Вопрос

— Ддушка, да если это такъ, если жить съ такими взглядами, то и жить не стоитъ!

Сенаторъ презрительно усмхался.

— Вздоръ! жить всегда стоитъ, ибо каждая побда дастъ наслажденіе. Но жить хорошо только и можно съ такими взглядами, съ ними только и можно избжать глупыхъ разочарованій и позднихъ сожалній о своей глупости.

Посл подобныхъ разговоровъ Матвевъ всегда испытывалъ такое ощущеніе, какъ-будто ему дышать нечмъ…

Какъ-то, во время одного изъ такихъ разговоровъ, сенаторъ далъ понять молодому человку, что иметъ для него въ виду, въ близкомъ будущемъ, превосходную партію, которая его окончательно устроитъ.

— Теперь теб еще рано жениться, Боже избави! Но года черезъ три подростетъ твоя невста, и я совтую теб заране обратить на нее вниманіе. Это дочь Павла Петровича.

Павелъ Петровичъ былъ однимъ изъ далеко еще не старыхъ, но ужъ очень высоко взлетвшихъ чиновниковъ, который въ добавокъ взялъ за женою большое состояніе.

Молодой Матвевъ на этотъ разъ внимательно вслушивался въ слова дда и даже очень ими заинтересовался. Онъ началъ часто бывать въ дом Павла Петровича. А черезъ три мсяца пришелъ къ дду и робко попросилъ его согласія на бракъ съ Марьей Ивановной Петровой.

Ддъ спустилъ очки на кончикъ носа и какимъ-то неопредленнымъ тономъ спросилъ:

— Это что-жъ такое? Кто такая Марья Ивановна Петрова?

Внукъ объяснилъ. Марья Ивановна была прехорошенькая семнадцатилтняя компаньонка Лидочки, предполагавшейся невсты Матвева, недавно поступившая въ домъ Павла Петровича.

Выслушавъ это объясненіе, ддъ снова приподнялъ очки къ глазамъ и началъ пробгать бывшую у него въ рукахъ газету. Матвевъ стоялъ въ ожиданіи. Наконецъ, онъ произнесъ по виду довольно спокойно:

— Что-же, ддушка, разршаете вы мн?

Ддъ не повернулъ головы, не поднялъ глазъ и совсмъ равнодушно сказалъ:

— Ты съ ума сошелъ, оставь меня, и чтобы я никогда больше такого вздора не слыхалъ.

Однако-же ему очень скоро пришлось снова услышать объ этомъ вздор.

Maтвевъ зналъ хорошо дда и не настаивалъ передъ нимъ. Не прошло и двухъ недль, какъ онъ, въ присутствіи однихъ только свидтелей, обвнчался со своей Машей. Старикъ, черезъ третье лицо, объявилъ внуку, чтобы онъ не смлъ ему показываться на глаза. Тотъ и не показывался. У него отъ отца былъ капиталъ — тысячъ въ шестьдесятъ, къ тому-же онъ уже получалъ недурное жалованье, и матеріальные вопросы его не тревожили. Въ любовномъ чаду онъ проживалъ съ Машей въ хорошенькой, наскоро устроенной квартир, и счастливе его никого не было — по крайней мр, самъ онъ такъ думалъ.

X

Нсколько мсяцевъ прошли какъ сонъ. Если-бъ Матвевъ долженъ былъ опредлить свойства Маши: ея умъ, характеръ, привычки и особенности — онъ не могъ-бы сдлать этого. Онъ зналъ только одно, что любитъ ее съ каждымъ днемъ все больше и больше. Оба они были сиротами съ дтства, воспитанными равнодушными къ нимъ людьми, оба были юны, свжи, красивы, а потому и немудрено, что въ нсколько мсяцевъ еще не успли очнуться, наглядться и надышаться другъ на друга.

Они провели какое-то почти волшебное лто на дач въ Павловск, а когда вернулись въ городъ, то Маш уже пришлось перешивать свои хорошенькія платья, такъ какъ стройная фигура ея стала измняться. Когда Матвевъ понялъ, что въ его жизни, медленно, но неизбжно, готовится новое событіе такой важности, онъ растерялся.

