Волчья дорога

— Простите, майстер Лазарь...

— Конрад.

— Либо вы Лазарь, воскресший из мёртвых, либо стреляли не мои. Мои не промахиваются.

Капитан отвечал как подобает — вежливо, с приличной моменту улыбкой. А про себя прикидывал, сколько лишних нарядов получит от Якова горе-стрелок: за драку, за оружие в городе, за то, что заставил капитана говорить разные мерзости. А ещё и улыбку на лице держать — за неё отдельно.

— Осторожнее, герр капитан, пожалуйста, — услышал он сзади взволнованный шёпот штадтшкрибера, — майстер Флашвольф действительно дознаватель городского суда… и знаменитый охотник за ведьмами...

Яков пожал плечами, но мысленно добавил к списку еще десяток нарядов — за отвратную стрельбу.

— Охотник за ведьмами?

Дознаватель провёл ладонью по рукаву — левому. Мелодично прозвенели друг о друга монеты.

— Кельн, — бросил он, как будто это что то объясняло. Потом опять:

— Бамберг, — Якова передёрнуло при последнем названии.

— Бамберг? Ваши там сожгли больше тысячи человек.

— Законно. По приговору суда.

— «Северный лев» так не считал. Он выгнал вас в шею оттуда.

(Кличка Гюстава-Адольфа, короля Швеции. Убит в бою при Люцерне, лет за 15 до описываемых событий)

— Нечестивец мёртв. Поразил господь пастыря и рассеялись овцы. Ибо сказано — не потерпи в доме своём ни блудника, ни ворожеи.... — дознаватель сделал паузу, поймал взгляд капитана. Глазами, холодными, как зимняя хмарь. И продолжил... — ни нечестивца.

— Вы цитируете библию, как дьявол, майстер Флашвольф. Криво и невпопад, — ответил капитан.

— Глупо спорить о библии с еретиком. А с юристом о законах, — рука дознавателя дёрнулась к эфесу клинка на плече. Старинного солдатского цвайхандера с широкой прямой крестовиной.

— Умоляю Вас, господа, только не здесь, — запричитал из-за спины встревоженный донельзя писарь.

Дознаватель еле заметно кивнул, развернулся и пошёл прочь. К дверям зала советов. Капитан проводил его взглядом . Майстер Хазер вздохнул, виновато развёл руками и присел за свой стол. Кругляшки стёкол опять упали с его лица — поймал, водрузил, поморщившись, на место, вздохнул и сказал:

— Вот это и есть наши перемены, капитан. А мы надеялись... когда объявили мир — мы и вправду надеялись на лучшее. А пришёл он, майстер Конрад Флашвольф. Лицениат права, экспертус ведовства и демонологии и прочее, прочее, прочее. Страшный человек, между нами. Видели монеты, на куртке? Он нашивает новую всякий раз после ареста. Каждый талер — чей-то приговор. Он приехал в город с почтовой каретой, той же что привезла мир. Приехал сам, неведомо откуда, неведомо зачем. Но люди в городе начали слушать его, раскрыв рот, все, от бургомистров, фогта и епископа, до последнего чистильщика на улице. Конечно — знаменитый охотник, волшебный меч — видели клинок за спиной? Майстер не расстаётся с ним никогда. Говорят, этот меч действительно убивает чудовищ. И, когда майстер дознаватель начинает говорить — его слушают. А говорит он страшные сказки. И увы, напугаться людям куда проще, чем подумать. И поверить в то, что сосед спутался с нечистым и летал на шабаш — проще, чем в то, что у него дом богаче, ибо руки прямее. Вот и пошёл славный город Мюльберг писать майстеру дознавателю — друг на друга, сосед на соседа. Доносы не разглашаются, обвинение тайное, свидетелей не объявляют. Арест, пытка, признание, приговор. Лучше не придумаешь, если надо отправить на тот свет вредную тёщу или ненужного наследника.

— А власти? Здесь же есть свой суд?

— Власти? Ведовство в компетенции епископа и церковного суда. А его высокопреосвященство наше — поймите меня правильно, он человек праведный и благочестивый. Вот больницу в городе построил. Для грешниц. Кающихся, — тут писарь прервался перевести дух, подмигнул и криво улыбнулся, — но когда дело доходит до ведьм и сказок — сущий ребёнок. Верит всему, что вещает майстер дознаватель. И подписывает приговор. Любой, не глядя. На днях сожгли заместителя бургомистра. Летал будто бы на шабаш и имел связь с ведьмами в округе. Всеми сразу, — писарь вздохнул и опять уронил очки, — а ему было девяносто лет. И так далее. Маму Розу со всеми её… ну этих не жалко, но по их показаниям притянули много достойных людей. Попался даже один студент из Гейдельберга. Просто проезжий. Угораздило же парня слишком много болтать в одном кабаке. И самое страшное — всё законно, — писарь вздохнул на этих словах. Кругляшки стёкол опять упали с переносицы. Он повертел их в руках, опять вздохнул и продолжил, близоруко щуря глаза на капитана:

— Абсолютно законно, в том-то вся и беда. Мы пытались жаловаться. Писали их светлости герцогу Баварскому, но из его канцелярии прислали лишь благодарность. Фогту и епископу, за бдительность. Писали их величеству — ответа нет. Вот такие у нас перемены, — вздохнул он еще раз, потирая пальцами переносицу. До крови стёртую железной оправой.

