Вопрос

— Pourquoi est-elle m`ech^anto, cette vieille dame?.. А отчего она злая?.. А зачмъ она пришла въ большой домъ?.. А зачмъ въ дом была маленькая комната? а почему мальчикъ былъ бдный?..

Матвевъ вошелъ въ гостиную и, какъ всегда, не могъ не подойти къ Маш. Онъ поцловалъ ея русую головку, придвинулъ стулъ и слъ рядомъ съ нею. Жюли подняла-было на него глаза, но сейчасъ-же и опустила ихъ. Она вся замерла и потеряла способность отвчать на Машины «зачмъ» и «почему».

У Матвева стучало сердце, и начинала кружиться голова. Онъ ужъ не видлъ Машу, видлъ только опущенные глаза Жюли, ея круглую пылавшую щеку, ея неровно дышавшую грудь. Онъ слдилъ, какъ отъ этого неровнаго дыханія едва замтно шевелится, чуть-чуть приподымаясь надъ линіей корсета, коричневая шерстяная ткань платья Жюли. И это скромное, поношенное платьице вдругъ стало ему необыкновенно мило. Отъ прежней Жюли, простой вульгарной двушки — ничего не осталось. Все въ ней и на ней сдлалось прелестнымъ, соблазнительнымъ, манящимъ. И онъ зналъ, зналъ наврно, что одно его движеніе, одинъ взглядъ — и все это будетъ принадлежать ему.

Крупная блая рука Жюли съ маленькимъ бирюзовымъ колечкомъ на пальц замерла на спинк кресла, гд сидла Маша. Матвевъ, уже не владя собою, приподнялся и впился взглядомъ въ эту руку. Но вдругъ онъ охватилъ руками голову своей двочки, крпко поцловалъ ее и, не взглянувъ на Жюли, вышелъ изъ гостиной.

На слдующее утро — онъ сказалъ Настась Петровн:

— Знаете, что мн пришло въ голову… Я очень не хорошо поступилъ, взявъ къ Маш такую молодую и красивую бонну… Я вовсе не хочу, чтобы про меня ходили сплетни. Надо, чтобы она нашла себ другое мсто… только безъ всякихъ непріятностей и чтобы она не обидлась.

Настасья Петровна какъ-то подозрительно на него взглянула.

— Конечно, вы правы, Александръ Сергевичъ, — сказала она: — я все это потихоньку устрою, а для Машеньки поищу бонну постарше, лтъ подъ тридцать… Красота въ нихъ — вещь лишняя…

Дней черезъ десять Жюли, вся въ слезахъ, огорченная и обиженная, ничего не понимая и клянясь въ вчной ненависти къ Настась Петровн, ухала изъ дома. Матвевъ былъ на служб, и она не могла съ нимъ проститься.

Однако, Настасья Петровна все какъ-то странно поглядывала — она подозрвала Александра Сергевича въ большой неискренности и успокоилась только, узнавъ наврно, что Жюли получила мсто въ деревню и ухала изъ Петербурга.

XVI

Прошло еще два года. Въ это время умеръ сенаторъ Воротынскій, такъ до самой своей смерти и не впускавшій къ себ внука и называвшій его въ рдкихъ случаяхъ, когда приходилось упомянуть о немъ, не иначе какъ «этотъ болванъ». На похоронахъ дда Матвевъ встртился съ той самой Лидочкой, которую когда-то старикъ прочилъ ему въ невсты. Теперь Лидочка стала прелестною женщиной. Она овдовла года съ два тому назадъ, посл краткаго и неудачнаго супружества. У нихъ было много общихъ воспоминаній, и Лидочка залучила къ себ нелюдима. Скоро онъ замтилъ, что его все больше и больше начинаетъ тянуть къ ней, и онъ не противился этому влеченію. Знакомые обращали вниманіе на перемну въ немъ: онъ помолодлъ, сдлался такимъ франтомъ. Это приписали тому, что посл дда онъ получилъ наслдство. Но все дло было не въ наслдств, а въ Лидочк.

Онъ все чаще и чаще останавливался на мысли о возможности женитьбы. Лидочка нравилась ему и вовсе не скрывала, что и онъ ей нравится. Ему казалось, что молодая женщина очень добра, что она будетъ очень любить Машу. Къ тому-же вдь, она знала его покойную жену, была дружна съ нею. Дло налаживалось; развязка казалась близкой.

Лидочка уже не разъ бывала «у Настасьи Петровны и Маши», возила Маш игрушки и конфекты, наконецъ, пріхала къ нимъ запросто обдать. И Матвевъ, и она хорошо понимали, что этотъ день будетъ ршающимъ днемъ въ ихъ жизни. Настасья Петровна, тоже это понимавшая, была очень не въ дух, хотя тщательно скрывала свое огорченіе. Она все утро раскладывала карты — выходило все «марьяжъ» и потомъ «огорченіе отъ червонной дамы въ трефовомъ дом».

