Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам)
Шрифт:
Тот лишь молча кивнул, чтобы не вызвать новых слов, новых разоблачений полковника.
— Ладно, поговорили, — полковник снова направился к выходу. — Не обижайтесь… Расследование проведем по полной программе. Об Игоре я уже позаботился… Он в отдельной палате, хирург тоже хороший к нему руки приложил. Ни в лекарствах, ни в крови для переливания он не нуждается. Когда можно будет проведать, я скажу. Думаю, через недельку… Все. Пока.
И он направился к выходу на площадку. Но не успел открыть дверь, как раздался звонок. Звонили долго, настойчиво, явно нарушая правила приличия. Вернувшись в комнату, полковник вопросительно посмотрел на
— Как понимать?
— Не знаю. — Борис пожал плечами. — Мне так никто не звонит… Может, ошибка?
— Не открывай! — Вадим вскочил, бросился было в спальню, но, встретившись взглядом с отцом, остался стоять у двери, готовый при первой же опасности спрятаться в другую комнату.
Пашутин подошел к двери и посмотрел в «глазок». Он увидел искаженное увеличительным стеклом лицо молодой женщины, раскрашенное куда сильнее, чем это требовалось для нормальной жизни. И открыл дверь. Девица выглядела действительно раскованной и явно подвыпившей.
— Привет, папаша, — сказала она. — Вот и я.
— Очень приятно, — Пашутин посторонился, пропуская ее в квартиру. — Проходите, пожалуйста… Давно вас ждем, — и, не говоря больше ни слова, устремился вниз по ступенькам.
— Куда же ты, папаша?! — воскликнула женщина.
— И без меня тебе работы хватит, — Пашутин махнул рукой и вышел из подъезда.
Борис и Вадим молча стояли в прихожей и смотрели на девицу — они не в силах были произнести ни слова. Столько всего случилось за последние несколько часов, что они напрочь забыли, какой сегодня день.
А была среда.
Старик решил на некоторое время затаиться, лечь на дно. Да и не было у него ни сил, ни злости продолжать отстрел. А кроме того, невнятное криминальное чувство подсказывало ему — не торопись, оглянись, выжди.
И он последовал этому чувству, которое, кстати, есть у каждого из нас, а если и не проявилось у кого-то во всей своей силе и красе, то просто потому, что не было повода.
Было еще одно обстоятельство, которое неожиданно оказалось для него чрезвычайно важным. Его можно было назвать мистическим. Оказывается, и это таилось где-то в глубинах стариковской души, и это было ему свойственно, как, впрочем, и всем нам. В какую-то из бессонных ночей он вдруг осознал, что у его врагов середина недели, среда, вроде как праздничный день. В среду они собираются, пьют шампанское, зазывают девочек на предмет постельных увеселений, причем далеко не всегда спрашивают у них на то согласия…
Ну что ж, подумал старик, криво усмехнувшись в темноте, пусть будет среда.
И на первую свою охоту вышел именно в среду.
Старик видел, как увозили на «Скорой помощи» Игоря, как смертельно бледный Борис вынес на вытянутых руках мосластую ногу приятеля — в этот момент она уже не выглядела ни молодой, ни загорелой. Старик не сожалел о том, что его выстрел оказался столь великодушным. Не сожалел он и о том, что выстрел можно было бы назвать и жестоким… Что сделано, то сделано, и всеми мыслями своими устремился в ближайшую среду.
Во дворе сложилось убеждение, что пострадал Игорь по собственной дурости, что-то взорвалось у него в руках, доигрался, в общем. И каждый раз, когда возникало среди доминошников обсуждение очередной перестрелки в центре города, об убийстве милиционера, банкира или простого киоскера, торговавшего затейливыми презервативами, мужскими и женскими органами и прочими достижениями западной цивилизации, так вот, стоило лишь зайти разговору об этих перестрелках,
взрывах, как доминошники пренебрежительно отмахивались, дескать, знаем мы все это, видели.— А! — восклицал кто-то из них с наигранной досадой. — У нас вон во дворе произошло кое-что похлеще… Кандидат в олимпийскую сборную вошел в квартиру, а через полчаса его вынесли по частям. Не веришь — спроси у ребят!
И хотя Игорь никогда не был кандидатом в сборную, к этому даже и не шло, довод действовал убедительно. Старик слушал эти разговоры молча, иногда вскидывал брови, бросал на говорившего пронзительно синий взгляд и снова опускал голову.
В тот день он видел, как Пашутин входил вечером в квартиру Чуханова, видел, как выходил. Старик насторожился, и сердце его забилось чаще, когда полковник, остановившись на ступеньках подъезда, долго рассматривал окружающие дома, потом медленно и раздумчиво прошелся вдоль дорожки, остро поглядывая вокруг, и только через полчаса направился наконец к своему дому. Старик облегченно перевел дух, хотя и понимал — все только начинается, все впереди.
А Кате стало легче. Ее словно бы отпустило немного. Старик уже не просыпался по утрам от шума воды в ванной. Катя охотно ходила в гастроном, как-то позвонила подруге. А еще через два дня вышла на работу. Но прежней улыбки на ее лице не было, не смеялась она так простодушно, доверчиво и охотно, как раньше, но старик был рад и малым переменам, тем более что менялась Катя все-таки в лучшую сторону.
Прав он был или ошибался, обострился его ум от пережитых потрясений, или рассудок окончательно покинул его, но он объяснял начавшееся выздоровление своим выстрелом. Преступник понес наказание, и ей стало лучше. А когда будут наказаны остальные, она и совсем выздоровеет, станет прежней — в этом старик не сомневался.
— Ничего, Катенька, — говорил он за завтраком, колотя чайной ложкой по вареному яйцу. — Ничего… Помяни мое слово… Через неделю ты себя не узнаешь.
— И что же такое со мной произойдет? На кого же я стану похожей через неделю?
— На себя.
— А сейчас я на себя не похожа?
— Так… Временами.
— Но ты меня узнаешь? — улыбалась Катя.
— Счастливые перемены произойдут, — говорил старик совершенно серьезно, и в его голосе слышались успокаивающие нотки, какие бывают у опытных врачей, которые перевидели в своей жизни всякого.
— А почему именно через неделю? — продолжала допытываться Катя, исподлобья глядя на старика.
— Мне так кажется, — уклонялся старик от прямого ответа. — Время лечит.
— Вчера на остановке видела Вадима Пашутина, — сказала Катя без всякой связи с предыдущими словами.
— И что?
— Задерганный какой-то… Похудел.
— Похудеешь, — кивнул старик. — Кто угодно похудеет… Тебя заметил?
— Отвернулся.
— Не подошел, значит?
— А зачем ему ко мне подходить? — удивилась Катя.
— Мало ли… Чтобы извиниться… чтоб на колени пасть, — жестко произнес старик и напрочь отгородился бровями от настойчивого взгляда внучки.
— На колени? — удивилась Катя. — Ты, деда, что-то перепутал. Так не бывает.
— Только на колени, — повторил старик. — Только публично, при людях, при толпе… Только это может его спасти, — промолвил старик неосторожно и тут же спохватился, пожалел, досадливо брякнул ладонью о стол.
— Да? — протянула Катя и долгим взглядом посмотрела на старика. — Ты как-то странно говоришь… От чего это может его спасти?