«Военная анархия» в Римской империи

Эзим Филипп не ограничился. В другом месте (I, 20, 2) Зосим говорит, что Приск управлял восточными провинциями. И это совсем

не то же самое, что командование сирийскими легионами и префектура Месопотамии^|М. Имеется и эпиграфическое свидетельство нового положения Ириска. Не лишаясь поста префекта претория, он является еще и правителем Востока (rector Orientis) (CIL III 14149). На какую точно территорию распространялась власть Ириска, сказать трудно. Скорее всего, речь шла о Сирии, Палестине и Аравии, не говоря, конечно, о самой Месопотамии¹⁵⁵. Таким образом, можно говорить, что создается особая территориальная единица, глава которой фактически становится соправителем императора. Подобные меры в чрезвычайных случаях предпринимали Август, делая своим фактическим соправителем в разных частях Империи Агриппу (в Галлии одно время также Друза), и Тиберий, направляя с чрезвычайными полномочиями на Восток Германика. Оставаясь всадником, Приск получил в подчинение сенаторских наместников.

В подобном же положении был и Севериан. В своем рескрипте император говорит, что никакой претор и никакой презид провинции сенаторского ранга (clarissimus vir) не может отменить приговор, вынесенный вице-принцепсом, ибо такое право имеет только сам принцспс (CJ 2, 26, З)¹⁵⁶. Мы не знаем, какой ранг имел Севериан. Но то, что Филипп специально подчеркивает, что наместник сенаторского ранга не имеет права отменить вынесенный приговор, говорит скорее, что сам Севериан сенатором не был. Вероятнее всего, как и в случае Приска, всадник был поставлен над сенаторами. Характерен его титул — vice principis. В руках такого вице-короля сосредоточивается практически вся власть над определенной частью территории Империи. Этот рескрипт датируется октябрем 245 г. Если Севериан стал командовать войсками в Мезии и Македонии одновременно с тем, как Приск возглавил легионы Сирии, то и назначение вице-принцепсом тоже, может быть, произошло тогда же, когда и назначение Приска правителем Востока. То, что эти люди носили разные официальные титулы (rector в одном случае и vice principis — в другом), может говорить о том, что сама практика назначения территориальных соправителей еще далеко не устоялась, а ее введение было вызвано конкретной ситуацией.

Перед нами принципиально новое явление. Вообще-то объединение нескольких провинций и стоящих в провинциях войск под

Paschoud F. Notes. P. 147.

'^ Potier D. S. The Roman Empire... P. 239.

^I5*’ В. Энсслин счизасг, чю в этом рескрипте речь идс! о префекте преюрия (EnJJhn W. The Senat... P. 89). Однако более позднее исследование показало, чю здесь подразумевается Севериан: Poller D. S. The Roman Empire... P. 239.

властью одного человека случалось и раньше, но тогда каждый раз это было обусловлено необходимостью концентрации войск для конкретной военной кампании. Теперь положение было совершенно иным. Фактически создавались новые территориальные объединения, управляемые родственниками императора⁴⁰⁶. Ощущая, что он не имеет возможности эффективно управлять всем государством, император создает под своей властью полунезависимые объединения — некий эмбрион территориального разделения власти, что стало предвестием будущего административно-политического развития в эпоху Поздней Империи⁴⁰⁷.

Филипп Араб не мог не понимать, что римское общественное мнение будет сравнивать его с Максимином Фракийцем. На деле эти фигуры были довольно разными. Вполне возможно, как об этом говорилось выше, отец Филиппа был вождем арабского племени, и, следовательно, сам будущий император принадлежал к арабской аристократии. Еще важнее было то, что Филипп, вероятнее всего, являлся римским гражданином, по крайней мере в третьем поколении. Занимая после смерти Тимеситея пост префекта претория, он становился фактически вторым лицом в государстве — положение, которого не было у Максимина. В это время префект претория занимался и различными хозяйственными делами⁴⁰⁸, а это означает, что карьера Филиппа не могла быть чисто военной. К тому же Александр Север возводил своих префектов претория в сенаторское сословие (SHA Alex. 21,3-5)⁴⁰⁹, и эта практика могла существовать и позже. Не исключено, что и Филипп, заняв этот пост, был сделан сенатором. Несмотря на все это, в глазах римского общества он выглядел варваром, как и Максимин. И Филипп делал все, чтобы опровергнуть это мнение⁴¹⁰. Максимин не только убил (или допустил убийство) своего предшественника, но и заставил сенат осудить его память; Филипп всячески подчеркивал свое уважение к памяти Гордиана и стал инициатором его обожествления. Максимин за все три года своего правления ни разу не побывал в Риме; Филипп, урегулировав дела на Востоке, прибыл в столицу. Максимин не выступал против сената, но и не

