Во тьме окаянной
Шрифт:
– Коли все понимаешь, так зачем со мною идешь? – Карий внезапно остановил коня, спрыгивая в еще не прогретую солнцем траву. – У меня ремесло такое, а тебя понапрасну рисковать жизнью я не просил.
– Убьют, так убьют, от судьбы не отвертишься… Только казак Черномыс за свою шкуру паскудиться не станет! – Василько спрыгнул с Монгола и пошел рядом с Данилою. – Должок у меня перед тобою. Великий должок, как перед самим Христом-батюшкой!
Карий остановился и вопросительно посмотрел на казака.
– За то, что в Пыскоре не позволил забить меня до смерти палкою, как взбесившегося
– Ты знаешь, как за Христа мучили Феодора Стратилита? – неожиданно спросил Карий. – И я не знал, да успел расспросить про то Якова Аникиевича…
– Так и мне сказывай! Не помешает знать, кого о заступничестве да о спасении молить стану.
Карий повернулся лицом к восходящему солнцу и негромко сказал:
– Сначала его руки и ноги раздробили железными прутами, затем строгали тело мечом, отрезая куски так, чтобы не истек кровью до смерти, для чего жгли раны огнем. После, когда палачи притомились, Феодору выкололи глаза и распяли на кресте.
Василько стянул с головы шапку и перекрестился:
– Такая, стало быть, цена…
– Стало быть, такая…
К полудню ясное и безоблачное небо стало пропитываться густыми, тревожащими взгляд красками, вслед за которыми в воздухе повисла вязкая сладковатая духота. Большая гряда тяжелых туч шла с востока, медленно вытесняя с горизонта радужные цвета наступившего северного лета.
– На тьму движемся… – показал рукою Василько. – Стратилатовы грозы вещие, да и Бог не к доброму тьму кажет… Поворотим, Данила, назад…
Послышались далекие глухие раскаты, и холодный, пришедший с Камня северо-восточный ветер накрыл всадников ледяным духом.
– Данила! – Казак уже кричал в полный голос. – Ворочай людей на Чусовую! К чертовым каменьям опосля грозы пойдем!
Вдалеке показались первые всполохи, ветвистые и разлапые, как старые, искореженные бурями прибрежные ели. Царящий в небесах гул нарастал, все смелее пробуя восстающие в своих недрах силы, стремящиеся ниспасть на землю потопом.
– Не молчи, Данила! – надрывался Василько. – Ведаешь сам, нельзя идти! Не учуять в грозу засады. Коли нарвемся, перебьют, как озерных уток!
Покрывшееся свинцовой окалиной небо не давало иного света, кроме ослепительно вспыхивающих стремительных молний. Ветер обжег лица ледяной крошкой, сокрушая над головами всадников гибнущие от стужи летние небеса.
– Поздно… – спокойно ответил Карий и, показывая рукой по сторонам, крикнул оторопевшему Васильке. – Направо пойдешь – убит будешь; налево пойдешь – смерть найдешь…
– Ах ты, Господи, засада! – Казак в ужасе перекрестился и, спрыгнув с коня, плюхнулся наземь. – И здесь измена…
В грозных громовых раскатах послышался тонкий голос летящих в темноте стрел, и вот уже две стрелы впились в грудь Якунки Веселого, а третья угодила лошади в брюхо. Обезумевшее от боли животное бросилось в галоп, скидывая с себя умирающего стрелка.
Пищальники быстро спрыгивали с коней, прячась за первыми попавшимися кочками и корягами, беспорядочно паля в непроглядную мрачную Парму… Казалось, что посреди небесных
громов и оглушительных пищальных залпов остановилось само время, выжидая подходящий момент для нового возвращения в этот мир…Умирающий Якунка жадно хватал ртом воздух, тщетно силясь вырвать из груди длинные, оперенные совиными перьями вогульские стрелы. Захлебываясь идущей со рта пеной, звал на помощь, беспрестанно повторяя клокочущим голосом:
– Братцы, пособите…
На мгновение встала неожиданная тишина, но и ее было достаточно, чтобы потоки ледяной воды яростно хлынули с раскаленных небес на землю…
– Эй, руч! – послышался крик с черной стороны леса. – Не прячься, выходи говорить!
– Почто с тобой толковать, бесово отродье? – в ответ закричал Василько. – Ты людского языка не ведаешь, а по-звериньски мы не балакаем!
– Мой знает, это твой не знает! – зло крикнул вогульский толмач. – Руч глупый, как заяц!
– Тьфу ты, окаянный. – Василько утер ладонью лицо от заливавших глаза потоков воды. – Давай, умник, сказывай, а не пяты языком чеши!
На мгновение толмач задумался над словами казака и, не найдясь, сразу перешел к делу.
– Пищаль вода не стрелять, лук стрелять. Руч пришел мало, вогул много, засада делал. Будем легко перебить. Князь звать руч рабы. Князь кормить станет! Князь баба давать станет!
– А кичка у вашего князя через рот не выскочит? – расхохотался казак. – У нас греческий огнь имеется, он в воде еще шибче горит! Так что передай князю, что прежде нашей смерти все ваше племя бесовское попалим!
И опять со стороны вогул установилась тревожное, бесконечно долгое молчание.
– Руч! – раздался голос толмача. – Князь предлагать поединок. Твой побеждать – тогда жить!
– Годится! – вместо Васильки согласно крикнул Карий. – Выводи поединщика!
– Да ты что удумал, Данила! – горячо зашептал казак. – В ловушку же манят! В ближнем бою вогульцы слабее нашего будут, про то и сами ведают! Пока ливень – к нам не сунутся, да и стрелять им тоже не с руки. Подождем!
– А после огнем греческим пожжем?
– Да брось, – махнул рукой Василько, – так, ради словца красного на язык подвернулось…
В дождевой зыби показалась невысокая кряжистая фигура вогульского поединщика с длиной рогатиной, в рыбьих доспехах и закрывавшей лицо медной совиной личиной. Мутная пелена воды размазывала, скрадывала очертания, укрывая от глаз движения вражеского бойца.
Карий встал в полный рост и медленно двинулся навстречу вогульскому отыру.
– Зря, ей-богу, зря! – Василько ударил кулаком оземь, оттолкнув в сторону ставшую бесполезной пищаль. – Почто ты, Данилушко, ранней смерти себе ищешь?
Тяжелые ледяные капли били Карего по лицу, стремительно стекая вниз, уже не задерживаясь в насквозь пропитанном водою кафтане. Еще одно мгновение – выхватил ятаган и стремительно бросился вперед, к поединщику, неподвижно стоявшему на лесной опушке.
Из темноты разом ударили прятавшиеся вогульские лучники. Путаясь в дождевых нитях, длинные стрелы летели медленнее обычного, отчего Даниле без труда удавалось уходить от их смертоносных жал, подбираясь все ближе к изготовившемуся к схватке противнику…