Матвевъ чувствовалъ себя взволнованнымъ, но въ то же время и счастливымъ. Ему такъ радостно было видть Лидочку рядомъ съ Машей, видть ее ласкающей его Машу. Двочка болтала безъ умолку, цловала «тетю Лиду», разглядывала ее, говорила:

— Какіе у васъ хорошіе глаза, голубые какъ цвточки… ахъ, какое у васъ красивое колечко — когда я выросту большая, такъ попрошу папочку, чтобы онъ непремнно мн подарилъ такое!..

Онъ не спускалъ съ нихъ глазъ и любовался ими.

Посл обда Машу увели въ дтскую. Настасья Петровна почувствовала себя совсмъ лишней и удалилась съ большою грустью. Они остались вдвоемъ въ гостиной. Ршительная минута приближалась: они оба были уврены, что приближается.

Матвевъ сталъ говорить о Маш, только о Маш. Онъ передавалъ вс подробности ея дтской жизни, увлекался, глаза его горли, онъ видлъ передъ собою только ее, свою дорогую двочку.

Лидочка слушала сначала внимательно; потомъ ей стало скучно; потомъ досадно и просто обидно. Она вспыхнула и у нея сорвалось:

— Enfin, mon cher Александръ Сергевичъ, c'est bien dr^ole: vous ne parlez que de la petite… vous ne pensez qu'а elle!

Онъ не врилъ ушамъ своимъ и вдругъ поблднлъ.

— Vous dites, madame? — проговорилъ онъ такимъ тономъ, что Лидочка совсмъ разсердилась.

Но ему было все равно. Онъ зналъ теперь, что не женится. Лидочка стала очень любезной и скоро ухала.

Проводивъ ее, Матвевъ долго стоялъ передъ портретомъ жены и глядлъ на него не отрываясь. Давно забытая тягость, какъ семь лтъ тому назадъ, налегла на него и стала душить.

— Маша! Маша, — крикнулъ онъ:- гд ты?

Маша вбжала.

— Что, папочка?.. А какъ жаль, что тетя Лида ужъ ухала… Сама общала остаться, пока я спать пойду, а сама ухала…

Матвевъ взялъ двочку на колни, прижалъ ея головку къ своей груди и, цлуя ее, шепталъ:

— Не надо намъ тети Лиды… намъ лучше такъ, вдвоемъ съ тобою… Разв теб скучно съ папой?

— Нтъ, папочка, не скучно, — какъ-то вздохнула Маша и обвила шею отца ручонками, крико къ нему прижимаясь.

И въ ту-же минуту тягость отпустила, и онъ вздохнулъ свободно, полной грудью.

Лидочка уже не бывала больше «у Настасьи Петровны и Maши» — она ухала за границу. Настасья Петровна торжествовала, успокоилась, и съ тхъ поръ Матвевъ не возбуждалъ въ ней безпокойства.

Онъ вернулся къ своей прежней жизни и не испытывалъ никакихъ соблазновъ. Онъ жилъ только для Маши, отдавая ей все свое свободное время, уча ее самъ и слдя за ея уроками. Къ служб своей онъ былъ равнодушенъ и потому не сдлалъ карьеры. Все его честолюбіе заключалось въ Маш, вс его награды въ ея привязанности и ласкахъ. Всегда скромный и разсянный, онъ принималъ гордую осанку, когда шелъ подъ руку съ подроставшей хорошенькой дочкой или когда сидлъ за ея стуломъ въ лож театра.

И вотъ прошли года. Маша выросла. Она хочетъ замужъ, она любитъ Бирюлева, и Бнрюлевъ проситъ ея руки.

XVII

Вс эти годы, унесшія молодость, быстро и ярко мелькали передъ Матвевымъ. Чувство горькой обиды, тяжкаго, никогда еще не испытаннаго имъ оскорбленія поднималось въ немъ. Вдь, во всхъ его воспоминаніяхъ, дняхъ и часахъ однообразной, никому не интересной жизни зауряднаго человка и нелюдима, — была одна только сущность, одинъ смыслъ — Маша. Ради нея отказался онъ отъ своего личнаго счастья и наслажденія, отъ всхъ удовольствій и успховъ.

И вотъ, когда зеркало сейчасъ показало ему, что приближается старость, — у него не остается ничего, ему грозитъ сердечная нищета, онъ совсмъ одинокъ, никому не нуженъ.

«Боже мой, какая жестокая неблагодарность!» — мучительно думалъ онъ, совсмъ забывая, что надо-же раздться, лечь въ постель, затушить свчу, что скоро ужъ утро.

Онъ снова опустился въ кресло.

«Боже мой, какая жестокая неблагодарность!» — мысленно повторилъ онъ. «Я отдалъ ей все, — и вотъ она предательски хочетъ меня покинуть! Явился молокососъ, который мсяцъ тому назадъ, можетъ быть, совсмъ о ней не думалъ, который, можетъ быть, и любить-то ее никогда не суметъ — и она бжитъ отъ меня съ этимъ молокососомъ!.. Она его любитъ!.. любитъ!.. Да когда-жъ это она успла полюбить его? за что? что онъ для нея такое?.. Она его любитъ!.. а потому надо бросить отца, который жилъ, дышалъ ею… Да, вдь, я не могу жить безъ нея! вдь, я умру безъ нея.