Военкор

Картинка сменилась. На экране появился Ясер Арафат крупным планом. У него было усталое лицо, появились мешки под глазами. На голове его традиционная куфия с ободом.

Говорил он быстро, но чётко.

— Израиль не просто атакует лагеря, госпитали и школы. Он атакует саму возможность, чтобы палестинский ребёнок проснулся завтра живым. Для них это не война, а наказание за то, что мы не молчим и не смирились. Мы обращаемся ко всем, кто ещё считает себя свободным миром: не молчите! Молчание — это соучастие в этом чудовищном преступлении.

Я поймал себя на мысли, что этому человеку хочется верить. Но последние события, связанные с заложниками из советского посольства, заставляют меня по-другому смотреть на происходящее.

— Мы не сложим оружие. Нам не хочется войны. У нас нет иного пути. Палестина будет сражаться за каждый метр Бейрута, за каждую улицу Газы, за каждый камень в Наблусе, — продолжал он. — У нас нет танков, но есть воля. Нет истребителей, но есть правда. У нас есть наш великий и несгибаемый народ.

Мне показалось, Арафат уже понимал, что вторжения Израиля в Ливан не избежать.

Я выключил телевизор, твёрдо понимая, что вторжение армии Израиля начнётся с минуты на минуту.

Телефон работал через раз. Ближе к десяти вечера я дозвонился в редакцию. Сквозь шум помех раздался сонный голос дежурного редактора.

— Лёха?! Где ты? Что там? Ты снял начало войны? — спросил он у меня.

Хорошо хоть о здоровье поинтересовался.

— Да. Вернулся недавно. Снял что смог. Израиль хочет развязать бойню в Ливане!

— Полоса твоя, конечно. Только… ты сам как?

— Жив пока. Уже в городе. Боевые действия почти начались, так что материала будет много.

— Береги себя. Слышишь? Без геройства.

— Печатай, диктую, — устало сказал я.

Я приготовился диктовать, но не успел — в трубке вдруг повисла тишина. Над моей головой потухла лампа, а вентилятор остановился. За окном послышались сирены о воздушной атаке.

Я подошёл к окну и увидел, что весь город погрузился во тьму.

Началось… Небо задрожало от гула моторов. Послышался гул реактивных двигателей.

Пошли атаки самолётов. Звук сжимал виски, как будто истребители-бомбардировщики пролетали прямо над крышей.

Били точечно. В темноте каждый удар напоминал молнию. Удары приходились по складам и штабам. Грохот приходил с задержкой. Окна дрожали. Над крышами струились столпы дыма, виднелись очаги возгорания.

Я открыл кран, и тот, выдавив ржавчину как отрыжку, зашипел. Я поднимал несколько раз повторно телефонную трубку, но связь не работала.

Удары продолжались. Разрывы были слышны порой достаточно близко, иногда где-то вдали.

До самого утра шла бомбардировка. Волнами, с перерывами, но без остановки. Самолёты били точечно, но на протяжении всей ночи. Дрожали стены, весь город вздрагивал, как от судороги.

Вскоре наступила тишина. Только когда сирены стихли и им на смену пришли сигналы скорой помощи, я смог закрыть глаза.

В течение трёх дней мне предстояло вновь побывать в Сирии и вернуться обратно. За это время я выполнил очередное поручение Казанова, и чуть было не погиб в Синем доме. Был совершён очередной теракт против наших советников. Благо у нашей страны и здесь нашлись солдаты и союзники.

Очередным утром в Бейруте, я проснулся в поту. С улицы тянуло гарью и пылью. Первым делом нужно включить телевизор. Очередная новостная сводка приводит в чувство похлеще холодной воды.

— Третий день вторжения израильских войск в Ливан. Основные бои идут в районе Джезина и в зоне ответственности сирийской армии… — вещал диктор новостей.

Несколько съёмок с мест боёв, пару интервью и вставка с картой — всё по классике.

Телефонная связь так и не заработала, но нужно было продолжать работу. Всегда есть на этот случай коллеги из других изданий. В частности, сотрудники «Известий», которые тоже работают в Бейруте.

Сегодня придётся пойти к ним, чтобы отправить материал в Москву.

Я оделся, вышел на улицу и отправился в гостиницу, где жили ребята из «Известий». Здание располагалось в квартале от моего дома, но дорога выдалась непростой и долгой.

Выйдя из подъезда, сразу почувствовал ударивший в нос запах гари вперемешку со сгоревшим пластиком и пылью. На улицах было немало людей, оставшихся без света, связи и новостей. Они выходили из квартир, кто в пижамах, кто в военных куртках поверх маек.

Есть возможность и здесь поработать. Я достал фотоаппарат и сделал несколько снимков.

— Это были они… Израиль, — сказал кто-то позади, полушёпотом, но с уверенностью.

— Арафат ответит. Он должен.

— Да что он может? Они бомбят, как хотят, — буркнул седой пожилой мужчина с костылём.

Один мужик с перебинтованной рукой, вынес деревянный стул, поставил прямо на тротуар и закурил. Он сидел, как на балконе, глядя на пустой перекрёсток, будто ждал, что сейчас опять прилетит.

— Я здесь жил до войны. И буду жить после, — сказал он, не глядя на меня.

Я ускорил шаг. Гостиница была уже недалеко. Рядом с ней несколько сотен человек сбились в толпу и выкрикивали лозунги.

— Мы не сдадимся! Сражаться до победы! — громко скандировала толпа, поднимая высоко вверх портреты Ясера Арафата.

— Абу Аммар! Абу Аммар! — продолжали выкрикивать из толпы.

Именно такой был псевдоним у Арафата в первые годы его партизанской деятельности.

Я свернул за угол и впервые увидел последствия удара. Здесь на асфальте валялись осколки стекла, сгоревшие куски проводки и фрагмент дорожного знака, вогнутого внутрь. В бывшей парикмахерской выбило витрины.

Через три минуты я вышел к входу в гостиницу. Дежурный проверил у меня документы. Карелину приходилось здесь бывать, поскольку телефон периодически отключали. А в этой гостинице был генератор.

Я поднялся по лестнице. Лифт не работал, но были постояльцы, которые нажимали на кнопку вызова.

У двери в корпункт «Известий» мне встретился первый из моих коллег.

— Лёха, ну и ночка. Не успеваю передавать информацию.

— И тебе привет, Жданов. Долго ещё будет ваш аппарат занят? — поздоровался я с парнем, у которого была копна растрёпанных волос на голове.