ВОЦЕХОВЛЕННЫЙ

– Пожалуйста, не убивайтесь так, – положил Войцех руку на плечо старика, но тот испуганно отстранился. – Давайте обустроим кадры на первом этаже. Ширмочкой вас отгородим. Или наконец отправитесь на заслуженный отдых.

– Выкурить меня решили! Гнездо я, по-вашему, осиное!

– Речь всего лишь о доске. Понадобилась доска в другом месте. Вы знаете, как это бывает, – успокаивал не столько старика, сколько совесть Войцех.

– Сегодня доски отобрали, а завтра и жизни лишат, – несчастно пролепетал Янек.

– Вы преувеличиваете, – открещивался Войцех, хотя по большому счету возразить было нечего. Его самого давеча грозили сдать на органы.

– На что же пустят мою доску? – шмыгал кадровик.

– На китайскую делегацию. Они приезжают с визитом.

– Ух, все проблемы от них! Собачек тоже по их милости обездолили. Стоял приют с конурками. Конурки одним днем велено снести, а что с собаками – никто не подумал. Вот и мечутся, бедняжки.

– Китайцы-то чем провинились? Кто распорядился снести, тот и должен был подумать.

– Так-то оно так, – размышлял Янек. – Да разве шефу над собаками, простите за каламбур, шефствовать? Вот и получается, что крайнего нет, а досталось животинке.

Войцех выдержал сочувственную паузу. Он и сам в некотором роде бездомен. Что ему остается? Отлавливать собак по полям, чтобы на ночь заводить куда, на квартиру Кубы? Идти договариваться с коллегами, которых он даже не знает, чтобы приютили, пока горячка с китайцами не кончится? Пустить выцыганенную доску на новые конурки и скрытно смонтировать их на необитаемой окраине объекта? Разумного решения не находилось, и Войцех самое большее, что мог, дал время для жалости.

– Что всё-таки из досок нужно делать? – полюбопытствовал Янек, горевание которого сменилось готовностью приносить пользу.

– Ящики для даров, – сконфузился Войцех, ведь у одних на кону выживание, а у других упаковка чешского стекла.

– Я помогу, будь эти китайцы не ладны, – вызвался кадровик.

– А вы плотничать умеете? – удивился Войцех бессеребренничеству собеседника.

– Умею. Гробы в детстве сколачивал, пока еще в гробах на войне хоронили, – обескуражил старик. – Приноси всё сюда.

– Темновато в подвале от одного окошка, – посетовал Войцех, стараясь заглушить мысли о войне и мальчишке Янеке, который помогал хоронить.

– Тю, мы по такому случаю и верхний свет зажжем, – расщедрился кадровик.

– Отчего же раньше не включали?

– Знаете, молодой человек, как еще недавно вычисляли фальшивомонетчиков? Нет? А я расскажу. По зашкаливающему потреблению электроэнергии, которое не объясняется бытовыми приборами. А мне оно надо, чтобы меня по сожженному электричеству вычислили? Я лучше в темноте посижу, но тайно от всех.

Войцех смирился с непостижимой логикой старого затворника. «Военное детство и не такое делает. Зато сердце у человека золотое. Я его продал, а он меня выручает». Не изменив, однако, принятого решения об использовании доски, Войцех наведался к Домбровскому и засвидетельствовал успешный уговор с кадровиком. Снабженец понимающе прищурился (некоторые специально тренируют такой прищур, чтобы дурачить легковерных): мол, ясно всё с тобой; такой же, как все; кичишься только, что солдат ребенка не обидит. На Войцеха действовало. Он где-то читал, как бы не у Достоевского, что именно так посвящают в тоталитарные кружки – толкают на преступление и связывают круговой порукой. Горе от ума. Не произведение, а Войцех. Куба вот Достоевского не читал, потому никакие прищуры на свой счет не принимал, а если бы кто и указал ему на глазёнки снабженца, то шутник непременно сказал бы, что Генька одутловат стал на фоне пьянства, только и всего.

В награду Войцех получил тридцать трехметровых досок (символизм ей-богу ненамеренный, всё подтверждается расчетами), молоток, гвозди, кисти, побелку, рулетку, болгарку, картонку. Маленькая собачонка приблудилась сама. За несколько ходок донеся материал и инструмент до подвала, Войцех застал кадровика сюсюкающим с миниатюрным кобельком, который норовил вырваться по своим собачьим делам. Названия породы Войцех не знал, но про себя окрестил его карликовым доберманом.

– Тимон будет крыс ловить, – оправдывался кадровик. – А то, что он такой активный, это вы не смотрите. Я дал ему кофе. Уж очень он просил. Но, разумеется, с молоком.

Войцех не стал уточнять, как Тимон просит кофе и по каким приметам понять, что именно с молоком. И, главное, не придется ли этого тщедушного Тимона самого спасать от набегающих крыс. На первое время, чтоб не мешался, Тимона поселили в ящик кепи, сохранив ветошь «для комфорту и абсорбции». Войцех принялся размечать отрезы на досках, а Янеку доверил распил. За работой договорились перейти на «ты», но Войцеху это давалось тяжело. Сколачивали ящики порознь: кадровик по-прежнему избегал попадаться на глаза и тяготел к укрытию. Этакий подвальный призрак оперы с обезображенным, быть может, лицом. Но орудовал старик споро. Фоном в своей житейской манере приговаривал про детские гробики. И кому, спрашивается, охота слушать про детские гробики, когда нужно упаковать всего-навсего салатницу?

Войцех пытался думать о своем, но выходила сплошная заносчивость. «Учился с элитой своего поколения, чтобы очутиться упаковщиком! – сердился он. – Умные книжки читал, конкурсы выигрывал. Всё готовился к какому-то бою, в котором после ученья должно быть легко. А оказалось, что ты можешь и знаешь, но это вдруг лишнее, пользоваться своим умом ни к чему, и нужно лишь, не приходя в сознание, раскладывать по ящикам предметы. Может, это я тогда, в университете, перестарался? У других же получалось выезжать то наудачу, то наобум, а мне обязательно надо было через подвиг. Сейчас бы сидел спокойно и радовался, что деньги капают, а извилинами шевелить не требуется. Думать – физически больно. Но не думать ведь, – взвесил Войцех и на том с рассуждениями покончил, – еще больнее».

В каморку кадровика забрел Куба. Если составить карту его перемещений в виде сетей, по которым вычисляют террористических связных, то все ниточки сошлись бы на нем, а его нечеткую фотографию во время перекура пришпилили бы по центру пробковой доски. Куба годился по охвату, но, увы, не по осторожности в агентурной работе. В отличие от Войцеха, он о своем появлении никакими заблаговременными ухищрениями не возвещал. Нарисовался разом посреди комнаты, и, если кто не спрятался, то Куба не виноват.

– Да у вас тут целый столярный цех! – оценил размах заготовок Куба. – Янек, для тебя партийное задание.

– Не смей так шутить. Я сжег партбилет без малого десять лет, – воспротивился кадровик.

– Всегда знал, что ты был попутчиком, а не идейным. Короче, ответственное поручение: в поле разбили шатер (не спрашивай), а ночью ударят заморозки. Установили обогреватели. Никому обледенение с последующим оттаиванием на головы не надо. Теперь как бы не полыхнуло. Посиди ночку, а? – молитвенно сложил руки и округлил глаза Куба.