Восхождение

Зал взорвался возбужденными восклицаниями. Ученые вскакивали с мест. Спокойствие академической дискуссии уступило место научному ажиотажу.

Я усмехнулся про себя. Рихтер еще два дня назад сообщил мне эти данные по телеметрической связи.

Архангельский тем временем раскатал по столу президиума большую карту:

— Вот предварительный контур нефтеносности, товарищи. По нашим расчетам, площадь Ромашкинского месторождения превышает четыреста квадратных километров!

— Четыреста километров? — переспросил Преображенский, подходя ближе. — Но это же одно из крупнейших из известных науке месторождений!

— Именно, Сергей Николаевич, — ответил я. — И, судя по геофизическим данным, Ромашкинское месторождение лишь одно из группы гигантских залежей в Волго-Уральском регионе. Предварительная оценка суммарных запасов от десяти до пятнадцати миллиардов тонн.

Цифра произвела эффект разорвавшейся бомбы. Даже те, кто еще сохранял скептицизм, теперь вынуждены признать масштаб открытия.

Губкин взял слово, поднявшись с места:

— Товарищи! То, что мы сегодня услышали, без преувеличения является революцией в нефтяной геологии. Это открытие мирового значения, способное изменить не только энергетический баланс нашей страны, но и всю мировую нефтяную карту. И я с гордостью могу сказать, что идеи, высказанные мною еще в 1919–1920 годах о возможности формирования крупных нефтяных месторождений в платформенных условиях, теперь блестяще подтверждаются.

Зал разразился аплодисментами. Губкин вновь оказался пророком, предвидевшим то, что другие считали невозможным.

— Перед нашим институтом теперь стоят грандиозные задачи, — продолжил академик, когда аплодисменты стихли. — Необходимо не только детально изучить открытое месторождение, но и выработать новую методологию поиска подобных структур во всем Волго-Уральском регионе. Мы стоим на пороге новой эры нефтяной геологии, товарищи!

Дальнейшее обсуждение плана реорганизации института проходило совсем в другой атмосфере. Сомнения и возражения уступили место конструктивным предложениям и даже соревнованию идей. Каждый ученый хотел внести свой вклад в грандиозный проект. Самые горячие споры разгорелись вокруг методологии исследований и распределения ресурсов между различными направлениями.

Я наблюдал за дискуссией, иногда вмешиваясь для уточнения деталей, но в основном позволяя ученым самим определить научные приоритеты. Краем глаза я заметил, как в дальней двери возник еще один участник событий. Высокий, худощавый человек с всклокоченными седыми волосами и странным, отсутствующим выражением лица.

Глава 18 Химическая лаборатория

Ба, какие люди. Наконец-то, наш любимый гениальный чудак.

— А вот и Борис Ильич пожаловал, — тихо сказал Губкин, заметив мой взгляд.

— Вороножский, наш вундеркинд химии. Но, предупреждаю, человек крайне своеобразный.

— Я знаю, — улыбнулся я. — Мы знакомы по Нижнему Новгороду. Ценнейший специалист, хоть и со своими особенностями.

Вороножский, словно услышав разговор о себе, мгновенно изменил траекторию движения и направился прямо к нам, лавируя между рядами стульев подобно кораблю в бурном море. Его длинный черный халат развевался как средневековая мантия, а пенсне, сверкающее в лучах света, придавало ему сходство с алхимиком из старинных гравюр.

— Краснов! — воскликнул Вороножский, подлетая к президиуму. — Я почувствовал ваше присутствие! Марс и Юпитер указали, что вы затеваете нечто грандиозное. Когда можно начинать эксперименты с каталитическим крекингом?

Ученые, сидевшие поблизости, переглянулись с улыбками и недоумением.

Репутация Вороножского как блестящего, но крайне эксцентричного ученого была хорошо известна в научных кругах.

— Рад видеть вас, Борис Ильич, — я пожал его холодную, сухую руку. — В ближайшие дни будем обустраивать лабораторию специально для ваших исследований. А пока почему бы вам не поделиться с коллегами идеями о новых катализаторах?

Глаза Вороножского загорелись фанатичным огнем. Он неожиданно ловко взобрался на стол президиума, сбросив ногой несколько стопок бумаг, и воздел руки к потолку:

— Коллеги! Братья по науке! Мы стоим на пороге величайшего открытия со времен Менделеева! Катализатор на основе редкоземельных элементов, активированный по моей уникальной методике, способен увеличить выход бензиновых фракций на сорок процентов! На сорок процентов, вы слышите?!

Губкин закатил глаза, но промолчал. Вороножский, при всей эксцентричности, был признанным гением в области катализа, и его идеи действительно могли произвести революцию в нефтепереработке.

— И это еще не все! — продолжил Вороножский, доставая из кармана халата маленькую стеклянную колбу с каким-то порошком. — Познакомьтесь, это Николаус!

Мой новый каталитический помощник. Он подсказал мне идею о кислотной активации алюмосиликатов. Мы будем внедрять в решетку катализатора ионы лантана и церия, создавая активные центры невиданной эффективности!

Несмотря на странную манеру изложения, суть идеи Вороножского абсолютно верна.

Именно такие катализаторы использовались в нефтепереработке будущего, откуда я пришел. Этот чудаковатый гений каким-то непостижимым образом интуитивно нащупал технологии, которые в моей реальности появились лишь через десятилетия кропотливых исследований.

— Борис Ильич прав, — вмешался Ипатьев, и зал моментально затих, прислушиваясь к мнению признанного авторитета в области катализа. — Идея модифицирования алюмосиликатов редкоземельными элементами чрезвычайно перспективна. В наших опытах мы наблюдали схожие эффекты, но не довели исследования до промышленного применения.

Это выступление придало идеям Вороножского легитимность в глазах научного сообщества. Часть ученых уже обступила его, засыпая вопросами о деталях приготовления катализатора и методике проведения экспериментов.

Заседание научного совета продолжалось еще несколько часов, постепенно трансформируясь в своеобразный мозговой штурм.

Идеи, гипотезы, проекты возникали, обсуждались, модифицировались в творческой атмосфере научного поиска. Я наблюдал за происходящим с чувством глубокого удовлетворения. Именно такую атмосферу свободного научного поиска я и стремился создать.

Когда основные организационные вопросы были решены, и институт фактически получил новую структуру и направления исследований, я взял заключительное слово:

— Товарищи! Сегодняшний день войдет в историю советской науки как поворотный момент. Мы закладываем фундамент не просто нового научного центра. Мы создаем базу для энергетической независимости нашей страны на десятилетия вперед. Уверен, что через пять лет мы с гордостью оглянемся на сегодняшнее решение и скажем: мы сделали правильный выбор!

Под аплодисменты зала Губкин официально закрыл заседание совета, но ученые не спешили расходиться. Группы специалистов продолжали обсуждать детали проектов, размечали карты, чертили схемы. Научный энтузиазм захватил даже самых консервативных профессоров.