Ворон на снегу
Шрифт:
Ослабнувшие отстают, выбиваются из сил. Глядя с тоской вслед стремительно и неотвратимо удаляющемуся стаду, они не кличут о помощи, не блеют, лишь расширенные в ужасе глаза не могут сдержать слёз на ветру, стекающих по усохшей морде. Отставшие понимают, как и понимают те, кто ушёл вперёд, что иначе нельзя, только так, только так, так. Возникшие проблемы это уже не проблемы оленьего стада. Это проблемы и функции уже того звена животного мира, которое идёт следом вон, следом. Также мощно идёт, накатом сплошным, дерзко, со своим вожаком… Волчья стая это. Она решает проблемы отставших оленей. За волчьей стаей следуют тьма-тьмущие стаи чёрных
«Так это же модель человечества!» – задохнулся я тогда от догадки. Люди скопировали себе эту модель из совокупной жизни зверей, живут по такой модели миллионы лет. И что же? А то! Мы, которые в лагерях, в колониях, мы – отставшие. Все другие, кто сильный, ушли. У них цель высокая.
И то, что моими проблемами занимаются волки серые, беспощадные, никак не берущие мои частные интересы в свой расчёт – это же нормально. Совсем нормально. В стихийной жизни не может быть частных интересов.
Отставший олень ничего не может противопоставить волчьей стае. А если бы что-то смог противопоставить, то это было бы нарушением в глобальной цепи жизни природы. С точки зрения высшего смысла это было бы безнравственно.
А я, мирный травоядный, в своём положении что могу противопоставить тому хищному зверью, которое преследует меня, отставшего? Тривиальный, однако, вопрос. Но у меня же надежда! У меня надежда воспрянуть. Воспрянуть и догнать тех своих сверстников, какие на свободе где-то идут к высокой цели.
Мозговые свои извилины могу я противопоставить, у ослабшего оленя их, извилин, нет, а у меня-то они есть, вот в чём основательная разница.
Через полвека распадётся Советский Союз и люди, лишённые способности держать ориентир в социальном и политическом пространстве, бросятся в сторону, противоположную той, куда прежде шли-бежали, в отставших окажутся сто миллионов российских граждан, передние будут ломиться вперёд с налитыми кровью глазами, а задние корчиться в муках по всей территории страны. «Только так выживем», – будут успокаивать передние. А обречённые задние ряды, утеряв волю, будут с ними соглашаться. Ситуация, конечно, не сравнима с оленьей. У людей будет много драматичнее ситуация.
Я отвлёкся на будущее. Бог с ним, с будущим. Разобраться бы с сегодняшним, если позволят извилины в голове.
Вот я, оказавшись на дворе фабрики и, едва разгрузившись, обнаруживаю направляющегося ко мне колониста. Фигура плюгавая, физиономия пройдошного плутня, глаза резкие, как лезвия. Это Гуфырин, по кликухе Гуфа, из 6-го спального корпуса он, из 4-й бригады. Что ж, надо идти на контакт, пока сбруя на лошади не изрезана, от Гуфы можно ждать всего.
Оглядываюсь на окна фабрики – никто, кажется, не зырит. Киваю: согласен иметь дело. А сам оттесняюсь под навес. Гуфа идёт за мной. Беру товар, наспех исследую его качество. Впрочем, плохой, низкокачественный, низкосортный товар, тем более туфту, здесь не предлагают. Закон. Можно положиться. Такова традиция. Но всё равно, для порядку, посмотреть-то надо. Это может быть готовый к шитью полный крой пары сапог или туфель. Шикарнейших сапог! Шикарнейших туфель! Мягчайший хром. В горсти сжимается. Может быть набор одних подошв. Отменные подошвы.
Толстые, буро-коричневого цвета, гибкие, скрипучие. Из кожи крупного быка. Бывают и лосиные подошвы, это уж вообще. Носить обувку из такого классного материала мне никогда, конечно, не приходилось. И оценивается это добро – «ого-ого!»
Десяток пачек махры или целых пять (пять!) пачек кавказского чая. Кто на воле способен заплатить такую цену! Но хозяин товара готов скостить, он нервно-натянут, опасается, что я вдруг пойду на попятный. А потому говорит: ну, не обязательно кавказского чая, а любого можно, и не пять пачек, а и меньше.В общем, торг уместен.
– Железно, – говорит Гуфа, подытоживая торг.
– Железно, – соглашаюсь я.
Но как охмурить на вахте досмотрщиков? – задача сложная. Архисложная задача.
На вахте знают всё, где и что зэки могут прятать. С фабрики попутно я могу везти мусор, нагребя его полный ящик, таким фабричным мусором накрыть товар. Однако, бесполезно. Вахтовые так перетрясут, протычут своими длинными стальными щупами весь мусор в ящике, что и иголку найдут. А самого тебя облапают со всех боков, будто перед ними не человек, а мешок с соломой.
Приглядевшись, я обнаружил ихнюю промашку. Обнаружил, что не заглядывают они под седёлку и ещё под хомут со стороны гривы. Ну, понятно, какие выводы я сделал из этого.
А вот однажды я понадеялся на авось. И получил результат соответствующий. То есть, такой результат, который мне мог бы стоить опять же удлинения, крупного удлинения срока.
Да, кстати, надо сказать, что вахтовая охрана, если не вся, то в большинстве своём состоит из психологов. Позднее эти качества будут называть парапсихологией, а тогда о таком диковинном слове никто у нас и не слышал ни одним ухом. Чтобы проехать через ворота, надо думать о чём-то другом, но никак не о том, что имеешь при себе и чего боишься. Ну, например, думай о птичках-синичках или об ужине. Если не так, сразу же усекут, пригласят в отдельное помещение, где разденут донага. Так и скомандуют:
– Скидывай всё! Всё!
Я тогда не смог отвлечь свои мозги какой-то большой мыслью. Хотя мог. Ну, например, мыслью про то, оставят ли меня и в зиму возить со станции уголь или пошлют возить дрова из леса для поселковой школы. Об этом уже разговор был с прорабом, который заявил на разнарядке, что если не найдут вольнонаёмного возчика, то придётся в лес ездить за дровами мне. Вот об этом и надо бы думать или вообще ни о чём не думать, а просто насвистывать или громче кричать на лошадь.
– Ну, пошла-поехала… Зануда!
Я, конечно, насвистывал, и даже старательно насвистывал, вожжами в воздухе как бы беззаботно махал, бедную лошадку ни за что материл, но при этом мой мозг не был свободен от того, от чего он непременно должен был быть свободен. И вахтовый охранник, по кличке Гусак, наблюдающий в окошечко, сразу усёк.
– Э-эй, ворота! – как обычно закричал я громко. – Открывайте же ворота!
Ворота не раскрылись. На крыльцо вышел охранник Гусак, на его лице блуждала подлая ухмылка. Это был не самый подлый и въедливый охранник, он нередко позволял себе пропускать нашего брата без шмона, на доверии.
У меня селезёнка опустилась. Однако я бодро, демонстрируя преувеличенное послушание, взбежал на крыльцо.
– Что при себе есть? – так же ухмыляясь, спросил Гусак.
– Ничего. Обыщите, – я сам себя старательно похлопал по карманам, по брюху.
– Раздевайся.
Я разделся по пояс.
– Пожалуйста, глядите, – я весело потряс рубахой, будто хотел вшей вытрясти, какие велись в достатке.
– Разувайся, – диктовал Гусак.
– Пожалуйста, – я сел на пол и стянул чуни. – Глядите.