обращал на него особого внимания; Филипп сразу же после вступления в Рим успокоил сенат благожелательной речью (Xoyoig aciEiKeniv) (Zos. 1, 19, 2). Фракиец не обращал никакого внимания на римский плебс; араб при своем вступлении в Рим раздал народу значительные суммы, отмечая этими «щедротами» начало своего правления непосредственно в столице⁴¹¹. Уже эти первые шаги нового императора создавали благоприятный фон для его правления.

Филиппу было важно добиться поддержки не только армии⁴¹², но и гражданского населения (и этим он тоже резко отличался от Максимина, для которого роль всей Империи сводилась к тыловому обеспечению войск). И лучшим способом ему представлялось подчеркивание своего традиционализма⁴¹³, что и должно было заставить римлян забыть о его арабском происхождении. Недаром, как уже было отмечено в науке, ряд его законов, например его рескрипт по поводу восстановления частных зданий (С. J. 8, 10,4), сопровождался многозначительной оговоркой: «в соответствии с предписаниями древности (iuxta placitum antiquitatis)»⁴¹². В этом же направлении шло закрепление за наследниками и религиозными группами гробниц и других памятников, связанных с захоронениями (С J. 3, 44, 8; 9)⁴¹⁴. На восстановление старинной морали был направлен запрет привлечения молодых мужчин в дома терпимости, и Аврелий Виктор (28, 6), сообщающий об этом предписании, называет его честнейшим (honestissime)⁴¹⁵. Филипп издал закон о всеобщей амнистии, согласно которому возвращались все изгнанники и ссыльные и полностью восстанавливалась их репутация (С. J. 9, 51, 7). Но там же делалась весьма важная оговорка: амнистия не относилась к совершившим проступок (или преступление) военным. Закон был направлен на гражданских лиц, и он должен был в первую очередь расширить поддержку Филиппа в римском обществе.

В русле подчеркиваемого традиционализма можно рассматривать упоминание совета принцепса в одном из законов (С. J. 7,26,6). Этот закон относился к отношениям между кредитором и должником по поводу заложенной вещи. Но важно здесь другое: император говорит, что издал этот закон после совещания с советом (cum consilio collocutus). Речь идет, конечно же, о совете принцепса⁴¹⁶. Этот совет возник еще при Августе, приобрел упорядоченную форму при Адриане, а со времени Северов стал постоянным, чрезвычайно важным правительственным органом, рассматривающим самые разные вопросы конкретного управления государством⁴¹⁷. Поэтому само по себе предварительное обсуждение сравнительно частного вопроса в совете принцепса не было чем-то чрезвычайным. Вполне возможно, что и другие законодательные акты обсуждались в совете, хотя прямо об этом и не всегда говорилось. Но в данном случае император подчеркивал, что соответствующее юридическое решение он принял только после такого обсуждения. Тем самым Филипп подчеркивал, что он полностью следует старым римским принципам коллегиальности и обсуждения различных дел⁴¹⁸.

Венцом этой традиционалистской активности Филиппа стало празднование тысячелетия Города (Eutrop. IX, 3; Aur. Viet. 28, 1; Epit. 28, 3). Собственно, тысяча лет исполнилось 21 апреля 247 г., но императора тогда не было в столице, и основные мероприятия были отложены на следующий год⁴¹⁹. К сожалению, подробных описаний этого празднования не сохранилось. Авторы только говорят о грандиозных играх, великолепных представлениях и шумном веселье. Для этого Филипп использовал собранных в Риме еще Гордианом слонов, львов, тигров, леопардов и других животных, предназначенных для участия в триумфальном шествии, которое должно было отметить победу над Персией (SHA Gord. 33, 1-2). Речь шла о секулярных играх (ludis saecularibus), какие в принципе проводились каждые сто или сто десять лет⁴²⁰. Предыдущие секулярные игры устраивались Септимием Севером в 204 г. (Herod. Ill, 8, 9; Zos. II, 4, 3), и они проходили точно в соответствии со всеми требованиями и ритуалами, установленными Авгус-

