Волк и конь

– Я знал, что ты придешь, - закончив намаз, халиф повернулся к эмиру. Лицо у свергнутого владыки Кордобы было полным, с черными растерянными глазами и пухлыми, как у женщины губами, что не могла скрыть даже жидкая бородка.

– Знал, - усмехнулся Яхья, - ну, а как же иначе. Все же мы вместе учились в Багдаде, вместе воевали...тогда на Сицилии.

– Я должен был понять когда пришел тебе на помощь, что ты не ограничишься этим островом, - с горечью сказал Абд ар-Рахман, - но захочешь отобрать у меня все.

– Отобрать? У тебя? Хишам, неужели ты считаешь меня настолько мелочным? Мне нужна не Сицилия, не Магриб и даже не твой аль-Андалус. Мне нужен весь мир - ибо только я вправе владеть им! И я готов оставить тебе эти владения - если ты пойдешь за мной!

– Я знал, что ты безумен!
– покачал головой Абд ар-Рахман, - но не представлял насколько!

– Безумен? Был ли безумен Кейсар? Или Искандер Зулькарнайн? Или сам Пророк, мир ему? Меня ведет Аллах - и только именем его я могу завоевать весь мир.

– Ты не Кейсар и не Искандер, - возразил халиф, - и тем более не Пророк...

– Не Он, но его потомок, - сказал Яхья, - это тайна, которую мне открыл сам Исрафил, старейший из малаиков.

– Открыл? Тебе? Ты бредишь, Яхья?!

– Я прощаю тебе эту дерзость, - кивнул эмир, - ибо как можно сердиться на слепца, завидующего зрячему. Мои корни - от Рукайи, дочери Пророка и Утбы, сына Абу Лахаба, дяди Мохаммеда.

– Ты забыл Коран, Яхья?!
– воскликнул Хишам, - твои слова кощунство! Все знают, что этот брак был расторгнут, потому что Абу Лахаб стал врагом Пророка, упорствующим в идолопоклонстве! А Рукайя умерла совсем юной и у нее никогда не было детей.

– Все знают, - усмехнулся Яхья, - но я знаю больше. Мне открылось, что Рукайя успела понести плод - и родить мальчика, хотя и умерла при родах. Абу Лахаб забрал внука у Утбы, желая воспитать его в язычестве, но тот, получивший имя Яхья, как и я, повзрослев всем сердцем обратился к Аллаху. Абу Лахаб скрыл от всех, даже от самого Яхьи, его происхождение, заявив, что сын Рукайи умер при родах. Яхья же, женился на дочери одного из старейшин курейшитов, а уже его сын, Али ибн Яхья, вступил в войско что завоевывало Египет, Карфаген и Магриб. В одном из боев Али попал в плен берберской царице Кахине, которая полюбила молодого пленника и предалась с ним страсти на своем ложе. И тогда же, как открылось мне, в тело Али снизошел сам мукаррабун Израфил, а в тело Кахины - аль-Узза, которую неверные зовут Венерой, а правоверные также именуют аль-Зухрой.

– Замолчи, богохульник!!!
– взвизгнул Хишам, зажав уши руками, - то что ты говоришь - это мерзость, это куфр, это ширк! Сам Пророк заклеймил лжецами те, кто считал аль-Уззу богиней и дочерью Аллаха!

– Разве я называл ее богиней?
– поднял бровь Яхья, - опомнись, Хишам - нет бога кроме Аллаха! Я не знаю кто она - джин, гуль, а может и малаик...

– И снова ширк!
– воскликнул Хишам, - сам пророк учил, что малаики, а особенно мукаррабун бесполы и свободны от всех страстей земных, а ты...

