Волны словно кенгуру

Наступил вечер.

Мы вышли на улицу и увидели, что в доме напротив всё так же стоят мальчик и девочка и грустно смотрят на нас, на маленького Ёсуки, на его бабушку.

Потом вышел Модзи, и они тем же взглядом проводили его к машине.

"А всё-таки очень странный рабочий, - думал я по дороге.
– И привычки у него не очень-то рабочие. Ученье для него ничто, музыка - ерунда. А что же не ерунда, почему?"

Виктор Саныч, наверное, тоже думал об этом.

– Модзи, сколько ты получаешь?
– спросил он. Модзи улыбнулся:

– Это неважно! Важно, сколько я буду получать!

– Почему?
– спросил Федотыч.

– О, это маленькая тайна...
– сказал Модзи, Но, видно, ему не терпелось рассказать о ней: - Столько, сколько сейчас получает моя мать. Она президент компании по найму грузчиков. А через несколько лет я займу её место. Все дела вы будете иметь со мной!

И он так посмотрел на нас, будто уже сейчас был президентом.

Федотыч закурил и подумал вслух:

– Вот оно что! Он учится хозяйничать. Он уже теперь завязывает с нами деловые отношения!

Виктор Саныч улыбнулся: "Деловой парень!" - а я посмотрел на убегающую дорогу. Теперь я понимал, почему грустно смотрели на нас ребята из соседнего дома, почему невесело звенел ночной колокольчик у мальчика на причале. Просто у них не было маленького секрета, который был у Модзи и который, конечно, был у маленького Ёсуки.

ПОБЕДА

Неподалёку от порта Модзи затормозил, и мы вышли. Ехать дальше было невозможно. Улица была полна народа. Из боковых улочек, из харчевен и магазинов с шумом выбегали люди в робах.

В порту надрывались от гудков буксирные катера, а с моря им отвечали гудки пароходов.

– Что-то случилось, - тревожно прислушался Виктор Саныч.

– Забастовка кончилась!
– определил Федотыч.
– Народ-то на суда пошёл. Победили!

Кто победил, было ясно. Пели-то моряки! И мы стали пробираться сквозь толпу в порт. Мы уже подходили к воротам, когда к Виктору Санычу подбежал взъерошенный японец и дёрнул его за рубаху.

– Ты что?!
– отмахнулся Саныч.

Японец стал поперёк дороги и что-то прокричал.

– Что тебе надо?
– спокойно спросил Виктор Саныч. Японец закричал ещё громче и стал хватать за рубахи нас - то одного, то другого. Вокруг собралась толпа.

"Ну, кажется, начинается заварушка! И не поймёшь, из-за чего", подумал я.

Вдруг взъерошенный японец схватил Саныча за руку и крикнул:

– Янки! Янки!

Федотыч повернулся к японцу и сказал:

– Ноу янки. Мы русские. Рашен. И тоже моряки.

– Ноу рашен! Янки!
– упорно твердил японец. Виктор Саныч показал портовый пропуск: "Читай!"

– "Рашен шип "Новиков-Прибой", - прочитал кто-то, и все вокруг нас зашумели, стали похлопывать по плечам: "Свои, моряки!" - и пошли рядом с нами по причалу. И только зачинщик стычки исчез в толпе, видно, недовольный тем, что мы оказались не янки.

– Весёленькая история!
– возбуждённо проговорил Виктор Саныч.

– А если бы на нашем месте были американцы?
– спросил я.

– Им бы, наверное, было веселей!
– ответил Федотыч.
– Могли бы и всыпать.

А мимо к судам всё шли японские моряки, доедали на ходу лапшу, дымили сладковатыми сигаретами, махали нам и, улыбаясь, что-то кричали. Может быть: "Счастливого пути". А может: "Попутного ветра!"

КАК РЕШИТ КАПИТАН

Я расположился в каюте, поставил на полку книги, пристроил рядом японское кукольное семейство: "Плывите, смотрите" - и представил, как будут видны в иллюминатор белые гребешки волн, горизонт. Светло, солнечно!

Но тут в каюте потемнело. Прямо перед иллюминатором подъёмный кран опустил на трюм высокий металлический ящик - контейнер, и от всего солнца мне остался только тоненький серпик с тонкой, как лезвие, полоской света.

– Что? Темно?
– заглянул ко мне боцман.

– Да, не очень-то наглядишься на море, - огорчился я.

– Ничего, есть палуба, - утешил Никоныч.
– Пошли наверх.

Контейнерами, как маленькими небоскрёбами, были заставлены уже все трюмы. Будто сюда переместился целый городок. По его закоулкам нырял рядом с японцами Виктор Саныч. В белой рубашке, в белых перчатках дирижировал он своим оркестром: это - туда, это - сюда!

А японцы кивали головами.

Возле трюмов ржавыми горками лежали крупные цепи, и я спросил у боцмана:

– Контейнеры будем крепить?

– А как же! Не закрепи - все контейнеры волна расшвыряет. Волны-то до мачт! Вон Витька помнит, - и Ни-коныч показал на круглолицего матроса в берете, с усиками.

– Ого, прошлый раз как штивануло - так полконтейнера всмятку! Треснул, будто скорлупа!

– Океан!
– весело сказал бородатый матрос, сверкнув стальными зубами.
– Вон Наташку чуть не выбросило, - пошутил он, кивая на стоящую рядом девчонку в тельняшке.

– Меня-то?
– изумилась она.
– Сам держись!

А я только и хотел, чтобы "штивануло" покрепче: соскучился по шторму.

Наконец японцы установили последний контейнер, сняли рукавицы. Сбегая по трапу, замахали ими:

– До свиданья!

А боцман, наоборот, свои рукавицы надел, захватил могучей рукой цепь и крикнул матросам, как своим детям:

– Витька, Яша! Пошли!

Цепь загрохотала. Я тоже подхватил звено. Ноги от тяжести сразу примагнитило к палубе. И мы потянулись за Никонычем крепить контейнеры.

К концу дня выбежал Виктор Саныч проверить крепления, постучал по тросам ладонью, ударил каблуком и сказал:

– Хорош!

– А то как же!
– откликнулся Никоныч и сам постучал по цепи кулаком. До самого Лос-Анджелеса выдержат.

Скоро в динамике раздалось: "Палубной команде занять места по швартовому расписанию".

Мы выбрали из воды тяжёлый швартовый конец и ходко направились из залива.

На берегу всё ещё мигали множеством искр Иокогама и Токио. Вскидывались зарева, словно кто-то шевелил палкой в большом костре.

Но машина работала всё быстрей, и огни постепенно погружались в воду. Темней становилось небо, как морские ежи, шевелили иглами звёзды.