том⁴²¹. В политических целях императоры порой пренебрегали этими требованиями. Так, Клавдий отпраздновал секулярные игры в 47 г., т. е. через 64 года после игр Августа, что вызвало, по словам Светония (Claud. 21,2), насмешки в Риме. И Филипп устроил такие игры тоже всего лишь через 44 года после Септимия Севера. Однако и у Клавдия, и у Филиппа были весьма веские основания для проведения секулярных игр. При Клавдии ими отмечалось восьмисотлетие Рима (Тас. Ann. XI, 11, 1), при Филиппе — тысячелетие.

Главной целью секулярных игр было обеспечение величественного существования и благополучия Рима в следующем сто- или стодесятилетнем веке⁴²². Тысячелетие, однако, открывало новые возможности. Речь шла уже не о следующих ста или ста десяти годах, а о тысяче и в перспективе о вечности. Тысячелетие Рима было отмечено не только играми, но и выпуском специальных монет с легендами ROMA AETERNA и SAECULUM NOVUM⁴²³. Надпись saecul(um novum) встречается даже на изготовленных тогда лампах, где она иногда соседствует с изображениями солнца и луны как символов вечности и бессмертия⁴²⁴. Эти лозунги не были новыми в имперской пропаганде. Но в год тысячелетия они приобрели новый смысл. В Риме издавна было популярно эгрусское представление о веках, согласно которому и все человечество, и каждый народ, и каждое государство или город проходят через череду веков и каждый век начинается с «золотого времени» и завершается катастрофой, после чего начинается новый век⁴²⁵. Десятивековый юбилей давал хороший повод, чтобы провозгласить окончание прежнего времени с его катастрофами, неудачами, переворотами и начало нового, а это начало целиком и полностью связать с правящим императором — Филиппом⁴²⁶. Но это начало не является полным разрывом с прошлым, ибо Рим, имея начало, не имеет конца; он вечен, что подчеркивается первым лозунгом. Таким образом, в пропаганде Филиппа вечность Рима и новый век его истории тесно связаны друг с другом. Может быть, в этом праздновании присутствовал еще один мотив. После эдикта Каракаллы, согласно которому практически все свободные жители Империи

стали римскими гражданами, роль Италии и Рима в государстве объективно снижалась, и этого не могли не ощущать сами римляне, римский городской плебс. Торжество в честь тысячелетия Города должно было всей Римской империи напомнить о его первенстве в Империи, естественно, в тесной связке с императором⁴²⁷. Недаром главной фигурой монетной серии становится богиня Рома. С другой стороны, в Риме издавна всякие игры тесно связывались с их организатором⁴²⁸, и устройство грандиозных игр в честь тысячелетия Города должно было еще раз напомнить уже теперь самим римлянам о значимости фигуры императора Филиппа.

Игры в честь тысячелетия Рима были отпразднованы полностью в соответствии с римскими религиозными обрядами, включая, естественно, и гладиаторские игры, и сам император, разумеется, при этом присутствовал. И надписи в честь него, и монеты (как в изображениях, так и в легендах) полностью соответствовали старым правилам. В связи с этим встает вскользь затронутый ранее вопрос о христианстве Филиппа. Надо подчеркнуть, что современник Филиппа Киприан не знает о том, что этот император был христианином. Более того, в сочинении «К Донату», написанном в 246 г. или немногим позже⁴²⁹, говорится о бедствиях века и произволе принцепса (Ad Don. 6; 11). Это мало соответствует представлению христианского автора о правлении христианского императора. Молчит о христианстве императора и Дионисий Александрийский. Ничего об этом не говорит ни один языческий писатель⁴³⁰. Первое сообщение о принадлежности к христианству Филиппа и его сына содержится у Евсевия (НЕ VI, 34), и на это сообщение опираются все более поздние авторы⁴³¹. Историк сообщает, что Филипп захотел в последнюю предпасхальную ночь помолиться в церкви со всем народом, но тамошний епископ допустил его туда только после покаяния, и согласие императора па покаяние показывает, по словам Евсевия, что он был благочестивым человеком. Весь этот пассаж предваряет выражение «существует рассказ» (катехе! Xoyoc), причем Евсевий не упоминает, чей это Xoyoc, и откуда он, Евсевий, его узнал. Не упоминает он также ни времени,