Онъ и Маша были такъ еще юны и до того жили только настоящей минутой, что имъ ни разу не пришла въ голову мысль о возможности этого и естественности. Но Маша, сразу превратясь въ женщину, отнеслась къ своему новому положенію съ трепетной радостью. Онъ-же колебался, не зналъ, какъ ему быть — радоваться или тревожиться. Онъ чувствовалъ только большую неловкость и сознаніе, что для нихъ наступила теперь совсмъ новая жизнь. Прежняя жизнь, до самой этой минуты, была такъ волшебна; какова окажется новая — онъ еще не могъ себ представить, а потому былъ склоненъ тосковать по отлетавшемъ сн. Впрочемъ, онъ скоро привыкъ. Теперь онъ ждалъ, считая дни — и чмъ боле приближалось таинственное событіе, тмъ сильне возростала его тревога.

Наконецъ, день наступилъ, и наступилъ раньше, чмъ его ожидали. Утромъ онъ ухалъ на службу, ничего не предполагая, а когда вернулся, часовъ въ пять, — его встртила суета, приготовленія, покровительственный тонъ и успокоительныя слова пожилой особы, которую онъ до того видлъ мелькомъ всего раза два, и которая теперь ходила и распоряжалась какъ у себя дома. Маша была на ногахъ, она пришла къ нему въ кабинетъ, нжно обняла его, просила не тревожиться, увряя, что «Анна Степановна» ручается за благополучный исходъ, старалась казаться веселой.

Но онъ видлъ, что Маша его обманываетъ, что сама страшно тревожится и страдаетъ. Руки у нея были холодцы какъ ледъ, а лицо горло: выраженіе было такое напряженное, странное.

За обдомъ она ничего не могла сть и скоро ушла въ спальню. Онъ пробовалъ остаться и думать о постороннемъ; но не вытерплъ и кинулся къ ней. Она встртила его мучительнымъ стономъ. Прошелъ часъ. Машины стоны все учащались и, наконецъ, превратились въ раздирательные крики.

Матвевъ метался изъ комнаты въ комнату, нигд не находя соб мста. Онъ ежеминутно приставалъ къ «Анн Степановн» все съ одними и тми-же вопросами и заставлялъ ее повторять все одно и то-же, успокоиваясь, пока она давала ему объясненія и ободряла его, и снова впадая въ отчаяніе и дтскую безпомощность, едва раздавался новый крикъ Маши.

Около полуночи Анна Степановна, нсколько встревоженнымъ голосомъ, сказала ему, что слдовало-бы послать за докторомъ.

Онъ похолодлъ и сразу не могъ произнести звука.

— Какъ?!. Вы находите… есть опасность? — наконецъ, прошепталъ онъ, едва ворочая языкомъ и дрожа всмъ тломъ.

— Ахъ, Богъ мои, ну чего вы пугаетесь! разв я говорю про опасность… я только нахожу присутствіе доктора полезнымъ… для вашего-же спокойствія.

Но онъ заставилъ ее побожиться, что нтъ опасности, а когда она, видя, что онъ не отстанетъ — побожилась, онъ сказалъ ей, что не вритъ.

— Ну, такъ вотъ что, Александръ Сергевичъ, — ршительно объявила Анна Степановна. — Дверь въ спальню я запру на ключъ и прошу васъ не входить: вы только мшаете мн и тревожите барыньку.

Она, дйствительно, заперла дверь на ключъ, а онъ, не смя теперь тревожить Машу, слонялся по кабинету и гостиной, ломая руки во время криковъ Маши и ежесекундно глядя на часы.

Докторъ пріхалъ уже среди ночи. Матвевъ кинулся къ нему; но онъ почти не обратилъ на него вниманія, а перешепнувшись съ Анной Степановной, прошелъ прямо въ спальню.

Матвевъ ждалъ — и конца не было этому ожиданію. Онъ былъ теперь совсмъ какъ въ чаду. Онъ смутно понималъ, что послали за хлороформомъ. Машины крики, переходившіе то въ визгъ, то въ ужасную хрипоту — доводили его до полнаго изнеможенія. И такъ шли часы. Разсвтало.

Наконецъ, докторъ вышелъ — растрепанный, тяжело переводя дыханіе.

Матвевъ, съ искаженнымъ до неузнаваемости, совсмъ какимъ-то зеленовато-срымъ лицомъ, только жадно, съ ужасомъ и надеждой взглянулъ на него — говорить онъ не могъ, и онъ ждалъ, невыносимо боясь того, что услышитъ.