшный голод. Не прекращающимся потоком из Москвы шли обозы, полные зерна, но хлеб голодающим не раздавали, а продавали втридорога иноземным купцам.
Смерть выкашивала деревни и города – по всей Двине лежали мертвые, и некому было их хоронить… В те годы на людской крови расплодились волки, захватывая северные леса, превращаясь из диких зверей в грозных соперников и
хозяев, объявивших человеку войну за свою землю… Придет времечко-пора, Разбужу сама тебя. Так велел Господь водить, Уму-разуму учить, Да молитвы читать, Божий дом почитать.Сквозь пение, ставшее вдруг далеким, но по-прежнему сладостным, манящим за собой, Снегов почувствовал, как уходят воспоминания, восковыми свечами истаивает прошлое, разделяя в нем душу с телом…
Смеется Савва, смеется навзрыд, под нестерпимыми ударами в грудь неведомой Гамаюн-птицы, которая безжалостно клюет мертвую слепую скорлупу его жизни…
Вот сердце трепенулось еще раз, и скорлупа не выдержала, рассыпалась мелкою крошкою, выпуская из его груди сказочную птицу лететь в бесконечный свет Ирия несказанного…
Спи-ко, золотце мое, Пока маленькое… А вечор тебе ходить — Слезно Бога молить…Уже распахиваются перед ним Едемские врата, и зрит Савва сияющих ангелов небесных, слушает их переливные голоса, без устали прославляющие Творца за то, что сотворил мужчину и женщину, и благословил их, и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле…
И был вечер, и было утро, и пришла ночь.
Маленькое лесное озерко, застывшее в томительном ночном свете, на полную луну вышло из берегов и парило над землей, с трудом удерживаясь на шатком прибрежном тростнике.
– Серебром растеклося! Будто бы и не вода, а живое зеркало посреди леса…
Обернувшись на восклицание Саввы, девушка улыбнулась и, не произнеся ни слова, спустилась к воде. Затем, сделав охотничьим ножом глубокий надрез на руке, опустила ее в озеро, еле слышно прошептав над тихою ночною водой:
– Кровь за кровь: ты у меня, я у тебя…
Отвязала веревку привязанной долбленой лодки и поманила к себе опешившего Снегова:
– Покуда не ушла луна, наше время лучить. Не медли, запаляй огонь…
Савва послушно забрался в лодку, зажег большой смоляной факел и отчалил от берега. Темная теплая вода беззвучно дремала в нежной истоме, отвечая ленивыми всплесками на плывущую по озеру лодку да отзываясь приглушенными песнями лягушек. От падающих капель смола факела искрилась и шипела, и отраженный в воде огненный свет казался Снегову летящей по небу грозной падучей звездой – кометой, слышать о которой ему не раз доводилось у зырянских стариков и монастырской братии, предсказывающих по знамению звездному грядущие казни мира.
В ярком свете от поднесенного к самой воде факела по прибрежным отмелям светились серебристые спины дремлющих рыб. Красава медленно подняла хищную в острых зазубринах острогу и, прицелившись, ударила притаившуюся щуку. Вода всколыхнулась, забурлила, вспенилась, успокоившись через мгновение – на дно лодки упала большая, насквозь пронзенная острогой речная хищница. Тараща глаза, рыба судорожно билась в предсмертной агонии, пуская кровавые струйки из раскрытой пасти.
Снегов посмотрел на умирающую рыбу, потом – на сияющие отраженным пламенем глаза Красавы и, решив перекреститься, стал подносить пальцы к вспотевшему лбу…