— Берегитесь, капитан. Будьте осторожны. — проговорил писарь осторожно скосившись на дверь.

— До нас добраться, им руки коротки…

— И все таки, будьте осторожнее. — теперь писарь скосился уже на окно а голос понизил до шёпота, тонкого, свистящего шёпота, — перемены ведь не только у нас. У вас тоже, капитан …

— У нас? — поднял было бровь капитан.

— Увы, да — писарь порылся в стопке бумаг на столе, вытащил один лист, посмотрел— Яков потянулся, вытянул дешёвый жёлтый лист из тонких писарских пальцев.

«Находясь в одном доме, один рабочий пилил дрова. К нему приблизилась большая кошка, которая хотела на него прыгнуть. Когда он стал гнать её, стало вдруг три кошки, которые с яростью напали на него и начали кусать его и в лицо и в чресла. Рабочий, испуганный этими тварями, осенил себя крестным знаменем, бросил работу и, обороняясь поленом… » ( из «молота ведьм» )

— Что это? — спросил Яков, откладывая помятый лист.

— Извините, я не то хотел вам показать. Такой ерундой у нас теперь весь город обклеен. Вот, глядите, пришло с почтовой каретой.

В руки Якову всунули другой, толстый лист. Белая бумага, прихотливая россыпь изломанных готических букв. Новости. Из Рима, Из Венеции…

— из Нюрнберга, — услужливо подсказал писарь.

Капитанский взгляд пробежал по бумаге, нашел нужный заголовок. Угловатые готические буквы рябили, почему-то упорно не желая складываться в слова.

Неделю назад. Четыре полка имперской пехоты, шесть тысяч человек, сплошь ветераны в строю и под знамёнами вышли из лагеря. Требовали денег, роспуска, приказов, новой войны — хоть чего-нибудь. Обычный солдатский бунт, которых Яков на этой войне навидался. Обычно командование выходило навстречу, начинался долгий и нудный торг, в котором обе стороны вели себя по устоявшимся правилам. Как актеры в театре. Что-то солдатам удавалось выторговать, что-то командирам удавалось сохранить. Всё, по правилам, всё, как всегда. Но не сейчас. Их светлость отдал приказ, картечь ударила в упор. Шесть тысяч ветеранов легли на площадь перед лагерем. Четыре полковника осуждены военным трибуналом и повешены. Четыре имени. Троих Яков знал лично. Ханс Шмидт, гессенский драгунский, пьяница, бабник, бузотёр и хам. Его полк стоял под Люцерном, у канавы, в самом аду. Выстоял. Тогда. Томас "Чёрный" О`Нил, из далёкой Ирландии. Второй Нордлинген. Он и Яков стояли рядом, когда чертов Конде ломил как бешенный, на тонкую имперскую линию. Рендолф, егерь из Гаунау. Моравия, Брно, оборона Праги «Приговорённые ушли в последний путь с большим достоинством» — на этом лист обрывался. «Интересно, а мне удастся в свой черёд?… — подумал капитан, медленно откладывая газету, — вот также, с достоинством. Хотя лучше, конечно, не проверять»

Тут дверь хлопнула и на глаза капитану попалась всклокоченная борода и встревоженная донельзя физиономия сержанта Мюллера.

— Хорошо, что вы здесь, капитан. Еле нашёл Вас. Тут, в городе такое творится….

— Я в курсе, что здесь творится. А вы — посмотрите на это, — ответил капитан и протянул газетный лист. Сержант пробежал его глазами и застыл. Борода дёрнулась, широкая ладонь медленно смяла в комок жалобно захрустевшую бумагу.

— Ну, дела… — проговорил старый ветеран. Капитан встал.

— Пойдёмте отсюда, сержант

И они вышли. Уже на лестнице Яков вспомнил, что забыл попрощаться с хозяином кабинета. Ладно, сейчас было не до него. Они с сержантом шли к выходу, толпа на первом этаже по-привычке расступалась, сержант шёл рядом, шепча ругательства…

— Что такое, сержант? — позвал его Яков, когда ворчание сержанта стало совсем угрожающим.

— Мир, говорю, на людей вредно действует… — угрюмо проговорил под нос сержант, — совсем страх божий забыли на радостях.