Волчья дорога
Шрифт:
— И где тебя носит? — повторил свой вопрос итальянец, — давай быстрее, ты нужен...
Рейнеке невольно зарычал. Ладно бы капитан или сержант, но этот итальянец явно много себе позволяет. Но тут от угла раздалось wenn die Landsknecht trinken в исполнении порядком весёлого голоса, и юнкер отложил гнев на потом. Похоже, он действительно нужен. Капитан огорчится, найдя по возвращении роту в непотребном виде. Спустя пару часов они с итальянцем таки вспомнили, как расставляются посты, разогнали по казармам буйных. Одним словом, роту в божеский вид привели. Даже пару самовольщиков сумели поймать и вернуть в расположение.
«Слишком тупых или слишком невезучих, чтобы попасться», — проворчал под нос юнкер, переводя дыхание. Ладонь машинально прошлась по рукаву. Опять белому от пыли. «Анна могла и не
Взгляд рассеянно пробежал по неприветливым тёмным зданиям, колючим зарослям, городским башням и шпилям вдали. И упёрся в стоящего рядом Лоренцо. Итальянец уже успел оправить перевязь, нацепить шляпу с пёстрым пером, вытряхнуть плащ. «Даже сапоги успел надраить до блеска, шут гороховый». В городе зазвонили колокола. Итальянец просвистел под нос пару рулад, вторя их песне. Ладонь юнкера ещё раз машинально прошлась по рукаву. Парень шагнул вперёд
— По моему, у нас с Вами осталось незаконченное дело, сударь...
На этих словах итальянец развернулся — мгновенно, с кошачьей грацией, лишь хлопнул тканью отброшенный плащ. Руки легли на пояс, поближе к оружию. Сверкнули на солнце витые эфесы рапиры и даги.
Рейнеке сделал вперёд ещё шаг. Итальянец чуть поклонился — как показалось Рейнеке с лёгкой издёвкой
— Извольте, юноша. Хотя, хотел бы я знать, чем я Вам так насолил …
— А вы не догадываетесь? — Почти прорычал юнкер. Правила обязывали быть вежливым, но так хотелось послать их к чёрту.
— А я должен? — ответил итальянец с улыбкой, Рейнеке чуть его на месте не загрыз. К счастью за углом кто-то из самых тупых нашёл время допеть пьяную песню:
«...Когда пехота любит, не тратит время зря..»
— Заткнись, собака! — Рейнке с итальянцем проорали это хором, на два голоса. Аж сами удивились, до чего слитно это прозвучало.
«.. alles for Kaizer Ferdinand wohl» — то ли пьяный издевался, то ли просто припев допел. Голос затих. Надо было сходить и дать дураку по шее, но, судя по звукам, капралы управились и без них. Рейнеке с итальянцем обернулись и посмотрели опять друг на друга.
— Так чем же я Вам, милостивый государь, так насолил? — спросил итальянец не скрывая издевки.
— Брезахская тюрьма...
— Ах, вот оно что, — итальянец присвистнул, выдав ужасно фальшивую руладу, — наговорили значит. Право же юноша, вас следовало бы прибить только за Ваш щенячий энтузиазм — глядя на вас чувствуешь себя старым. Но есть одна беда: про Вас тоже много чего говорят, — тут итальянец сделал театральную паузу, оглянулся вокруг и продолжил, понизив голос:
— Например, что куриц вам таскает сам дьявол, которому вы продали душу за наш рыжий трофей.
— Это же неправда... — проговорил юнкер. Ошеломленно — значит ничего не сказать.
— Насчёт князя тьмы, таскающего куриц — разумеется. Но это мне наболтали рядовой Майер и его дружок Донахью. Судя по Вашему удивлённому лицу, это те же типы, что вам про меня байки рассказывали. Судите сами, сколько здесь правды.
— Почему я должен вам верить? — спросил юнкер, ошеломлённый вконец. Просто так сдаваться он не хотел но… Но тут по ушам ударил треск в кустах ежевики.
— Потом договорим, юноша, — проговорил итальянец, поворачиваясь на звук, — сюда кто-то идет.
— И не наш, — добавил юнкер, раздувая ноздри и кладя ладонь на эфес. Поймал вопросительный взгляд, опустил глаза и добавил, — наши знают тропинки.
Незнакомец же явно ломился через кусты напрямик, без дороги. Трещали ветви, трещал валежник под бегущими ногами. Трещал, оставляя лоскуты на шипах, потрепанный плащ. Человеческая фигура вышла, нет вывалилась на свет и упала прямо на руки итальянцу. Лоренцо осторожно придержал незнакомца — незнакомку, Рейнеке увидел, как выпала из-под капюшона длинная прядь. Лоренцо что-то спросил. Бешеный, захлёбывающийся поток слов в ответ. Слов, от которых кровь стыла в жилах.
— Все будет хорошо. — проговорил итальянец, бережно приглаживая рукой растрёпанные волосы, — все будет хорошо.