– Сам ли Пророк так говорил или те, кто криво пересказал его проповедь?
– нахмурился Яхья, - или ты считаешь, что Аллах, в неизмеримой милости своей даровавший радость отцовства людям и даже джиннам, отказал в этом любимейшим из своих созданий? И да, не сам Исрафил сошелся с женщиной, но Али, в тело которого вошел мукаррабун. Так была зачата девушка, что стала потом женой вождя фендел-ауа и моей бабкой. Али не увидел ее - еще до рождения дочери, он, даже не узнав, что Кахина беремена, пытался бежать, но был убит воинами царицы берберов.

– И как же ты сам узнал все это?
– спросил Хашам.

– Я же говорил, - воскликнул Яхья, - мне было откровение. Когда я вел свои войска на Гану, в одном из боев меня тяжело ранили и я несколько дней лежал при смерти. И тогда я услышал трубный зов, оглушительный, как раскат грома и предо мной предстал ангел с четырьмя огромными крылами, застилавшими горизонт, с телом, покрытым волосами, ртами, зубами. Из глаз его текли кровавые слезы - и я понял, что это Исрафил и, что он плачет надо мной, своим потомком! Он открыл мне все то, что я рассказал тебе и я очнулся от забытья, сразу пойдя на поправку. А чтобы я не думал, что это был лишь предсмертный бред, мукаррабун оставил мне этот знак.

Он поднял руку и халиф увидел странное родимое пятно - в виде четырех черных крыльев, распахнувшихся на всю ладонь.

– Это метка Иблиса, - передернул плечами Хашам, - Яхья, ты одержим джиннами Черной Страны, что нашептали тебе весь этот ширк. Молю, во имя Аллаха, Всемилостивого...

– Ты молишь именем Аллаха?!
– разгневанно перебил Яхья, - того, кто плоть от плоти Пророка? Того, кто уничтожил в себе все людское, духом слившись с Господом Миров?! Не я, а ты кощунник здесь, Хашам. Я надеялся, что ты пойдешь за мной, но теперь вижу, что ты безнадежен. Не я покараю тебя за неверие, а сам Аллах!

Он коснулся ладонью лба бывшего халифа и тот закричал, словно от страшной боли. По лицу его пошли черные пятна и он рухнул мертвым на пол. Яхья выпрямился и, с сожалением глянув на мертвого Хашама, вышел из мечети.

Уже к вечеру весь Аль-Андалус знал, что у него новый владыка. Саклабы Хишама ибн Абд ар-Рахмана стали его новой гвардией, наложницы в гареме мертвого халифа спорили, кто станет любимой женой, тогда как сам Яхья ибн Йакуб, развалившись на бархатном диване и, прихлебывая сладкий шербет, диктовал писцу-еврею.

"Владыкам Багдада и Фустата и обоих Румов и всем, кто есть под Солнцем. Я Яхья ибн Йакуб, потомок Мухаммеда, духовный сын мукаррабуна Исрафила, возвысившийся естеством до Господа Миров говорю вам , что нет Бога кроме Аллаха и нет человека в Яхье ибн Йакубе, но лишь Бог есть Единый во всем. Никто из вас не занимает свой трон по праву, но лишь Я есть истинный Владыка Всего. Покоритесь мне или же умрите навсегда, ибо Я приду к вам как неумолимый Судья, властный карать и миловать..."

Тень Леопарда

— Возьми это, — эмир Марселя Мухаммед ибн Юсуф взял со столика из сандалового дерева небольшой флакончик синего стекла и протянул молодому, великолепно сложенному африканцу, стоявшему рядом с ложем. Чернокожий, блеснув в ответ белыми зубами, скинул шелковую набедренную повязку и принялся неспешно втирать в себя прохладную скользкую мазь. Вскоре вся его кожа блестела, смазанная маслом, — и также замаслились и глаза толстого эмира, лежащего на устланном шелковыми подушками ложе в своей опочивальне. Рядом с ним стоял кувшин со сладким розовым вином и блюдо с изюмом и засахаренными орешками, которые эмир то и дело отправлял в рот. Прохладный ветерок шуршал прозрачными занавесями и свечи, мерцавшие на столике, наполняли комнату волнующим полумраком.