Воспарить к небесам

Я ненавидела это.

Ненавидела из-за моего славного старшего брата Лори.

Он не был таким коротышкой, как я. Он был высокий, статный, стройный и властный, как мой отец. Но у него были великолепные, густые, темные волосы, в которых теперь мерцало серебро, что выглядело привлекательным (и похожи на мои, без краски и мелирования, естественно).

И у нас обоих были карие глаза.

Он унаследовал отцовскую скульптурную, угловатую, мужественную костную структуру, которая начала формироваться и выделяться, когда ему исполнилось пятнадцать. Так что до того, как он встретил Мариэль, ему приходилось отбиваться от женщин палкой.

Он любил сыновей.

Он был самым молодым адвокатом в истории своей фирмы, ставший партнером.

Он заработал кучу денег, и их у него и сейчас было много.

Он был умен. С отличным чувством юмора.

И я помнила. Помнила, как он обращался с ней. Стоило ей только войти в комнату — и в нем все менялось. То, как он говорил ей, что она красива, и это не был пустой комплимент, который она воспринимала как должное, но каждый раз, когда я слышала это, он произносил слова с таким значением, и хотел, чтобы они значили что-то и для нее.

Я также помнила, как он стоял в церкви у алтаря с выражением неописуемого счастья, уверенности в будущем, и смотрел, как она идет к нему, будто просто знал, что их жизнь будет прекрасна с первого и до последнего дня.

Вот почему я ее ненавидела.

Потому что она превратилась в нашу мать, в то время как он не превратился в нашего отца, а затем она стала хуже матери, доказав, что тогда, стоя у алтаря, он ошибался.

— Пожалуйста, с мальчиками, без них, с ней или без нее, — заверила я его. — Всегда пожалуйста, Лори.

— Спасибо, Мими.

— И мне очень жаль, — повторила я.

— Я прожил годы, глупо надеясь, что она придет в себя или просто сломается. Отпустит то, что заставляло ее быть такой. И, возможно, мне следовало дать этому больше времени. Но мне не двадцать пять. Дело не в том, что я не пытался поговорить с ней. Увезти на выходные. Наладить то, что, по моему мнению, я делал неправильно, на всякий случай. Она ничем не показывает, что все кончено. Мальчики достаточно взрослые, чтобы понять это, и, черт возьми, думаю, для них это станет облегчением. Они любят свою маму, но она не то, что я хочу для них, потому что она дает им меньше, чем мама дала нам с тобой. И это моя самая большая лажа, Мими. Я должен был давным-давно от нее избавиться.

— Мудрость приходит с годами, — сказала я ему.

— А надежда слепа, как и любовь, — ответил он мне.

Боже, двое мужчин, которых я любила больше всего на свете, пострадали от женщин, отдав им свои сердца.

При этой мысли я оттолкнулась от стены, потому что призналась себе, что влюбилась в Микки.

До этого я ни разу в этом не признавалась.

Поскольку в тот момент брат нуждался в моем внимании, я отбросила эту мысль и сказала:

— Приезжай на День Благодарения и позволь мне, Одену и Пиппе позаботиться о тебе.

— Я приеду, Мими, и сообщу, что мы с Мариэль решим насчет мальчиков.

В то время как я не могла дождаться, когда мои дети проведут со мной праздники, она, вероятно, пожмет плечами и скажет: «Как скажешь, Лоуренс, если так будет лучше».

Лори отвлек нас от этой темы, спросив:

— С тех пор, как Оден и Пиппа вернулись, все по-прежнему идет хорошо?

Да. После нашей с Микки ссоры прошло уже три дня. Был уже понедельник, его дети вернулись, а что касается моих, то их телевизионные визиты продолжались.

Не говоря уже о том, что Пиппа и Полли ночевали у меня в субботу вечером (Пиппа ночевала у меня дома, и я была счастлива, что она привела Полли, которая, когда не источала негатив, казалась не такой злой).

И в тот вечер оба моих ребенка приехали ко мне, и Оден сказал, что они останутся на ночь.

Они определенно вернулись. Мы снова были мамой и детьми. Несколько другого формата, что означало, что у них было два дома и разные семьи, но все равно это были мы.

У меня по-прежнему оставались опасения, что здесь что-то не так, но, похоже, они ничего не скрывали. Выглядело все так, словно им хотелось провести время с мамой.

Так что я приняла это.

Я поделилась всем этим с Лори и закончила, спросив:

— Кстати, ты что-нибудь слышал от мамы с папой?

— Мама звонила в эти выходные. Хотела знать, когда Мариэль возьмет ее в следующий спа-уик-энд, чтобы она могла приехать. Поскольку каждый второй уик-энд для Мариэль — это спа-уик-энд, то она приезжает в пятницу. А что?

Мы с мамой мало в чем соглашались. Кроме нашей взаимной неприязни к Мариэль. И что шокировало больше всего — мы обе не любили ее по одной и той же причине.

Не то чтобы Мариэль не подходила по стилю, внешности и поведению для роли жены известного адвоката, который также относился к семейству Борн-Хэтуэй (она соответствовала).

Но это не делало Лора счастливым.

Мама избегала Мариэль, как чумы.

— Я уже давно ничего о них не слышала. Я писала по электронной почте, но ответа так и не получила, — объяснила я.

— Ни один из них особо не пользуется электронной почтой, — напомнил Лор.

— Знаю, но они и не звонили. Не несколько недель, а возможно, даже несколько месяцев.

— Они не согласились с твоим переездом на другой конец страны, Мими. Может, это и есть твоя епитимья. Но я поговорю с мамой, когда она приедет на выходные. Посмотрим, смогу ли я выяснить, что происходит.

Я знала, он ничего не добьется. Если мама не захочет говорить, а учитывая ее молчание — это очевидно, она ничего не скажет.

— Была бы тебе очень признательна, — сказала я.

— Считай, дело сделано.

Я улыбнулась и спросила:

— Ты будешь в порядке?

— Я уже прошел через отрицание, гнев и переговоры, теперь я на стадии горя. Меня накрыла депрессия. Остается пройти еще одну, и я буду в порядке, — пошутил он.

Я не засмеялась.

— Я всегда буду рядом, когда ты захочешь, Лори, — сказала я ему.

— Знаю, милая.

— Нужно вернуться к постояльцам. «Своя игра» начнется сразу после «Колеса Фортуны», и персонал старается держаться поближе на случай, если вспыхнет драка.

Я почувствовала облегчение, услышав улыбку в его голосе, когда он сказал:

— Тогда давай прощаться.

— Лори?

— Хм?

— Я очень сильно тебя люблю, — прошептала я слова, которые говорила ему, когда мы были детьми. Когда он наклеивал пластырь мне на руку или смазывал лосьоном место от ожога ядовитым плющом или слушал меня после того, как со мной порвал бойфренд. В доме, где любовь и привязанность находились на нулевом уровне, он был лучшим братом, который только мог быть.