«Волос ангела»
Шрифт:
Иностранные разведки, пытаясь дезорганизовать хозяйственную жизнь страны, помешать восстановлению разрушенных Гражданской войной транспорта, заводов, фабрик, забрасывали в страну фальшивые деньги. Борьба с фальшивомонетничеством тоже была на плечах уголовного розыска.
Борьба со спекуляцией, наркоманией, налетчиками, ворами всех мастей, мошенниками – все это входило в обязанности сотрудников рабоче-крестьянской милиции. И еще – борьба с беспризорностью, борьба за будущих граждан свободной России.
Десятого апреля 1922 года приказом наркома внутренних дел Феликса Эдмундовича Дзержинского Уголовный розыск
Значительное внимание было уделено искоренению бандитизма. В 1923–1925 годах уголовный розыск полностью ликвидировал действовавшие на территории от Поволжья до Иркутска банды Пыжьянова, братьев Ткачей, Михаила Осинова, Бенковича, Слесаренко, Токарева; уничтожил банду «Хорьки», орудовавшую на территории Самарской, Царицынской и Саратовской губерний. Уголовный мир начал уходить в подполье.
Окреп, вырос, приобрел силу и опыт уголовный розыск рабоче-крестьянской милиции…
Мелкий дождь, зарядивший с раннего вечера, такой малозаметный – почти водяная пыль, – все же успел к ночи основательно вымочить весь город, скопиться лужами между тротуарами и мостовыми, глянцево блестевшими под фонарями круглыми спинами булыжников. Полосами растекалась грязь, оставшаяся от колес ломовых телег. Рельсы трамвайных путей казались сделанными из вороненой стали. В сыром воздухе плыл густой запах цветущей сирени.
По скудно освещенной улице неторопливо шли четверо – трое мужчин и одна женщина, закутанная в большой темный платок.
Один из мужчин шел под широким темным зонтом. Двое других, посмеиваясь про себя, косились на него, но молчали.
Мимо, цокая копытами, пронесся запряженный в экипаж на дутых шинах рысак. Озабоченный чем-то кучер даже не взглянул в сторону прохожих. И опять тишина, только слабый шорох дождя да шарканье ног по тротуару.
Идущий впереди мужчина под зонтом придержал шаг, поравнялся с другими.
– Там недалеко трамвайный круг… – прокашливаясь, негромко сказал он.
– Знаю… – сипловатым голосом ответил ему высокий, державший под руку закутанную женщину. – Не беспокойтесь, не впервой.
Мужчина под зонтом хмыкнул и снова пошел вперед. На углу улицы он остановился, вглядываясь в темную громаду здания на другой стороне перекрестка.
– С-стромынская… – хлюпнув носом, сказал подошедший сзади.
– Расходимся… – скомандовал высокий, – ну, давай.
Он подтолкнул вперед закутанную в платок женщину. Та, не оглядываясь, направилась к темневшему зданию. Помедлив немного, мужчины пошли за ней…
Негромко напевая себе под нос молитвы, Мария Канищева быстро отсчитывала узловатыми, скрюченными ревматизмом пальцами монеты. Петь на людях она стеснялась – не дал Господь голоса, чтобы рвался ввысь с клироса, под купол, потом еще выше, под небо, подобно ангельскому пению. Слух был, а голоса не было. Но сейчас, когда она была одна в огромном темном храме, освещаемом только огнями неугасимых лампад да свечой, горевшей перед ней, стесняться было некого – ведь
осудить могут только люди.Сбилась со счета за своими мыслями. Пришлось начать сначала. Снова проворно задвигались старческие пальцы, перебирая медяки и редкое серебро.
Скудеет поток подношений, скудеет: другие времена – народ в храмы стал ходить реже, иные заботы мирян одолевают. О хлебе насущном, об устройстве судьбы своей, да мало ли забот у каждого смертного? Хорошо еще, доход от свечей идет, но те деньги забрали с вечера.
Оставаться одной в храме ночью Марии было не страшно – привыкла за годы. Может, тоже ушла бы куда-нибудь, как молодые, полные сил, у которых вся жизнь еще впереди, но куда пойдешь? Ее жизнь здесь, при монастырском храме, прошла, а теперь менять ее и боязно, и, честно говоря, не хочется: все так привычно, размеренно. Куда податься в миру ей, больной, одинокой старухе? Наняться в няньки? Да кто наймет-то еще? Своих детей никогда не было, чужих тоже не нянчила на руках, ни сказок, ни песен детских не знает, а те, что слышала от матери в детстве, давно забыла.
Строят теперь, говорят, много. Но и на стройке чего ей делать? Слаба, стара, даже кашеварить как следует не умеет. Может, конечно, стирать, гладить, мыть, медяки вот считать. Однако, кроме как здесь, кому это надо? Живешь при богадельне – и живи, а ночи, они у стариков бессонные. Кому долгие, а кому и коротки, если дело есть: монетки посчитать, огонь в лампадках приглядеть, где надо – фитильки поправить, почистить толченым кирпичом да мелом подсвечники. За день молящиеся-то – не смотри, что меньше ходят – и грязи на ногах нанесут, надо пол тряпкой протереть. Так ночь пройдет, а там и заутреня.
Свеча оплывала. Черная, обгорелая нитка фитиля согнулась, зачадила – и воск не тот, и нитки на фитиль…
Поплевав на пальцы, Мария сняла нагар, прилепила свечу поближе. Ссыпав пересчитанные медяки в полотняный мешочек, взялась за вторую монастырскую кружку.
Стук в двери раздался неожиданно. Тихий, приглушенный шумом дождя за высокими окнами, закрытыми ставнями, он почему-то гулко разнесся по пустой громаде храма.
Старуха подняла голову, прислушиваясь: не померещилось ли? Стук повторился.
Постояв в нерешительности – кто может стучать в закрытый храм в такую поздноту? – Мария все же взяла свечу и, прикрывая жидкий язычок пламени ладонью, подошла к дверям, закрытым изнутри на массивный засов, который был просунут в толстые кованые петли-проемы.
Приникла ухом к дубовой створке дверей, вслушиваясь в ночь. Снова постучали. Привстав на цыпочки – мала росточком, – Мария дотянулась до зарешеченного оконца-форточки, врезанного в двери, открыла.
– Кого послал Господь?
– Отвори, сестра… – донесся сквозь шум дождя жалобный женский голос.
Выпростав из-под темного платка, повязанного на голове, ухо, Мария снова дотянулась до оконца.
– Кто там? Чего тебе надо? – свеча оплывала, горячий воск неприятно жег пальцы, и старуха перехватила огарок поудобнее, боясь, чтобы он не потух. – Скажи, чего надо-то?
– Здесь сестра твоя во Христе… Отвори! Позволь помолиться у чудотворной иконы Иверской о здравии мужа моего… – жарко начала просить неизвестная женщина за дверью. – На одре тяжкой болезни он… Одна наша Небесная Заступница все может. На нее моя надежда. Отвори, сестра!