Волшебный пояс Жанны д’Арк

– Злится – значит, жить будет. – Кирилл улыбался и как-то так, что собственное раздражение показалось Жанне на редкость глупым, детским.

И вправду, он же не виноват, что Жанну из себя вывели.

– Даму я украду, – не то предупредил, не то просто поставил в известность Кирилл. – Идем… допрогуляемся, если, конечно, ты не стала настолько осторожна, чтобы избегать прогулок в компании подозрительных мужчин.

Отказать?

Согласиться?

Сослаться на головную боль или внезапно вспыхнувшее желание отойти ко сну?

– Идем? – Кирилл протянул руку. – Я покажу тебе одно интересное местечко. В свое время я там прятался.

– Прятался? – Глядя на этого крайне самоуверенного типа, сложно было представить, что он способен был от кого-то прятаться.

Зачем?

– Прятался, – подтвердил Кирилл. – Я… диковатым был. Вообще все сложно… И раз уж все успели тебе в жилетку поплакаться, то и я не буду исключением.

– Откровенность?

– Откровенность за откровенность. Считай, сделка.

– Ты все… на сделки переводишь?

– Стараюсь. – Он шел медленно, подстраиваясь под шаг Жанны. – Когда условия сделки понятны обеим сторонам, многое становится проще. Очевидней. Поэтому откровенность за откровенность. Я рассказываю о себе. А ты – о себе.

– Что именно?

– Что захочешь. – Он улыбался широко, глянцевой улыбкой, которая была ненастоящей.

– Прекрати, – попросила Жанна.

– Что прекратить?

– Так улыбаться, как будто… не знаю… мне когда кредит давали, то служащая вот точно так же улыбалась.

– Аргумент, – хмыкнул Кирилл. – Я не банковская служащая… но один хрен, разница невелика. А у тебя чутье неплохое. Обычно люди эту улыбку за улыбку и принимают.

– А на самом деле…

– Маска. Одна из многих. Вообще-то все люди носят маски, но редко кто дает себе труд признаться в том. Ты вот притворяешься хорошей девочкой.

– А на самом деле я плохая?

– Нет, но… маска обязывает. Как часто тебе приходится делать то, что не нравится тебе, но соответствует твоему образу?

Он взял Жанну за руку. Пальцы его были теплыми, жесткими.

– Я так не…

– Тише, – Кирилл прижал палец к губам. – Давай разберемся. Тебе хочется уехать, но ты осталась. Хорошая девочка не бросит умирающую родственницу. И человека, с которым у нее договоренность, пусть даже человек этот подозрителен весьма, а родственница ведет себя как последняя скотина.

– Ты… я… я вам должна. Ты сам знаешь.

– Должна? – Кирилл приподнял бровь. – Ты о деньгах… но видишь ли, дорогая Жанна, тебе эти деньги дали. Ты не подписывала никаких бумаг, не давала расписок, обязательств… и в теории можешь просто-напросто послать меня с этим долгом куда подальше. А вместо этого ты послушно терпишь хамство Алиции, Аллочку с ее претензиями, Ольгины щенячьи укусы… Меня тоже терпишь, хотя больше всего на свете тебя тянет собрать вещички и сбежать. Плохая девочка так бы и поступила. Но хорошая терпит…

– Ты… издеваешься?

– Нет. Проясняю ситуацию.

– То есть я хорошая, а ты плохой?

Кирилл покачал головой:

– Я не плохой. Я расчетливый приспособленец. – Прозвучало почти гордо. И Жанна не нашлась что ответить. Меж тем Кирилл свернул на боковую дорожку, и аллея с фонарями осталась позади. Он вел ее по саду, выбирая тропинки, в темноте почти неразличимые. И постепенно ускорял шаг.

– Мы… куда… – Жанна почти бежала. – Летим… так…

– Сюда. – Кирилл остановился у деревянного домика, который почти скрылся под гнетом виноградной лозы. Домик был темным и старым с виду. – Это бывшая голубятня. Голубей здесь давно уже не держат. Алиция хотела снести, но я попросил оставить.

Он открыл дверь и подал руку.

Бывшая голубятня? Еще одно романтическое местечко? Или удобное, чтобы спрятать труп.

Чушь какая.

Николаша знает, что Жанна ушла гулять с Кириллом. И если она не вернется…

А если сговор?

Если убийц двое и они обеспечивают алиби друг другу? И тогда Николаша промолчит, а Кирилл…

– Ну же, – он подал руку. – Смелей. Ничего я тебе не сделаю.

И подумалось, что, будь он убийцей, вряд ли бы сейчас признался в коварном своем замысле.

– Это просто место… тихое и спокойное место. Тебе понравится, я уверен.

В голубятне было темно.

– Здесь лестница… осторожно.

Кирилл поднимался и тянул за собой Жанну. Лестница была узкой и старой, как сам дом. Ступеньки хрустели под ногами, опасно прогибались, но держали.

– Я уже говорил, что прятался здесь, когда совсем невмоготу становилось. – Кирилл выбрался на крышу и руку протянул, помогая Жанне.

Холодно.

Или нет – прохладно.

Сама крыша плоская, поросшая толстым зеленым мхом, и мох этот влажный, но Кирилл все равно садится.

Небо темное. Звезды яркие, рассыпались белым бисером.

– Когда родители погибли, мне было восемь. К Алиции я попал в девять… почти десять. Полтора года по детским домам… четыре сменил. Сложный ребенок. Это почти приговор. Кому захочется возиться со сложным ребенком, когда хватает тех, которые…

Кирилл подтянул колени к груди и обнял.

– Не самый лучший период в моей жизни. Да и… наверное, я был слишком взрослым, чтобы принять перемены легко.

Кирилл помнил аварию.

И не только ее, но весь день, с самого утра начавшийся неудачно.

Они проспали.

Накануне долго паковали чемоданы, в целом-то упакованные загодя, но маме вдруг показалось, что она все сложила неправильно. И не взяла кое-какие несомненно важные вещи.

Она разбирала, складывала и перекладывала, ворчала, что отец не хочет ей помогать, а тот лишь посмеивался, мол, к чему столько набирать-то? На десять дней едут, а она как на год…

И родители не ругались, они никогда не ругались, только легли поздно, а утром проспали. Не настолько, чтобы вовсе забыть о поездке, но серьезно. И мама металась по дому, хватаясь то за одно, то за другое…

Папа сносил вещи в машину. Кирилл чистил зубы и ныл… Он тогда много ныл, жаловался, не понимая, что жаловаться-то не на что. Мама поторапливала, а ему казалось, что она его не понимает, и он нарочно все делал медленно.

– Вот опоздаем на самолет и никуда не поедем точно, – раздраженно сказала мама, которая сама была готова к выходу, и даже в пятый уже раз кряду проверила, перекрыты ли вода и газ.

На отдых хотелось.

И к машине Кирилл спускался бегом. Он устроился на заднем сиденье и пристегнулся, не потому, что был сознательным, но отец велел. А с отцом спорить было бесполезно.