— Вот только, что мы капитану скажем?
— Придумаем, что-нибудь, — проговорил юнкер в ответ — медленно, прокатывая желваки на скулах.
Парень поднял глаза. Над городом плыл в синеве небес золотой
крест на церковном шпиле.3-3
самоволка
А по улице города — кривой, по городским меркам широкой, две телеги разъедутся, шёл, неспешно, поглядывая по сторонам, старый сержант. Шагал прямо посреди улицы, твердо ставя ноги на мостовую. Борода его весело торчала вперёд, широкие плечи развёрнуты. Случайным прохожим приходилось прижиматься к стенам, чтобы убраться с его пути. Сержант не обращал на них никакого внимания, лишь изредка удостаивая по-отечески добродушным взглядом женский глубокий вырез или особо шаловливую юбку. Таких попадалось немного, и ветеран ворчал под нос о том, что портится всё, даже весёлый Мюльберг и шёл дальше. Взгляд его рассеянно пробегал по фасадам, потемневшим балкам и окнам мансард и высоким двускатным, крашенным под черепицу соломенным крышам. Старый вояка знал, куда шёл. Немудрено, заведение мамы Розы, что у ратуши, знали все. И именно туда сержант и направлялся, заглядываясь по пути на висящие над крышами резные флюгера и на ярко размалёванные вывески. Пъяница верхом на бочке — кабак, три свиньи — не поймешь, то ли тоже кабак, то ли мясная лавка. Впрочем, по военным временам, могли и совместить, но только не в Мюльберге. Интересующее сержанта заведение носило алую розу на фасаде — знак, однозначно указывающий как на имя владелицы, так и на характер работы заведения. По ратушным бумагам дом проходил как городская купальня. Бумаги не врали — заведение у мадам Розы было в высшей степени приличное, в нем даже ванна была. Правда мало кого она там интересовала.
Вот к такому домику — самому богатому из весёлых и самому весёлому из богатых домов города Мюльберга и шёл старый сержант. Разумеется, не к главному входу — изящному портику под алой розой, и даже не к чёрному, куда днём заносили припасы с рынка, а ночью, случалось, выносили трупы — к одной хорошо спрятанной маленькой двери в задней стене. Для большинства посетителей эта дверь вообще не существовала. Для Пауля Мюллера, сержанта роты Лесли — открывалась с пинка. За дверью была узкая лестница, ведущая прямо на третий этаж, в личную комнату мадам Розы. Добрую половину которой занимала огромная, с балдахином, кровать. В свои «хочешь-жить-так-не-спрашивай-сколько» лет мадам могла кого угодно научить, для чего эта кровать предназначена.
Чуть не доходя до нужного дома, сержант свернул в переулок, оглянулся и, пробормотав под нос что-то похабное, несильно стукнул в искомую дверь. Тяжёлые доски отозвались на ласку гулом и скрежетом. И тишина.
— Странно, — пробурчал под нос сержант, ударяя сильнее. Дверь выгнулась, жалобно брякнув в пазах всеми досками.
— Мама Роза, ты что вообще стыд потеряла? Своих не узнаешь? — прорычал сержант, настороженно пробегая взглядом по чёрным, закрытым наглухо окнам. Обычно после такого удара раскрывались окна, подымался гам. На шум высовывалась сама мадам и громко интересовалась, а где его, Пауля Мюллера носило. Виртуозная перебранка обычно растягивалась на пол-часа минимум. Но сейчас дом молчал. Молчал двор-колодец, глухие стены и темные балки вокруг. Лишь хлопала крыльями в вышине напуганная шумом птица.
— Что за хрень, — прошептал угрюмо сержант, — переехала она что-ли? Но ведь дурь же. Место — лучше не придумаешь...
Дом молчал. Ставни на окнах не дрогнули. Сержант сплюнул и обошёл дом кругом — но и главный вход был закрыт. Резная дубовая дверь забита наглухо. Кривыми, корявыми досками, крест-накрест.
— Что за черт? — прошептал ещё раз сержант и вдруг увидел: вывеска — щит с затейливой розой сбита и валялась в углу. След грязного сапога на алых лепестках. Сержант почему-то вспомнил, как помогал эту вывеску вешать пару лет назал. Борода сержанта заходила ходуном, ладонь левой руки медленно потёрла костяшки правой. Сержант огляделся, в два шага пересёк улицу и с размаха ударил сжатым кулаком в ставни напротив. Окно распахнулась, и кто-то невидимый прокричал: чего надо? Сержант парой слов объяснил — чего. Из дома проорали что-то в ответ, и ставня захлопнулась вновь перед самым сержантским носом. Холодный ветер сдул с крыши за шиворот белый, сверкающий снег. Ветеран невольно поёжился. На мгновение ему стало нехорошо. Совсем. Уж больно дрожал голос из-за ставень. Говоривший боялся. До дрожи в голосе.